Иван Коновалов - Сержант и капитан Страница 9

— Там наших убивают, господин поручик!

— Заткнуться, господа, — рявкнул я. — И слушать меня, иначе все вы умрете. Хотите?!

Все замолчали.

— Сейчас кавалерия с нашего фланга попытается обойти батальон, мы — его единственное спасение. Приготовиться к отражению кавалерийской атаки!!!

Марковцы собрались кучками, ощетинившись штыками. Вперед выдвинули единственный «Максим». Конная атака не заставила себя ждать. Они вылетели из леска без крика, без визга. Латыши — не наши казаки. Отчаянно застрочил пулемет. Я слышал откуда-то издалека только свой голос:

— Господа. Стоять, бить по лошадям, не отходить. Стоять, бить по лошадям, не отходить.

К счастью, кавалеристов оказалось немного — человек сорок. Кого-то мы сбили первыми залпами. Остальные начали нас рубить. На меня налетел здоровенный латыш на кауром жеребце. Белесые глаза его сверкнули беззлобно, но сосредоточенно и напряженно. Он думал, как меня порубить по всем правилам. В этот момент я поскользнулся в чертовой октябрьской грязи и, рухнув спиной на землю, случайно воткнул штык своей трехлинейки прямо в пузо каурого. Жалобно заржав, конь завалился на бок, а латыш, проявив удивительную сноровку, прыгнул на меня и хотел вцепиться в горло. Какая глупость. В другой руке я держал револьвер. Я просто приставил его к виску нападавшего и выстрелил. Его отбросило в сторону, и полузалепленными его кровью глазами я сумел рассмотреть, как красная конница бежит. Молодняк с воплями гнался за уходящей рысью конницей и стреляли вслед.

— Назад, — заорал я из последних сил, — Держаться позиций.

Через несколько секунд подлетел конный вестовой и крикнул, что батальон весь отходит. Собирать убитых времени нет. Вот тебе и удержали позиции. Я быстро осмотрелся и крикнул проверить раненных. Семь молодых марковцев мертвы. Несколько легко раненых, а тяжело раненых вообще нет. Все пошли своим ходом. «Молодцы», — сказал я про себя, но вида не подал. Боюсь, впереди у нас бои похуже. Семечкин вернулся назад и снял с красного кавалериста отличный цейсовский бинокль и принес мне. Я взял, но строго пожурил:

— Федор Терентьич, я тебе всегда говорил, снимай с покойников лишь тогда, когда эти вещи тебе безусловно нужны. У меня же есть бинокль.

Хитрый Семечкин ловко отбился:

— Так и поступлено согласно вашему приказу, Бинокля не сапог, нынче она важнее. Эта лучшее. А вашу послабее на табак обменяю. Ваша бинокля будет сильнее, смотреть вы будете дальше — мы все будем живее.

Отступив, мы подсчитали потери. 125 убитых и раненых — четверть батальона. У красных потери несомненно выше, но разве это что-то решает. Они каждый день подвозят новые войска, а мы только отправляем в тыл раненых и гробы.

3 октября 1919 года. На следующий день мы вернулись на этот берег Оки и посчитались с латышами. Выбили их за реку. Я только бежал, стрелял, кричал. Взвод бежал за мной, пытаясь делать примерно то же самое. И только когда наша атака закончилась, мы стали собирать тела погибших вчера товарищей. Их было слишком много. Я не смог на это смотреть. Сидел на берегу Оки и наблюдал за тем, как какие-то красные кавалеристы готовят ужин. Потом они тоже расселись по бережку и стали рассматривать меня. Быть центром внимания мне тут же расхотелось. Я встал, выбил пыльную фуражку об колено и расправил плечи. И мне показалось, что кто-то из них помахал мне с того берега рукой. Абсурд!

Вечером сказали, что теперь наш батальон переходит в подчинение 2-го полка Корниловской дивизии. Временно мы больше не марковцы, хотя какая разница.

5 октября 1919 года. Корниловцы оставили Орел. Пока это, конечно, ничего не значит в стратегическом плане. В этой войне и мы, и красные по стольку раз занимали и оставляли города и станицы, и снова занимали. Однако знак плохой. Мы выдыхаемся. Выравниваем фронт. Наверное, сейчас Кутепов требует у Май-Маевского подкреплений, а его превосходительство бомбардирует, в свою очередь, Деникина. А тот в ответ разводит руками.

Весь вчерашний день вяло перестреливались с латышами. Приходили в себя после недавней бойни на берегу Оки. Командир нашего батальона капитан Стрелин Александр Викторович старался подбодрить молодых. Он ходил из взвода в взвод и говорил с ними об обстановке на фронте, о том, что положение тяжелое, о том, что они показали себя отменными бойцами и поддержали марковские боевые традиции. Мне поначалу показалось все это смешным, ненужным, неуместным. Стрелину самому от силы двадцать пять, и пять из них он ничего, кроме войны, не видел.

Пропасть между ним, мной, другими стариками и этими мальчишками пока велика. Но еще месяц таких боев, и те из них, кто останется в живых, станут такими же бесконечно усталыми настоящими солдатами.

Когда Стрелин пришел в мою роту и в мой взвод, старые добровольцы ушли, чтобы не смущать его. Я остался по долгу службы, стоял позади комбата, вместе с другими взводными и ротным, и наблюдал за их лицами. Слушали с огромным вниманием. На похвалы радостно улыбались, те, что из бывших гимназистов и реалистов, даже смущались. Особенно интересно было наблюдать за двумя братьями Евтюховыми. Старшему двадцать, младшему семнадцать. Крестьяне Орловской губернии. Военного опыта, кроме вчерашнего боя, никакого. Пришли в полк сами. Причины того, почему решили присоединиться к белым, объяснили просто:

— Продразверстка поперек горла встала. Подчистую все гребут комиссары. Вот и порешили мы к вам податься. Оно, конечно, в бандиты можно было бы. Да не душегубы мы, чтоб разбоем кормиться.

Все моменты речи командира батальона отражались на простодушных евтюховских физиономиях.

Вечером зашел в хату, где расквартировался поручик Бочкарев, и рассказал ему о своих мыслях. Дима усмехнулся:

— А ты, Ваня, еще и думаешь, размышляешь, травишь себя рассуждизмами, физионогмистикой занимаешься. Смотри, не застрелись случайно. Давайте лучше выпьем, господин поручик. У хозяина моей гостиницы отменнейший самогон. Чистая слеза. Если не придираться к вкусу, запаху и цвету, то с натяжкой можно представить, что пьешь кальвадос.

В огромной бутыли, которую он достал из-под стола, плескалась вязкая мутная желтоватая жижа. Но на вкус, действительно, нечто похожее на кальвадос. Подошли поручик Казначеев и капитан фон Лангер. Казначеев — взводный в Бочкаревской роте. Фон Лангер — помощник командира батальона. Фон Лангер вручил мне предписание — немедленно отбыть на станцию Дьячье и взять под командование роту в третьем батальоне. Быстро полковник Наумов выполнил свое обещание.

— А это вам, господин капитан, ваши новые погоны. Теперь вы больше не поручик, Разрешите вас с этим поздравить. Извините, что в боевой обстановке… — с этими словами он отдал мне «построенные» в тайне от меня капитанские погоны.