Юлий Дунский - Экипаж Страница 9

— Обожди… Это ты сама или доктора за тебя решают? Или это твоя боль за тебя решила?.. Сейчас здорово больно?

— Сейчас терпимо.

— Вот и поговорим, пока можно…

Наташа заговорила раздраженно и сбивчиво:

— Я не соглашалась, я не хотела его терять, ни за что не соглашалась — мама тебе скажет. Терпела, терпела, терпела, но настал мой предел. Больше не могу.

— Тогда я тебе так скажу. Ты все делаешь по-своему, со мной не считаешься и сейчас поступишь по-своему. Но только запомни: если человек сделал не как хотел, а поддался боли; или страху, или еще какому-нибудь на него давлению — после и жалко и стыдно будет, а уже не переделаешь… А между прочим, человек — это такой прочный механизм, что может вытерпеть бесконечно много. Больно, а ты терпи. И придет вроде второго дыхания — легче станет!

В комнату заглянула Анна Максимовна и, обрадовавшись, что разговор идет мирный, вышла: не хотела мешать.

— А я думала, ты, наоборот, рад будешь, — горько сказала Наташа. Тимченко поглядел на нее и ничего не ответил. Она смутилась, неуверенно улыбнулась отцу.

Красный «жигуленок» шел в потоке машин по Садовому кольцу. Сидя рядом с Игорем, Тамара говорила:

— В Токио, конечно, очень интересно. Совершенно ни на что не похоже. Но я жутко устала. Жутко… Может, оттого, что не с тобой летала.

— Маловероятно, но все равно спасибо. Тамара помолчала, потом ни с того ни с сего спросила:

— А вот скажи, Тимченко — он тупенький?

— То есть?

— Ну… Не просекает. Он меня опять против тебя предупреждал!.. Говорил: если будет к тебе клеиться, гони его в шею.

— Ну и что в этом глупого?

— Нет, серьезно.

— А серьезно вот что: в своем деле он академик. А вообще-то я ангелов не люблю… Не врет, не пьет, жене не изменяет… А для меня однозначно: если мужик не изменяет жене, значит, уже отстрелялся. Или жена такое гестапо, что от нее не побегаешь… Так что это не заслуга… Но мы отклонились. Я его не люблю, но глубоко уважаю. Именно за ум. В воздухе умнее его человека нет… Там он и дипломат, и организатор, и психолог. И не потому, что прочел сто книжек по психологии — он их вообще не читает. А просто прирожденный лидер.

— Ну, это не ум. Это что-то другое.

— Ум. Пойми, ум не может быть универсальным. Все мы умные — и все по-разному… Поэтому на Таганку ходи со мной и насчет Бермудского треугольника — тоже ко мне. А по всем остальным вопросам обращайтесь к товарищу Тимченко.

Машина выехала в узкий проезд между метро и театром и остановилась. Игорь и Тамара стали пробираться сквозь вежливую толпу ко входу.

Игорь и Тамара лежали в постели. Горел только ночник. Игорь уже дремал. А Тамара, взбудораженная хорошим вечером, все не могла заснуть.

— Не спи! Не смей спать! — требовала она.

— Сейчас буду рисовать твой портрет.

— И она пальцем стала обводить контур его лица.

— Лоб низкий, без морщин. Все понятно: человек не думает, не страдает… Нос хрящеватый, хитрый…

От легкого прикосновения было приятно, хотя и щекотно. Игорь улыбался, но не открывал глаза.

— Рот у тебя слабый и жадный… Но не злой.

— И на том спасибо, — пробормотал Игорь.

— Не нравится? Пожалуйста… Зачеркнем и нарисуем снова.

Она пальцем «перечеркнула» лицо Игоря и стала обводить заново.

— Лоб широкий, ясный… Нос тонкий, энергичный. Рот мой любимый, мой мягкий, мой ласковый…

Она поцеловала Игоря в губы и замерла, прижавшись лицом к его лицу.

Перед тем как отойти ко сну, Тимченко решил съесть яблоко. Он чистил его, а жена в сотый раз говорила:

— Напрасно ты не ешь с кожурой. В ней все витамины.

Андрей Васильевич, занятый своими мыслями, не ответил.

В спальню вошла Наташа, спокойная, веселая, с заметно уже округлившимся животиком. Она поцеловала мать.

— Спокойной ночи, родители.

Потом потерлась носом о щеку отца, схватила с тарелки самое красивое яблоко и ушла к себе.

Тимченко машинально протянул руку, давая измерить себе давление, и вдруг объявил:

— Послезавтра в госпиталь ложусь. Годовая медкомиссия.

Анна Максимовна разволновалась, даже бросила резиновую грущу прибора.

— Я так и знала!.. Каждый год одно и то же: говоришь мне за день.

— Ну раньше бы сказал — какая разница? Не в тюрьму ведь иду, сухарей сушить не надо… Отдохну месяц… И нет причин волноваться.

— Да, да… Как будто ты не волнуешься. — Анна Максимовна уже взяла себя в руки. — На меня нашумел ни за что ни про что. А между прочим, волноваться тебе нечего. Ты в прекрасной форме — говорю как врач.

Андрей Васильевич помолчал, потом сказал грустно:

— Конечно, волнуюсь. С каждым годом все больше… Это только коньяк от возраста становится лучше.

Весь экипаж Тимченко проходил комиссию одновременно.

Летчикам проверяли зрение… Слух… Брали кровь на анализ — из пальца, из вены…

Усеянные датчиками, сидели они в белых строгих кабинетах, среди приборов и циферблатов… Стояли на рентгене, лежали на электрокардиограмме. Крутили педали велосипеда, поднятого над полом, — это проверялась работа сердца под нагрузкой…

Вечерами смотрели телевизор… Играли в домино, в шахматы, читали… А утром опять разбредались по кабинетам.

…И вот пришел последний день. Андрей Васильевич стоял в кабинете главврача и спрашивал с улыбкой:

— Ну как, товарищ профессор, не пора еще подковы сдирать?

— То есть? — не понял профессор.

— А это когда коняга старый отработает свое, пора на живодерку, так с него подковы сдирают, чтобы не пропадало добро.

— А-а… Нет, до этого еще не дошло… Летайте.

— А велосипед?

— Велосипед вы крутили так себе. Хуже, чем в прошлый раз.

— Так я ж не велосипедист, — улыбнулся Тимченко. — Я летчик.

Он вышел в коридор и увидел своего второго пилота — расстроенного и бледного. С лица Андрея Васильевича сползла улыбка.

— Что такое?

— Списали… Отлетался… Андрей Васильевич, что же это получается? Я ж тебя моложе на восемь лет!

Бессознательный эгоизм этих слов не обидел Тимченко. Он прекрасно понимал, что творится сейчас в душе второго.

— Миша, ну что тебе сказать? Это как у Пушкина: «Сегодня ты, а завтра я». — Он говорил, а сам чувствовал, как неубедительно звучат его утешения. — И потом, на земле тоже работа. Все равно ты в авиации. Найдут тебе должность, и вообще… А, вались оно все! Пойдем выпьем.

Снова «Ту-154» летел в Африку. В кабине шел спокойный веселый разговор.

— Мой Вовка, — рассказывал штурман, — в сочинении написал: «Бывали в моей жизни невзгоды, но бывали и взгоды…»