Александр Буртынский - Искатель. 1978. Выпуск №4 Страница 8

«Неробкого десятка мужик», — подумал Андрей.

— А что касаемо моей личной жизни, переезда, расскажу. Зайду вечерком, как домовимся! Зараз невдобно от людей откалываться.

— Ладно, договорились…

Когда они протиснулись в красный уголок, Копыто, видимо, заканчивал речь, рубил ладонью воздух:

— …проголосуем на выборах все как один, покажем нашу рабоче-крестьянскую солидарность! И не запугают нас враги ни внешние, ни внутренние, потому як мы сами Советская власть и построим хорошую жизнь. Этот новый заем — удар по разрухе, оставленной фашистами…

— Нас не враги, перебои с хлебом пугают, ты скажи, завком, когда это кончится? — спокойно спросила стоявшая впереди темноглазая женщина в черном платке. — Седня опять не привезли, кажуть — вечером, а у людей же диты!

Поднялся негодующий гомон, голоса сплелись.

— Сейчас же позвоню в поссовет, узнаю, — поднял руку Копыто. — Это временные трудности, товарищи. А вот от тебя, Горпина, не ожидал таких шпилек, — он выразительно сверкнул глазами. — Активистка.

— Люди тоже не ожидали, что завком о них забудет…

— Давай сама себя критикуй.

— Так что, Денис, — продолжала Горпина, — все правильно. Ты, наверное, спишь по ночам, а должен бы ворочаться.

— Все наладится, даю вам слово, товарищи!

— Слово, слово, — уже менее воинственно донеслось со стороны. — А то на займы берут, а чего мы от этого займа видим?

— Заем добровольный, — неожиданно для себя произнес Андрей. Упала тишина. Он мгновенно взмок под сотнями взглядов, чувствуя, что говорит что-то не то, вернее, даже не знает, что скажет в следующее мгновение, и, лишь хватаясь за всплывший в мыслях спасительный образ Сердечкина, упрямо повторил: — Заем добровольный. Вас не заставляют отдавать заработок.

— Я же дал слово райкому от имени цеха!.. Поручился, — звеняще вскрикнул Копыто. — А вы, лейтенант, не вмешивайтесь.

— Вот видите, — дрогнув, невольно подхватил Андрей, — человек за вас поручился, на сознательность рассчитывал…

Он остро почувствовал внезапно появившуюся невесть откуда опасность.

— Это яка ж сознательность, — неторопливо, с обидой произнес чей-то сиплый голос. — Нам лектор говорыв — бытие сознательность определяет…

— Общественное бытие, если точней.

— Общественное, лейтенант, и есть, всем обществом без хлеба…

Беспомощность сменила злость — то ли на Копыто, вставшего за его спиной, то ли на этих незнакомых, сгрудившихся в комнате людей, ставших вдруг на одно лицо.

— Улыбаешься, лейтенант, — сказал тот же голос, — а нам не до смеха. На картошке сидим.

— Может, еще с маслом?

— С подсолнечным.

— А вот наш шофер Николай, — процедил Андрей, упершись взглядом в одну точку, — вон он в углу, чубастенький, он бы рад сейчас на одну картошку, вообще без ничего, только бы жить с дитем, а у него всю семью немцы расстреляли. Одна мать и спаслась. А вы, видно, горя не нюхали, раз так ополчились… А нам по суткам голодным по вражьим тылам приходилось. И смерть на каждом шагу, это как? — Он уже не соображал, что говорил им, прорвало. — Вон вам цех пустили. Новый строят. Кто помог? Дядя? Или государство?…

Все притихли. Кто-то сказал:

— То ж война.

— А сейчас война с последствиями войны, — оправившись, вставил Копыто и слегка оттер Андрея плечом, видно, все еще недовольный чужим вмешательством. — Полстраны разрушено к едреной матери, кормильцы еще не демобилизованы, восстанавливать все с нуля… А вы мне про сознательность бормочете…

Андрей, расталкивая людей, пошел к дверям, увидел перед собой виновато моргающие глаза Ляшко.

— Не обижайся, лейтенант. Ну, нагорело у людей. Помогать друг дружке надо…

— А он и помог, — заметил кто-то со стороны. — Хоть он по-человечески объяснил. Все бы так объясняли, чи мы не поймем, тоже ж люди… Не сердись, лейтенант.

— Да я не сержусь, с чего вы взяли?

— Давай закурим, наш табачок — горлодер. В ноги шибает…

— Товарищи, значит, решено, — закричал Копыто. — А сейчас послушаем нашу самодеятельность. Стихи и песни. С участием товарищей солдат. Давай, Стефка!

Что-то Андрею расхотелось слушать стихи и песни, он кивнул Ляшко: «До встречи» — и, миновав обдавшие жаром печи, вышел во двор.

Так уж получилось: проверив наряд, Андрей не сразу пошел к себе, а заглянул по пути к Ляшко. Тот как раз надевал тулуп. Увидев лейтенанта, облегченно развел руками:

— Ну и добре, не люблю по гостям ходить, да еще на ночь глядя. Может, чарку с морозу?

Чисто выбеленная, почти пустая комната с аккуратно покрытым гуцульской накидкой топчаном, скобленый дощатый стол, табуретки.

От картофельной самогонки в граненых стаканах пахло сивухой, зато капуста была хороша, да и хлеб — привезли все таки — свежий, хрусткий. Ляшко выпил не морщась, будто не ощущая вкуса, вид у него был по-прежнему рассеянный.

И речь его звучала отчужденно, словно говорил не о себе, а так, что-то давнее вспомнил вслух. Лишь глубокие складки у рта выдавали старую боль…

Это случилось не более полугода назад: банды ОУН, уходя за кордон, собирали «добровольные» пожертвования, выходили из леса по вечерам, брали по хатам что могли, разоряя у строптивых хозяев сундуки с нехитрым достатком. У Ляшко только и было, что брошка с камушком, хорошая вещь, купленная по случаю. Хлопнул на нее все, что было, — не пожалел для невесты, работавшей так же, как и он, по керамике в родном городишке, в мастерской. Может, и отдал бы, да ведь стыд у будущей жены отнимать подарок.

— Значит, жалеешь на дело народное, тварь!

Трое их было. Двое в избе, матерые, в небритой щетине, третий, с автоматом, снаружи. Его Ляшко не разглядел, окна заморожены, вроде бы помоложе — худощавый. А этих двоих запомнил.

На всю жизнь.

Кинулись они к Ляшко. И что на него нашло в ту минуту? Потерял себя, вырвал брошь из чужих рук и швырнул в морду старшему. А дальше все как в дурном сне. Неживая какая-то, сладкая улыбка бандюги, поднятый приклад. Ляшко упал не ойкнув, потом пришел в себя от резкой огненной боли под ложечкой. Били его сапогами насмерть. Случай помог — мимо проезжал милицейский наряд, спугнул нелюдей. Но оставаться в родных местах было нельзя… вот он и перекочевал. Тут уже и обжился. С невестой переписывается, правда, редко. Обещает приехать к весне.

— Да только мужик я уже неважный. Печень отбита. Вот Фурманиха травами отпаивает… А как вспомню этих, бывает, такое найдет…

У Ляшко задергалась щека, он прижал ее ладонью, что-то хотел добавить и лишь перевел дыхание, утерев горстью проступивший пот…