Жозеф Кессель - Всадники Страница 9

Турсен знал не только силы и слабости всех лошадей Осман бея, но и возможности всадников-чавандозов, элиты, которая играла на этих лошадях. Выбирая коня и всадника, он просчитывал и талант, и темперамент обоих, чтобы пара была безупречной.

Пройдя от загона к загону, Турсен проверил всех лошадей. Возле каждой стоял он долгое время. Молча, в каком-то суеверном преклонении, следовали за ним конюхи, понимая, сколь многое зависит от этого обхода.

Когда весна подходит к концу, сезон бузкаши заканчивается: летние месяцы слишком жарки. Осенью он начинается снова. А между сезонами задачей Турсена было следить, чтобы изможденные животные набирались сил.

Сперва они должны полностью отдохнуть. Вечером им давали овес и ячмень, а днем добавляли особой смеси из сырых яиц и масла. Из-за этого они очень быстро становились сильными, но одновременно тяжелыми и покрывались жиром.

Затем следовал «кантар». В течении нескольких недель лошади, полностью оседланные и взнузданные, стояли в загонах. Пылающее солнце сжигало жир, раздражало нервы и учило животных терпению. Но сейчас, когда пришла осень, Турсен вновь должен был сделать выбор.

В то время как он, сопровождаемый конюхами, шел от загона к загону к нему присоединились еще несколько человек. Они тоже носили бедные, заношенные, истертые чапаны и туфли из плохо обработанной кожи. Но за их поясами, как и за поясом Турсена, были тяжелые плетки, и вместо бесформенных и грязных платков, которыми были обвязаны головы конюхов, они носили круглые шапки из овечьей шерсти с опушкой из меха лисы или волка.

Лишь они, кому неумолимые судьи присвоили звание «чавандоз», могли носить такие шапки.

— Ты знаешь, как их зовут? — шепотом спросил Рахим конюха стоявшего рядом.

— Конечно, — ответил тот, — Я всегда здесь, когда один из них приводит или забирает отсюда коня. Вон тот — Ялваш, а того зовут Бури.

— Ялваш… Бури… — повторил Рахим восхищенно.

Как все мальчики его возраста он видел уже многие бузкаши. Но это были непритязательные игры в кишлаках, с простыми наездниками на обыкновенных лошадях. Чавандозы же сражались только в особых бузкаши, провинция против провинции, чавандоз против чавандоза. И тот, кто хоть раз видел их в игре, не уставал рассказывать об этом своим родным и знакомым. И очень скоро эти слова передавали друг другу люди на базарах, чайханах, улицах и во всех поселках. Поэтому Рахим знал их имена, как и все дети имения, все бача прислуживающие на кухне, мойщики овощей, юные пастухи, посудомойки и садовники. Но сами чавандозы были для них созданиями недостижимо далекими… а теперь:

— Это Менгул… а это Музук, — говорил конюх Рахиму.

В последнем загоне Турсен остановился и подал знак. Чавандозы собрались вокруг него полукругом.

Рахим, чье сердце громко стучало, остался стоять рядом с конюхами позади толпы.

Он все еще не мог поверить своему счастью. Никогда еще ему не разрешали заходить в конюшни. И он подумал о своем отце, старом пастухе, который вместе со своей собакой и флейтой, пас каракулевых овец Осман бея где-то далеко в степях.

«Ах, если бы он мог увидеть меня сейчас, здесь, рядом с такими знаменитыми людьми!» — Рахим не мог оторвать от чавандозов восхищенного взгляда.

С какой важностью они там стояли.

Конечно, их чапаны были грязными и заношенными, но смотрели они из-под своих меховых шапок более гордо, счастливо и свободно, чем самые богатые беи провинции.

Турсен все молчал. Чавандозы терпеливо ждали и не двигались. Казалось, что старик в последний раз взвешивает силы, выдержку, отвагу и ловкость каждого из них. Наконец он назвал имена пятерых и определил каждому из них по лошади.

«Вы поедете в Кабул», — сказал он.

Те, кто были избраны, подошли к нему ближе.

«Что же будут делать другие? — испуганно подумал Рахим. — Наверняка, они сейчас закричат, будут злобно протестовать, топать ногами, проклинать несправедливое решение, и грозить именем Аллаха, который покарает нечестивцев!»

Но те совершенно равнодушно продолжали стоять, смотря на мелкие белые облака в небе, разглядывая трещины в глиняных стенах и выбранных лошадей.

«Потому что он — Турсен…, — понял Рахим, — против него они ничего не могут сделать.»

Как только Турсен отдал последние приказания, к нему обратился Ялваш, самый старший из всех чавандозов, чей профиль напоминал хищную птицу:

— Мы не видим здесь Уроса, твоего сына. Разве он не едет в Кабул?

— Едет. — ответил старик.

— Но на какой лошади? — спросил Ялваш. — Ты отдал нам самых лучших.

Турсен ударил своей большой ладонью Ялвашу по плечу:

— Ты стар и сед, — сказал он недовольно, — а все еще не знаешь, что в отношения отца и сына чужому лучше не мешаться?

Ялваш закашлялся, таким сильным был удар.

— Следуй за мной, — бросил Турсен Рахиму.

Очень скоро сады, виноградники, посадки фруктовых деревьев и бахчи с круглыми, темно-зелеными арбузами, остались позади, и они пошли по невозделанной земле. Турсен шел впереди большими, твердыми шагами.

Потом земля начала переходить в редкий лес. Они поднялись по тропе, которая вилась у подножия холма поросшего кустами ежевики.

Турсен палкой раздвинул ее колючие ветви.

Когда Рахим вынырнул из-под них, то внезапно оказался на широкой, светлой поляне.

В ее середине росло несколько густых и крепких деревьев, и там же находился небольшой пруд, а рядом была каменная скамья. Возле этой скамьи, привязанный веревкой, стоял конь. Это был жеребец темно-рыжей масти, с длинной развевающейся гривой, крупной и сильной грудью, с изящными, но крепкими ногами, такой непокорный, такой легкий и одновременно величественный, что самые дорогие и лучшие лошади Осман бея никогда не смогли бы сравняться с ним в красоте и силе даже в половину.

Турсен подошел к большой палатке, которая стояла у другой стороны пруда окруженная зарослями. Какой-то человек появился на ее пороге, низко поклонился и сказал:

— Добро пожаловать, господин!

— Привет тебе, Мокки. — ответил Турсен.

Человек распрямился. Он был еще очень юн, но такого высокого роста, что большой тюрбан Турсена доставал ему лишь до подбородка. У него было плоское лицо, широкие скулы и большой рот. Полы его бедного, слишком короткого чапана открывали его мускулистые ноги, а рукава еле-еле достигали запястий. Искренние и невинные глаза Мокки встретились с глазами Рахима. И Мокки дружелюбно улыбнулся маленькому слуге.

Турсен обошел пруд и остановился возле рыжего жеребца. Мокки и Рахим пытались последовать за ним, но он запретил им это и, положив обе руки на рукоять своей палки, застыл возле коня, словно живая статуя.