Михаил Март - Затянутый узел. Этап второй. Принцип домино Страница 9

— Значит, десять человек.

Генерал оглянулся. Японец встал и поднес ему лист бумаги. Белограй начал читать:

— Матвей Макарович Журавлев. Тот самый важняк из Москвы. Петр Фомич Кострулев, он же Кистень, известный взломщик и мокрушник. Хорошее сочетание. А как вам это сочетание: мальчишка-безбожник, космополит Иван Соломонович Грюнталь, одесский биндюжник, а рядом настоятель Тихвинского монастыря отец Федор, в миру Тихон Лукич Вершинин. Летчик, сидевший в немецких лагерях, Глеб Шабанов попал в компанию к лату, воевавшему с советской властью. Председатель колхоза, кубанскии казак Герасим Лебеда, и тут же князь по фамилии Пенжинский. Замыкают список еще один мокрушник, бывший циркач, кинотрюкач и артист Родион Чалый и военнопленный поляк Казимир Качмарэк. Веселая собралась компашка. Не кажется тебе, старший лейтенант, что выпусти их за ворота, они перережут друг другу глотки?

— Вы мое мнение спрашиваете, товарищ генерал?

— Твое. Что думаешь?

— Эти люди меньше всего думают о прошлом. Плевать летчику на лесного брата из Прибалтики, как и одесситу на попа. Не уверен, подадут ли они друг другу руку в критический момент, но убивать никто никого не станет. Вспомните того же поляка. Он клял советскую власть, за что и сел, а потом рисковал своей жизнью, чтобы зеков и офицеров из-под завала вывести. А ведь посмотреть на него, не поймешь, в чем только душа держится. Сильный народ, товарищ генерал.

— Хороший ответ, лейтенант, чему-то Колыма тебя научила. Но рисковать мы не можем. Из этих людей будет сколочена экспедиция, они пойдут в тайгу в одном ряду под началом Лизы Мазарук. Я хочу, чтобы все остались живыми. Приказываю тебе проверить людей. Ни Мазарук, ни кто другой о нашем разговоре знать не должны. Получишь от меня записку начальнику охраны больницы, будешь иметь прямой доступ к «десятке». Что намерен предпринять?

— Они ведь даже не видели друг друга, их надо познакомить. Я думаю, можно организовать прогулки. Совместные, ежедневные, по кругу в коридоре больницы. Места там хватит. Пять камер с одной стороны, пять — с другой, между ними коридор шириной в шесть метров и длиной в десять. На ночь, когда охрана выходит за стальные двери, камеры можно оставлять открытыми, это даст им возможность общаться друг с другом. Вот тогда все встанет на свои места.

— Под твою ответственность.

— Я уверен, никто из них не пострадает.

— Убедил, Масоха, действуй.

Старший лейтенант отдал честь и бравым шагом вышел из избы. Белограй раскурил трубку и повернулся к японцу.

— Что скажешь, генерал Моцумото?

— Он честный человек.

— Возьмете его в свою бригаду? Без военных вам не обойтись.

— Такой офицер меня устроит.

— Слава богу, угодил. Недолго уже осталось вам ждать. Все карты разложатся в течение недели, от силы двух, и разнесет нас ветер в разные концы света. Вот только не знаю, кому повезет, а кому нет.

— Повезет не тому, кто выживет, а тому, кто справится с поставленной задачей.

— Что с вас возьмешь, Моцумото, камикадзе — ваше изобретение, человеческая жизнь для вас пустое место.

7.

Ночь — лучшее время для сведения счетов и выяснения отношений. Почему бы не воспользоваться случаем, если тебе дают такую возможность! Глеб Шабанов знал, как такие дела претворять в жизнь, опыт имелся богатый. Он тихо встал с койки и подошел к железной двери. Сквозь смотровое окошко слабо проникал тусклый свет дежурной лампочки, висящей в центре коридора. Шабанов надавил плечом на дверь, и она приоткрылась, не издав ни звука. В течение недели сделали косметический ремонт на этаже — выкрасили стены, потолок, двери, и кому-то взбрело в голову смазать запоры и петли.

Глеб выскользнул в коридор. Тихо, все спят. Смотровое окошко центрального входа темное. За главной дверью лестничная площадка, там дежурная охрана. Значит, и они спят. Мертвое царство. По другую сторону коридора находились нечетные номера камер. Его интересовала седьмая. Шабанов скрутил полотенце и на цыпочках подкрался к железной двери «семерки». Щеколда открыта — в последние дни камеры перестали запирать.

Шабанов взялся за ручку и потянул тяжелую дверь на себя. Она тихо отворилась.

— Ну вот и чудненько, остальное дело техники, — пробурчал он себе под нос, вошел в темный каменный колодец, растянул скрученное в веревку полотенце и двинулся в сторону лежака. Все надо сделать быстро и без шума. У него получится.

Но у него не получилось. Удар нанесли сзади, ребром ладони по шее, да так сильно, что он пролетел вперед, треснулся головой о стену и потерял сознание.

Очнулся он в той же тишине и в той же темноте. Дверь приоткрылась шире. В камеру проникла полоса света, в которой он увидел контур своей предполагаемой жертвы. Теперь они поменялись местами. Шабанов сидел на полу с руками, связанными за спиной его же полотенцем, а не очень гостеприимный хозяин камеры восседал на табурете.

— Вы все еще считаете себя патриотом, Глеб Васильич? Родина вас уже отблагодарила за военные заслуги. Из Бухенвальда — на Колыму.

— Я сбивал немецкие самолеты, дрался с врагом, а ты, гнида, носил форму Абвера и вербовал людей в лагерях для диверсий против своего народа. Думаешь, за польским акцентом спрятаться? Прикинулся дурачком? Я тебя сразу узнал, фашистская тварь! И меня агитировал на подлянку. Не вышло!

— Очень жаль. Мне нужны были честные ребята, а не только предатели.

— Думаешь, такие, как я, только о шкуре своей беспокоятся?

— Не своей, Глеб. Мне нужна была связь с центром. При заброске тебя в тыл к русским ты пошел бы к особистам и сдался. Мне только этого и надо было. Связь я наладил и без твоей помощи. Центр получил списки агентов Абвера, заброшенных в тыл, но я имел слишком мало информации и находился под строгим контролем. Сделал все, что мог.

— За что же тебя на Колыму отправили? Здесь шпионов нет, сплошь смертники, вербовать некого и некуда. И зачем тебе польское имя?

— Долго рассказывать, Глеб. Эту тайну я унесу с собой в могилу. Правду доверить некому. Даже в Москве. Пришлось промолчать и прикинуться поляком. Им и останусь, пока сам не разыщу настоящих врагов.

— Где искать-то будешь? Здесь?

— Настоящие шпионы на свободе, другие расстреляны, а здесь придуманные.

— Я тебе не верю, Казимир.

— Тогда почему тебя не расстреляли в лагере? Тех, кто отказывался от сотрудничества с Абвером, ставили к стенке. Ты отказался и остался живым. Почему?

— Не знаю.

— Потому, что я не оформил тебя как отказника, а сам забраковал по состоянию здоровья, как и многих других ребят. Те, кто шли в школы диверсантов добровольно, попадали в сети СМЕРШа. И не надо думать, будто наша контрразведка могла самостоятельно справиться с нашествием саранчи. Недовольных советской властью хватало, до последнего года войны многие верили в победу Германии. Из таких отщепенцев получались отличные диверсанты, они могли нанести серьезный урон государству. Моя задача заключалась в том, чтобы не допустить этого. Я старался, как мог.