Лев Линьков - Большой горизонт Страница 9

Словом, прощай Ярцево, поехали... И взбреди мне в голову назначить Кирьянова старшим по вагону. Объявляю ему об этом. Говорит; «Я не хочу быть старшим, увольте!» Спокойненько объясняю: приказы, мол, не обсуждают, а вы­полняют. «Хорошо, говорит, учту на будущее».

— И вы все-таки назначили его старшим?

— Нет, конечно...

Баулин наполнил чаем мой стакан.

— В общем, поехали. Молодежь подобралась в команде замечательная: форму еще не надева­ли, а вовсю старались держаться заправскими моряками. Ну, думаю, все в порядке! И тут — бах! На одной из станций Кирьянов чуть было не отстал от поезда, пришлось стоп-кран в ход пу­скать. Отчитываю его, а он с самым невинным видом: «Я не виноват, что поезд всего полторы минуты стоял, я еле-еле письмо успел в почтовый ящик опустить».

Между прочим, письма он строчил штуки три на день. Заберется на верхнюю полку и катает страниц по семь, по десять. За всю дорогу двух слов ни с кем не сказал. Ребята песни поют — Кирьянов молчит; стихи, книги, газеты вслух чи­тают, спорят — Кирьянов будто не слышит. Едем Донбассом: зарево плавок над домнами, звезды над ударными шахтами, терриконы — ребят от окон не оторвать, а он опять пишет. Едем бере­гом Азовского моря, ребята все глаза прогля­дели. Зовут его: «Смотри, Кирьянов, море!» А он: «Я не привык любоваться пейзажами по коман­де!»— и уткнулся лицом в перегородку. В об­щем, про все кирьяновские фокусы рассказывать не стану, не интересно; одно скажу: за дорогу он не только мне — всей команде не пришелся по душе.

Баулин усмехнулся:

— Посмотрели бы вы, к примеру, как Кирья­нов койку заправлял. Курам на смех! С месяц не мог научиться. И каждый день — знай строчит свои бесконечные письма. Представьте, за полгода ни разу ни в кино не сходил, ни на вечер самодеятельности, ни разу на собраниях не выступил. Как-то в воскресенье мы всей шко­лой поехали на экскурсию в Феодосию, в картин­ную галерею Айвазовского. Кирьянов и тут от­казался: «Неважно себя чувствую». А сам здоро­вей здорового!

Ну вроде бы ничто его в жизни, в нашем кол­лективе не интересует.

Правда, читал он много. Библиотекарша даже усомнилась: «Вы что, книги просто перелисты­ваете?» И ей отрезал: «Во всяком случае, стра­ниц не рву». И еще купаться любил, но все боль­ше в одиночку норовил. Плавал он, между про­чим, как рыба. Ему и прозвище подходящее да­ли: раком-отшельником стали называть... Да, за­был сказать: мы ведь приехали на Черное море, в А., в школу младших морских специалистов. — И как же Кирьянов учился? — Вполне свободно мог учиться на отлично: как-никак педучилище окончил. А он еле-еле тя­нул на тройки. Ему, дескать, век моряком не быть. Особенно туго подвигалась у него морская практика. К примеру, на занятиях плетут ма­ты — ковры или дорожки из пеньковых тросов. Наука вовсе нехитрая, у всех получается хорошо, у Кирьянова же не коврик, а не поймешь что! Да еще пререкается: «Я, мол, продажей ковров промышлять в будущем не собираюсь». В нака­зание наряд ему вне очереди: картошку на кам­бузе чистить, у него и тут готов ответ: «Лучше картошка, чем маты!» На гауптвахту — я вам уже говорил — он отправлялся даже с удоволь­ствием: «Отосплюсь!» И почему-то особенно вдолбил себе в голову, будто ему вовек не постичь, как управлять парусами. (А ведь тоже не так уж хитро.) «Я, говорит, в жизни и без парусов обой­дусь». Меня из терпения вывести трудно, но тут, знаете ли, я просто кипел: «Погоди, думаю, обломаю твой упрямый характерец, не я буду, если не станешь на паруса богу молиться». Кри­чать на Кирьянова я не кричал, но на учениях под парусами всегда ставил его на самое тяже­лое место.

Справедливости ради надо сказать, что кое в чем он и преуспевал. Ну, прежде всего, в том же плавании и особенно в гимнастике: на брусьях и на кольцах чудеса делал, первым был. Однако наотрез отказался выступить в соревнованиях с соседней воинской частью. Вся школа возмути­лась. Оправдывается: «На народе у меня ничего не получится». Отговорка, конечно. За пренебре­жение к коллективу комсомольцы хотели вле­пить ему выговор. И влепили бы, да случилось так, что он неожиданно для всех героем стал.

— Героем? Это каким же образом?

— Послушайте...

Баулин потрогал ладонью чайник.

— Не подогреть ли? С лимоном сто стаканов выпьешь.

— Так чем же отличился ваш Кирьянов? — не­терпеливо спросил я, когда Баулин вернулся с кухни.

— А вот чем. Близ А. находится знаменитая на всю округу бухточка, образовавшаяся в жер­ле потухшего вулкана. То ли волны, то ли рас­плавленная лава пробили в скалах брешь, сквозь нее и устремилось когда-то в кратер море. Бере­га бухточки высокие, почти отвесные, и там мно­жество самых разноцветных, отшлифованных временем камушков. До них страшно падки ту­ристы и курортники. Местные мальчишки давно учли это и, рискуя свернуть себе шею, карабка­ются вниз по скалам, чтобы добраться до крохот­ных песчаных площадок, усыпанных кусочками сердолика, мрамора, черного хрусталя, малахи­та. Взрослому человеку сверху в бухточку ни за что не спуститься. Со стороны же моря войти в нее страшновато: на берег не выберешься.

Рядом с этим кратером частенько сиживал Кирьянов. Должно быть, тосковал в одиночестве по своей невесте. Письма из Ярцева стал он тог­да получать все реже и реже. И вот как-то услы­шал он из бухточки крики о помощи. Глянул вниз: в воде барахтаются двое мальчишек. Лез­ли за камушками и сорвались. Кирьянов, не долго думая, скинул ботинки и прямо в форме — вниз. Это метров с двадцати! Схватил обоих сор­ванцов, выплыл с ними сквозь брешь в море и еще метров сто плыл до отлогого места. Выта­щил на берег хлопцев, отшлепал их по мягкому месту и полез кружным путем за ботинками.

— Кто же это видел?

— Никто не видел. Сам Кирьянов и словом не обмолвился, а вечером приходят к начальнику школы две женщины с мальчуганами, просят по­знакомить их с «дядей Алешей», чтобы поблаго­дарить его за спасение сыновей.

«Кто такой «дядя Алеша»?»

«Вон он»,— показывают мальчишки на Кирья­нова, а тот чистит у камбуза картошку — вне­очередной наряд за опоздание на занятия.

Баулин насыпал в чайник новую заварку.

— К слову говоря, с поселковыми детишками у Алексея была самая настоящая дружба. Как пойдет в поселок, так вокруг него сразу стая. И он вмиг повеселеет. Змеев он ребятам делал, какие-то игрушки мастерил. С нашей Маришей — она совсем крошкой еще была — тоже когда-то успел подружиться. Вот и пойми его: с ребятней душа-человек, со взрослыми бирюк бирюком...

Через день-другой после спасения мальчишек решил я поговорить с Алексеем начистоту. Втол­ковываю ему, что мы в школе добра, пользы ему желаем. Оборвал: «Я не нищий, в милостыне не нуждаюсь».