Луи Буссенар - Сын парижанина Страница 9

Мысль, что человек в опасности, а он не может прийти на выручку, была невыносима для Тотора. Встревоженный француз поднялся и, покинув свое убежище, рискуя свалиться в какой-нибудь овраг, пошел на голос. О, как медленно, с каким трудом пробирался он среди ветвей, древесных шипов и колючек, камней и ям!

Крики сменились рвавшими душу жалобными стонами. Тотор ужасно боялся прийти слишком поздно: ведь на дорогу потрачено уже не меньше часа!

— О, наконец-то рассвет! — обрадовался парижанин.

Солнце позолотило вершины деревьев. Он бросился вперед, крича:

— Мужайся! Я иду!

Из-под усеянных золотистыми цветочками мимоз послышалась новая жалоба. Тотор нашел американца лежащим на спине, невидящие глаза уставились куда-то вдаль, лицо сводили судороги, в каждой руке несчастный держал по пучку травы, на губах виднелись изжеванные зеленые злаки, которых он не мог проглотить.

— Ах, — прошептал Тотор, и его глаза увлажнились, — ему пришлось есть траву!

Умирающий угадал, что подле него кто-то есть, и прохрипел:

— Воды, Бога ради… воды.

Несколько исполинских аквилегий красовалось неподалеку. В их широких листьях, наполовину свернутых рожком, Тотор заметил блестящую росу. Его самого мучила жажда, но, забывая о себе, он заботился только о Мериносе. Парижанин быстро срезал толстый черенок листа…

В сухие, растрескавшиеся губы страдальца Тотор направил чистую струйку воды, и это оживило Мериноса. Его блуждающий взгляд посветлел и остановился на парижанине, который ласково улыбнулся ему.

— Благодарю, еще… еще… — прошептал Меринос слабым голосом.

Тотор опустошил целую лужайку. С бесконечной осторожностью он заботливо поил оживавшего американца.

— Ну что, лучше? — спросил он его, улыбаясь.

Меринос взял руку француза, лихорадочно пожал ее и шепнул со слезами на глазах:

— Да, лучше… Благодарю… О, ты добр, очень добр!

— Есть о чем говорить! Каждый делает что может…

Побежденный Меринос не пытался ни удержать, ни скрыть слез, которые текли по его щекам. Бесцветным, дрожащим голосом он сказал:

— Я думал, что умираю… А теперь хочется есть… ужасно хочется есть.

— Бедняга, значит, ты ничего не нашел пожевать?

— Ничего!

— И ты голодал шестьдесят часов?

— Я пробовал есть траву… да, да… траву. Готов был есть землю… О, как ужасно голодать!..

— Знаешь, мне совсем не скучно слушать тебя, но у нас найдется дело получше болтовни. У меня есть кладовка, а в ней несколько дюжин сырых яиц да еще две птицы, тоже сырые. Если ты ослаб и не можешь идти, садись ко мне на спину — у меня еще хватит силенок, чтобы отнести тебя.

— Нет… просто дай мне руку.

— Как хочешь!

Поддерживая американца, Тотор довел его до своей стоянки.

Тут Меринос, который в обычное время с отвращением отказался бы от такой невкусной, даже противной пищи, радостно закричал при виде съестного. Тотор едва успевал прокалывать одно за другим и подавать ему яйца. Единым духом всасывая жидкое содержимое и жадно обнюхивая скорлупки, Меринос тут же принимался за следующую партию.

— Готово, осушил! — восхищенно заметил парижанин. — Недурная глотка! Гоп — и готово! Гоп! Только осторожней. Как бы несварения желудка не получить.

— Еще, пожалуйста!

— Нет, погоди… А то заболеешь. Нужно быть осмотрительным, старина!

— Да, ты прав… Я точно голодное животное! Я мог бы есть, пока не лопну… А мне уже стало лучше, горло и желудок перестали гореть, не чувствую больше головокружения, которое мешало соображать… Силы возвращаются… Ты спас меня, дорогой Тотор!

— Ты сделал бы то же самое на моем месте, дорогой Меринос. Да, кстати, если прозвище Меринос тебе не нравится, я буду звать тебя настоящим именем.

— Ни за что! «Меринос» мне подходит. Отлично придумано, и вовсе не глупо — Меринос!

Американец говорил просто, приветливо, потеряв надменное выражение лица, которое делало его таким несносным для окружающих.

— Право, я был бы последним идиотом, если б обижался на остроумное, меткое прозвище.

Жестокий урок, данный ему судьбой, по-видимому, принес свои плоды. По крайней мере сейчас. Но будет ли окончательным это превращение, особенно при неуемной, безумной гордыне, которую воспитали в нем слепая нежность богатых родителей и угодничество небескорыстных товарищей?

Точно желая получить поддержку от нового друга, храброго, сильного и, как он только что убедился, доброго, всегда готового помочь, сын короля шерсти снова заговорил своим низким, на этот раз тревожным голосом:

— А что же нам теперь делать?

— Ба! — ответил Тотор. — Мы останемся по-прежнему робинзонами… и по-прежнему будем отвоевывать у судьбы скудное пропитание.

— Ты думаешь, что «Каледонец» не придет за нами?

— Он испарился… сгинул… улетел! Можешь справить по нему траур. Мы одни, совершенно одни, и должны полагаться только на свою смекалку. Нам придется, бедный мой Меринос, вести тяжелую, повседневную битву за жизнь.

— Но ведь здесь, по соседству, должны быть поселки… или фермы, или просто хижины… люди, наконец!

— О нет. Мы в центральной части западного побережья Австралии, то есть в самой пустынной части самой дикой страны в мире… Если здесь есть жители, то это каннибалы, а с ними лучше не встречаться. Мне что-то не хочется, чтобы из меня делали тушеное мясо с гарниром из сладкого картофеля[45]. А что касается роскошной природы, ее великолепных деревьев и изумительных цветов, то они прекрасны, но почти совершенно бесплодны. Дичи тоже, считай, нет. Да и мой замечательный карабин «Хаммерлесс де Гинар» все равно остался на корабле. Из оружия у меня — только перочинный ножик.

— Значит, нас ждут муки голода, жестокие, непрестанные? Неужели мы отучимся думать, дойдем до состояния животных, непрестанно отыскивающих добычу?

— Не падай духом! Есть же еще восторг борьбы — я, например, его сейчас испытываю. Хочется одолеть неодолимое!

— А мне нет, клянусь! Если опять предстоят такие пытки, какие я терпел шестьдесят часов, предпочту разом кончить счеты с жизнью.

— Заткнись! Ты сумасшедший. Разве в наши годы можно добровольно дезертировать, без борьбы отказаться от такой восхитительной и возвышенной штуки, как жизнь?

— Я нахожу ее ужасной, жестокой, невыносимой…

— Ну нет, она скорее занимательна. Нас ждут невероятные приключения… Я так мечтал об этом!

— Отец тратит двадцать пять тысяч долларов в день, и вдруг — такая нелепость: у меня, его сына, нет хотя бы жалкой котлеты или простой банки мясных консервов!