Сам я родом из СССР. Воспоминания о себе любимом - Владимир Сергеевич Неробеев Страница 16

Теперь вот уже пенсионер (отставной козы барабанщик), скажу вам звёзд с неба не хватал… а, впрочем, я тут малость привираю. Одну звезду я у судьбы всё-таки выцарапал, – золотую звезду лауреата. Лет тридцать пять пылится в шкафу. Но это к делу не относится.

Так вот вернёмся к учёбе. Тогда она мне нужна была, как зайцу стоп-сигнал. В этом вопросе мною руководил явно кто-то другой. «Кто-то другой» напомнил, что в девятом классе у меня были «не лады» с изложением. А что такое изложение, – простой пересказ содержания рассказа, повести, поэмы. В десятом классе будет сочинение, а тут совсем другой коленкор. Тут нужен анализ событий, мотивировка, оценка, наконец, попытки художественного творчества. У меня обо всём этом ноль знаний. Надо было у кого-то учиться.

С этим вопросом я пришёл в редакцию дивизионной многотиражки «На боевом посту». Подобной встречи я не ожидал. В узком коридорчике было две двери, и обе закрыты. Я дернул за ручку ту, на которой было написано: «КОРРЕСПОНДЕНТЫ». Она оказалась на замке. Соседнюю дверь украшала вывеска: «РЕДАКТОР». Я, на всякий случай, дернул и её за ручку, она также была на замке. Уже развернулся уходить, в редакторской двери щёлкнул замок, и в узенькую щёлочку я увидел невысокого лысого человека в майке и трусах. Я опешил, думал, что попал в жилой дом, но дверные вывески говорили об обратном. В ту узкую щёлочку рассказал о цели своего визита. Приоткрытая дверь несколько секунд раздумывала, открыться ей или, наоборот, закрыться. Она всё-таки открылась, и увлекла меня за собой в кабинет редактора.

–Извините за «неглеже», – поторопился оправдаться мужчина, – жара несусветная, работать просто невозможно. Мокрый, как мышь, – добавил он, садясь в кресло за столом. Только тут я заметил потные пятна на его майке. Рубашка, висевшая поверх кителя на спинке стула, была в тех же пятнах. Узенькие окошки, схваченные металлическими решётками, мало пропускали воздуха, хотя и были настежь распахнуты. Вытяжка в кабинете отсутствовала, а вентилятор напрасно трудился на столе, гремя лопастями. Пробыв всего минуту, я понял, что это душегубка. (Таков Ростов со своей изнывающей жарой). Не смотря на слишком «жаркий приём», мой визит можно назвать успешным. Майор Гречихин, узнав, что я из ансамбля, посоветовал мне при поездке в другие части с концертами собирать всякую информацию о жизни солдат и офицеров. На прощание он дал мне несколько экземпляров газет, свернув их в единую трубку:

–Прочитай их и обрати внимание, как подаётся материал. Не бойся на первых порах скопировать какую – ни будь статейку. Потом найдёшь себя, свой стиль. И помни: любой материал должен быть пропитан запахом солдатской портянки. (У Василия Макаровича Шукшина немного иначе: «Макай перо в правду…)

Тут вот выходила маленькая неувязка: мне нужно было научиться писать сочинение; майор Гречихин порекомендовал мне писать заметки в газету; с концертами мы поедем неизвестно, когда, а умение писать сочинения понадобится уже сейчас, несколько дней спустя. Тогда я не придал этой неувязке никакого значения. Понятно, что майор Гречихин «убивал двух зайцев сразу». Газеты и тогда, и теперь испытывают постоянный голод на маленькие информашки, чтобы затыкать дыры при вёрстке полос. Находясь на гастролях, переезжая из части в часть, я снабжал бы редакцию по зарез нужному материалу, а заодно учился бы писать. Последнее, а именно «учится писать» сидело во мне глубоко, а, главное, очень и очень крепко. Десятилетним пацаном я написал роман из трёх слов. Да, да. Не удивляйтесь и не смейтесь. Событие, принудившее меня к этому действу, было аховое. Представьте себе первобытного человека, увидевшего самолёт. Точно так же и я был ошарашен, когда увидел впервые «лампочку Ильича». Она загорелась у нас в колхозе на крытом току. Уборочная страда мимолётна. Колхозникам приходится работать на ток днём и ночью. А что по темноте сделаешь? Тогда председатель колхоза и прикупил дизельную электростанцию. Помню, среди ночи с каким нетерпением вместе со взрослыми ждали этого момента и мы, малышня. Чудо свершилось! Утром следующего дня я достал тетрадь «в косую» и написал большими буквами на обложке «СВЕТ НАД ЗЕМЛЁЙ». И всё! Дальше я не знал, что делать. И коню понятно, – надо учиться. Это засело в меня на подсознательном уровне и никогда не выпячивалось явно, а как-то всё намёками и намёками.

Наверное, поэтому, когда редактор многотиражки протянул мне трубочку из газет, я уцепился за них, как утопающий за соломинку. И опять, уже в который раз я спрашиваю себя: «На кой лад мне это нужно?» Вот эти строки, что пишу сейчас, кому они нужны? Я бы не писал, с удовольствием занялся бы чем-нибудь другим. Но всякий раз какая-то невидимая сила заставляет меня садиться за ноотбук. Уже двадцать лет пишу «в стол». Никто не издаёт мои книги. Вернее сказать, никто в издательствах не читает моих рукописей. (Кого не поспрашиваю, пытаясь найти хотя бы след своей рукописи, пожимают плечами, отсылают к другим сотрудникам). Но я верю, всё-таки праздник будет и на моей улице. (Если нет, то зачем же тогда тот «кто-то» заставляет меня возить дым на ветер?) Тот «кто-то» заставляет меня пребывать в уверенности, что мою книгу издадут, и она получит широкий резонанс. И тогда вот эти строки расскажут читателю «что» и «как».

И ещё один аспект моей жизни, который от меня не зависел, беспокоит меня всю сознательную жизнь. Сколько себя помню, интересные случаи, происходившие со мной, с моими знакомыми и со знакомыми моих знакомых, откладывались в моей голове на определённую полочку. При этом в уме сопровождалось: «Это для рассказа». И когда я пишу, память вдруг выдаёт на-гора что-то умопомрачительное, которому в субботу сто лет будет.

Ещё об одном аспекте не могу умолчать: не мешать тому, что происходит со мной, досмотреть «картину» до конца. Никогда не забуду такой случай. Я на Колыму приехал осенью (не по этапу, а по распределению ВУЗа). Все деньги, что получил в виде компенсации за столь опрометчивый шаг и за отдалённость от цивилизации, я выложил в магазине за охотничью амуницию. Сосед по дому Женя Прожога (фамилия точно отражает его характер) обещал мне великолепную весеннюю охоту на уток. День и ночь я о ней грезил. И вот в пятницу после работы мы пошли на берег Колымы, от посёлка нашего в десяти километрах, на то место, где я должен получить, говоря современным языком, кайф. Кругом снег, воды нигде нет, и Колыма спала под двухметровым льдом беспробудным