Владимир Рыбин - Искатель. 1981. Выпуск №2 Страница 8

– Не шевелись! – крикнул Сизов. Не поднимаясь, он прямо на корточках переступил несколько шагов, протянул руку, осторожно что-то снял у Красюка со спины.

– Змея?! – отшатнулся Красюк. И успокоился, увидев, что в руке у Сизова ничего нет. И снова испугался: подумалось, что это, видно, неизвестная ему нечисть, какой в тайге предостаточно.

Сизов рассматривал это нечто, невидимое между пальцами, сложенными щепотью, не дыша, с необычным вниманием.

– Вспомни, где вчера терся? – тихо спросил он.

– Нигде не терся.

Красюк удивился и разозлился: ничего не говорит, а спрашивает черт-те что. Он хотел уже ответить такое-этакое на своем лексиконе, но Сизов вдруг вскочил и бросился в лес.

– Яму, яму надо смотреть! – донесся из чащи его голос.

«Рехнулся», – подумал Красюк. Ему вдруг стало тоскливо и страшно. Страшно тайги, живущей какой-то своей жизнью, к которой не приспособишься, страшно этого непонятного человека. Он поднялся, запрятал поглубже под ветки сверток, вынул нож и пошел в ту сторону, куда убежал Сизов.

Он разыскал его в яме, откуда они вчера выволокли кабана. Острым суком Сизов ковырял землю, отламывал серо-желтые комья.

– Свалился, что ли? – крикнул Красюк.

– Ты понимаешь, понимаешь?! – забормотал Сизов. И вдруг заорал сердито: – Чего стоишь, веревку кидай, веревку!

Не торопясь Красюк сходил к костру, размотал, бросил в яму конец веревки. Но Сизов, к его удивлению, вылезать не стал, скинул телогрейку, наложил в нее камней, потом продел веревку в рукава, завязал конец п велел тащить.

– Осторожней, не дергай. Да не рассыпь там! – кричал он снизу.

Голос был таким взволнованным, что Красюк забеспокоился: неужели он нашел то, о чем вчера говорил, что дороже золота? Торопливо выдернул веревку, развязал, увидел рыжеватые комья.

– Не яма это, не яма! – кричал Сизов, выбираясь по жерди, все еще торчавшей из ямы. – Это шурф, понимаешь? Кто его выкопал, кто? Я же эти места сам исходил. В прошлом году ничего не было.

Он схватил свою телогрейку с камнями, побежал к открытому месту, к свету.

– Что ж это такое, что ж такое?! – как помешанный говорил Сизов, перебирая камни. – Мы ж его там искали, а он, вот он где. Почему? Ну почему?..

Красюк хохотал: дает Мухомор, тихоня тихоней, а как разошелся.

– Что хоть это такое?

– Кас-си-те-рит! – выкрикнул Сизов как заклинание.

– Ну и что?

– Это же касситерит! Оловянная руда. А еще свинец, медь, может быть, золото. Полиметаллическая руда.

Золото. – это уже кое-что. Красюк оживился, взял один из камней, потер пальцем. Камень отозвался белым блеском.

– Белое золото?

– Я же сказал: может быть, – почему-то раздраженно сказал Сизов. И вдруг засобирался, заспешил.

– Ты чего?

– Сходить тут надо.

– Ия пойду, – хмуро сказал Красюк. Ему подумалось, что Сизов хитрит, хочет в одиночку найти еще что-то.

– Ты отдыхай. Купайся пока, рыбу лови. Рыба тут любую тряпку хватает, только брось…

– Ну уж нет…

Они долго шли по берегу, переходя обмелевшие в эту пору речушки, перелезая через плотные завалы корневищ. Потом углубились в чащу и снова вышли к берегу. Здесь озеро было не больше полукилометра в ширину. На другом берегу гладкой стометровой стеной поднималась скала.

Сизов остановился и долго смотрел на скалу, словно это был его родной дом, в котором он сто лет не бывал. Потом сказал глухо:

– Вот отсюда я его и столкнул.

– Кого?

– Сашу Ивакина.

– За которого сидишь?

– Я за себя сижу.

– Чего не поделили?

– Что? – не понял Сизов.

– Почем я знаю. Ну Мухомор! Силен мужик!..

Сизов молчал. Силен? Нет, он слаб. Слишком легко поддается чужому влиянию. Это еще в Саратове сказала ему та, что звалась женой. Молодая и красивая. А он был немолод, когда встретил ее. И полюбил, как только могут любить немолодые, никогда прежде не любившие. Он делал все, что она хотела, и вначале ей это нравилось. А потом надоело. «Нет в тебе гордости», – сказала ему. «Твоей хватит на обоих», – пошутил он. Да не вышла шутка. Нельзя, видать, любить без оглядки. Сладок пряник, да приедается. «Хоть бы избил меня, что ли», – сказала она в другой раз. Он ужаснулся. Потом засмеялся, решив, что подтрунивает над ним. Но она была серьезна. Маялась не любя. Понял он это позднее, уже здесь, в тайге. А тогда был как слепой, тыкался туда-сюда, не зная, что еще для нее сделать. И дождался слов, от которых и сейчас при воспоминании холодом обдает сердце: «Я люблю другого. Уходи». Никого она не любила, просто сама не знала, чего хотела. Но и это он понял позднее. А в тот раз, закоченев и ничего не помня, собрался и уехал. Все равно куда, лишь бы подальше. И оказался в геологической партии. Вместе с Сашей Ивакиным, замечательным парнем, ставшим ему первым другом…

– А кто видел? – спросил Красюк.

– Кого?

– Ну тебя. Как ты его столкнул.

– Я видел.

– А свидетели?

– Я видел, – упрямо повторил Сизов.

– Не сам же ты на себя наговорил.

– Никто не наговаривал. Пришел, рассказал, как все было.

– Ну лопух! – изумился Красюк. – Лопух так лопух. Много видел, но такого – впервые. Кто тебя за язык тянул? Сказал бы: сам упал.

– Кому?

– Кому, кому – прокурору.

– А что сказать себе?

Красюк злобно плюнул, взмахнул руками, даже повернулся кругом от возмущения и снова воззрился на Сизова.

– Ты что – дурак? Или сроду так? Тебе же срок припаяли за здорово живешь!

– Что срок? Человека-то нет. Друга нет.

– Тьфу ты, чокнутые эти ученые балбесы, совсем чокнутые. Ему-то все равно, а тебе жить.

– Разве я мог жить после этого?

– Не мог жить на воле, ломай хребет на лесоповале. Тут тебе помереть не дадут – начальство за тебя головой отвечает. Тут ты пронумерован, как ботинок…

– Тут я искупаю свою вину.

– Да вины-то твоей нету! – заорал Красюк, и крик его, метнувшись к тому берегу, отскочил от скалы звенящим эхом; «Ту-у!»

– Есть моя вина, – угрюмо сказал Красюк. – В той экспедиции я был за начальника. Он мой подчиненный. Но человек не мне чета. У него жена в Никше осталась, Татьяна, ребенка ждала.

– Ну дурак так дурак! – не мог успокоиться Красюк. – А, иди ты, – махнул он рукой. – Я купаться пошел.

Он размашисто пошагал обратно. Остановился в отдалении, оглянулся, крикнул брезгливо:

– А еще треплется – человека убил! Тоже мне!..

Сизов не отозвался. Стоял все там же, ничего не слыша, смотрел на темный срез обрыва, вспоминал. Было это прошлым летом, когда бродили они по этим горам вдвоем с Сашей, искали в обрывах выходы касситерита. Находился он тогда совсем близко от Саши, шагах в десяти. Услышал вскрик, вскинул голову, увидел словно в замедленном кино, как Саша, теряя равновесие, медленно клонился над обрывом. Кинулся к нему, но, вместо того чтобы схватить, неожиданно толкнул. Пальцы до сих пор помнили то соприкосновение с тугой Сашиной брезентухой. Как это получилось, Сизов не знал ни тогда, ни теперь. Закричал в ужасе и замер прислушиваясь. Уловил только, как что-то отозвалось снизу, то ли Сашин крик, то ли эхо. А вслед за тем донесся тяжелый всплеск. Не сразу донесся: высота тут немалая.