Сижу на нарах... - Горбовский Глеб Яковлевич Страница 4

Был жених твой молодой –

образованный.

Он закончил факультет

филологический.

Заболел болезнею

венерической.

Наградил тебя сполна,

под завязочку,

чтоб носила на носу

ты повязочку.

Проклинала чтобы ты

жизню русскую,

говорила чтобы в нос –

по-французскому.

И сидишь ты на дому,

затворившись,

нос не кажешь, так как нос –

отвалившись.

1960-е

Следы на снегу

Шел, как плуг.

А сел под месяц,

сел и вдруг…

убавил в весе.

Встал и в лес

ушел, уплыл.

Шел он без

того, что сбыл.

Миг был гол,

согнут в дугу.

Кал, как кол,

торчал в снегу.

1959

«Нашла милиция в снегу…»

Нашла милиция в снегу

сперва сапог, затем – башку.

Веселый труп с бородкой!

Замерз, но пахнет водкой.

Сержант его ногой копнул.

А труп… очнулся.

И – рыгнул.

1970

Диссиденты

Из шинели Гоголя вылезши,

призамерзнув и приустав,

мостовую глазами вылизав,

мы проходим, ушлыми став.

А начальнички – череп голенький

от больших хрущевских идей

изрекают: ишь, алкоголики!

Выдают себя за людей!

…Очень грустно и очень больно

острый мозг носить на плечах.

«Алкоголики, алкоголики…»

Не один Есенин зачах.

Мы проходим Невским незримо,

задеваем плечами дома.

И мелькают девушки мимо,

от начальничков без ума.

Но карабкаюсь я упрямо, –

злым стишком по лысой странице!

Родила меня просто мама,

а могла бы родить – птица.

1960-е

«Я содвинул железные ставни…»

Я содвинул железные ставни,

я окно, что выходит на юг,

заложил кирпичом! Но оставил

амбразуру для встречи ворюг.

Поджидая ночных лихоимцев,

я ружьишко просунул в дыру.

…Но никто не посмел объявиться,

кроме солнца! И то – поутру.

И тогда сконцентрировав силы,

обнаглев от стакана огня,

я пальнул в золотое светило…

И погасло оно. Для меня.

1992

«Отчизна в поисках кормильца…»

Отчизна в поисках кормильца

читает лозунг на стене.

Бюрократические рыльца

желают лучшего стране.

А что – народ? Сыны Отчизны?

…Как бы присутствуя на тризне,

по вынесении икон, –

усердно варят самогон.

1980

«Старые стулья – еще досоветских времен…»

Старые стулья – еще досоветских времен,

напрочь просижены тоннами задниц.

Дачная мебель, чей статус давно отменен.

Гвоздик, торчащий в обивке, как в памяти, – ранит и саднит.

Грязные кошки, бездомные тощие псы,

лица людей, почерневшие в пламенной злобе.

Все это схлынет, заткнется куском колбасы

и позабудется искренне, словно урчанье в утробе.

Сад отдыхает: на ветках ни яблок, ни груш.

Выдохся август. Жалеть его краски излишне.

Листья усопшие. К ночи – мерцание луж.

Время и люди. И листья. И птицы. Но певчих – не слышно.

1991

«Всю ночь сухие травы…»

Всю ночь сухие травы

ломались подо мной.

Окраиной державы

спешил я в мир иной.

Всю ночь пустыней-степью,

свобода – как тюрьма…

Страх, возведенный в степень,

сводил меня с ума.

Нет, не в киргиз-кайсаки, –

в край жизни неземной!

И молча шли собаки

бездомные за мной.

1992

«Не по сытой иностранщине…»

Не по сытой иностранщине,

где кисельны берега, –

по родимой партизанщине,

по махновщине – тоска!

Неизжитым сердце полнится.

Жар лампас и дыбь папах, –

это вновь казачья вольница

в степь летит на скакунах.

Не подделка комсомольская,

не в обмане, не в гостях, –

вновь тележка гуляй-польская

вдоль России – на Рысях!

1991

19 августа 1991

(частушка)

Очень странная страна,

не поймешь – какая?

Выпил – власть была одна.

Закусил – другая.

Аквариум

Прозрачной стала голова –

аквариум-горшок.

Вот мысли донная трава,

вот окунек-стишок.

Там тень сомненья проплыла,

как тучка… И любовь

по капиллярам из стекла

спешит, как жизнь, как кровь.

Вот как бы солнца, невзначай

луч вспыхнул и потух, –

то покаянная печаль

обволокла мой дух.

1992

«Разбавлю водку томатным соком…»

Разбавлю водку томатным соком

и пью несмело, украдкой – боком,

косясь на двери огромной кухни…

В квартире дрыхнут. Никто не ухнет,

никто не влезет спросонья в душу.

…Я долго строил.

Теперь я рушу!

Я строил песни, шкафы и семьи.

Был уважаем… весьма не всеми.

Любил улыбки. Сам улыбался.

Все строил домик, а он ломался.

Вот говорят мне, что нездоров я.

А я-то знаю, что водка – с кровью,

а не томаты… Ох, не томаты!

Здесь помидоры не виноваты.

1969

«Напишу роман огромный…»

А. Битову

Напишу роман огромный,

многотомный дом-роман.

Назову его нескромно,

скажем, – «Ложь».

Или – «Обман».

Будут в нем козявки-люди

драться, верить, пить вино.

Будет в нем рассказ о плуте.

Будет он, она, оно…

Будет пламенной идея

под названием – «Тщета».

Вот опомнюсь и затею –

настрочу томов полста.

Сам себе куплю в подарок

домик с бабушкой в окне.

А остатки гонорара

не пропью – снесу жене.

1969

«Под собой не чуя ног…»

Под собой не чуя ног,

поздней осенью, во мраке

я набрел на огонек,

что мерцал в пустом бараке.

Расползлись его жильцы

кто куда по бездорожью,

разошлись во все концы,

положась на волю Божью.

И лишь некая душа –

запропавшая без вести,

продолжала, не спеша,

проживать на прежнем месте.

Зажигала свет в окне,

ветер слушала вполслуха…

И блуждали по стене

тень и свет живого духа.

1992

«Иметь избу… Или – избушку…»

Иметь избу… Или – избушку.

Иль, на худой конец, – шалаш.

У входа – маленькую пушку

для повергания в мандраж.

В углу – бутыль вина… Бутылку.

Или – хотя бы – пузырек.

Прибереги свою ухмылку,

мой хищный критик, мой хорек.

А на полу избы… избенки,

или – на травке шалаша,

пускай лежит в своей пеленке

новорожденная душа.

И долго жить… До смерти друга,

что будет рядом, возле, здесь…

А если одолеет скука,

то про запас чернила есть.

1970-е

Из книги «Пивная пена»

«Завихряются машины…»

Завихряются машины,

как железная струя.

Мы еще с тобою живы,

оболочечка моя!

Навались, душа, на посох.

Что там светит впереди?

В рай напрашиваться поздно.

В райсобес – не по пути.

Значит – в ад, точнее – в зелье,

в круг дрянных, зато – родных!

А отсюда и веселье,

что шокирует иных!

1960–1991

«Утро. Полумрак. Полурассвет…»

Утро. Полумрак. Полурассвет.

Завтра – будет.

Будущего – нет.

Ноги загрустили. Руки сникли.

Уши к полумузыке привыкли.

Вот и полумрак полуиссяк.

Головой с размаху – о косяк!

Чтобы, значит, мозги набекрень.

Утро. Полусумрак, полутень.

Как кистень – под головой кулак.

Время просыпаться.

Ан – никак.

1991

«Среди деревьев возле дачи…»

Среди деревьев возле дачи

одно вело себя иначе,

чем остальные дерева:

оно… скрипело! Чуть, едва.

Оно стенало, как от боли,

как бы желая лучшей доли.