Оптимизм — это недостаток информации! Жизненные цитаты, притчи и афоризмы от Фаины Раневской - Фаина Георгиевна Раневская Страница 5

* * *

Долгие годы Раневская жила в Москве в Старопименовском

переулке. Ее комната в большой коммунальной квартире

упиралась окном в стену соседнего дома и даже в светлое

время суток освещалась электричеством. Приходящим к

ней впервые Фаина Георгиевна говорила:

– Живу, как Диоген. Видите, днем с огнем!

Марии Мироновой она заявила:

– Это не комната. Это сущий колодец. Я чувствую себя

ведром, которое туда опустили.

– Но ведь так нельзя жить, Фаина.

– А кто вам сказал, что это жизнь?

Миронова решительно направилась к окну. Подергала за

ручку, остановилась. Окно упиралось в глухую стену.

– Господи! У вас даже окно не открывается…

– По барышне говядина, по дерьму черепок…

Эта жуткая комната с застекленным эркером была

свидетельницей исторических диалогов и абсурдных сцен.

Однажды ночью сюда позвонил Эйзенштейн. И без того

неестественно высокий голос режиссера звучал с

болезненной пронзительностью:

– Фаина! Послушай внимательно. Я только что из Кремля.

Ты знаешь, что сказал о тебе Сталин?! Это был один из тех

знаменитых ночных просмотров, после которого «вождь

народов» произнес короткий спич:

– Вот товарищ Жаров хороший актер, понаклеит усики, бакенбарды или нацепит бороду, и все равно сразу видно, что это Жаров. А вот Раневская ничего не наклеивает и все

равно всегда разная…

* * *

– Старая харя не стала моей трагедией – в 22 года я уже

гримировалась старухой, и привыкла, и полюбила старух

моих в ролях. А недавно написала моей сверстнице:

«Старухи, я любила вас, будьте бдительны!» Книппер-Чехова, дивная старуха, однажды сказала мне: «Я начала

душиться только в старости». Старухи бывают ехидны, а к

концу жизни бывают и стервы, и сплетницы, и негодяйки…

Старухи, по моим наблюдениям, часто не обладают

искусством быть старыми. А к старости надо добреть с утра

до вечера!

* * *

Вернувшись в гостиницу в первый день после приезда на

гастроли в один провинциальный город, Раневская со

смехом рассказывала, как услышала перед театром такую

реплику аборигена: «Спектакль сегодня вечером, а они до

сих пор не могут решить, что будут играть!» И он показал

на афишу, на которой было написано «Безумный день, или

Женитьба Фигаро».

* * *

– Очень сожалею, Фаина Георгиевна, что вы не были на

премьере моей новой пьесы, – похвастался Раневской

Виктор Розов. – Люди у касс устроили форменное побоище!

– И как? Удалось им получить деньги обратно?

* * *

Раневская повторяла: «Мне осталось жить всего сорок пять

минут. Когда же мне все-таки дадут интересную роль?» Ей

послали пьесу Жана Ануя «Ужин в Санлисе», где была

маленькая роль старой актрисы. Вскоре Раневская

позвонила Марине Нееловой: «Представьте себе, что

голодному человеку предложили монпансье. Вы меня

поняли? Привет!»

* * *

Во время репетиции Завадский за что-то обиделся на

актеров, не сдержался, накричал и выбежал из

репетиционного зала, хлопнув дверью, с криком: «Пойду

повешусь!» Все были подавлены. В тишине раздался

спокойный голос Раневской: «Юрий Александрович сейчас

вернется. В это время он ходит в туалет».

* * *

В «Шторме» Билль-Белоцерковского Раневская с

удовольствием играла Спекулянтку. Это был сочиненный

ею текст – автор разрешил. После сцены Раневской –

овация, и публика сразу уходила. «Шторм» имел долгую

жизнь в разных вариантах, а Завадский ее Спекулянтку из

спектакля убрал. Раневская спросила у него: «Почему?»

Завадский ответил: «Вы слишком хорошо играете свою

роль спекулянтки, и от этого она запоминается чуть ли не

как главная фигура спектакля…» Раневская предложила:

«Если нужно для дела, я буду играть свою роль хуже».

* * *

Раневская говорила:

– Завадский простудится только на моих похоронах.

* * *

– Завадскому дают награды не по заслугам, а по

потребностям. У него нет только звания «Мать-героиня».

* * *

– Завадскому снится, что он похоронен на Красной

площади.

* * *

– Завадский родился не в рубашке, а в енотовой шубе.

* * *

Творческие поиски Завадского аттестовались Раневской не

иначе как «капризы беременной кенгуру». Делая скорбную

мину, Раневская замечала:

– В семье не без режиссера.

* * *

Раневская вообще была любительницей сокращений.

Однажды начало генеральной репетиции перенесли

сначала на час, потом еще на 15 минут. Ждали

представителя райкома – даму очень средних лет, заслуженного работника культуры. Раневская, все это

время не уходившая со сцены, в сильнейшем раздражении

спросила в микрофон:

– Кто-нибудь видел нашу ЗасРаКу?!

* * *

Как-то раз Раневскую остановил в Доме актера один поэт, занимающий руководящий пост в Союзе писателей.

– Здравствуйте, Фаина Георгиевна! Как ваши дела?

– Очень хорошо, что вы спросили. Хоть кому-то интересно, как я живу! Давайте отойдем в сторонку, и я вам с

удовольствием обо всем расскажу.

– Нет-нет, извините, но я очень спешу. Мне, знаете ли, надо

еще на заседание…

– Но вам же интересно, как я живу! Что же вы сразу

убегаете, вы послушайте. Тем более что я вас не задержу

надолго, минут сорок, не больше.

Руководящий поэт начал спасаться бегством.

– Зачем же тогда спрашивать, как я живу?! – крикнула ему

вслед Раневская.

* * *

– Я не пью, я больше не курю и я никогда не изменяла

мужу – потому еще, что у меня его никогда не было, –

заявила Раневская, упреждая возможные вопросы

журналиста.

– Так что же, – не отстает журналист, – значит, у вас совсем

нет никаких недостатков?

– В общем, нет, – скромно, но с достоинством ответила

Раневская. И после небольшой паузы добавила:

– Правда, у меня большая жопа и я иногда немножко

привираю…

* * *

Режиссер Театра имени Моссовета Андрей Житинкин

вспоминает:

– Это было на репетиции последнего спектакля Фаины

Георгиевны «Правда хорошо, а счастье лучше» по

Островскому. Репетировали Раневская и Варвара

Сошальская. Обе они были почтенного возраста: Сошальской – к восьмидесяти, а Раневской – за

восемьдесят. Варвара была в плохом настроении: плохо

спала, подскочило давление. В общем, ужасно. Раневская

пошла в буфет, чтобы купить ей шоколадку или что-нибудь

сладкое, дабы поднять подруге настроение. Там ее

внимание привлекла одна диковинная вещь, которую она

раньше никогда не видела, – здоровенные парниковые

огурцы, впервые появившиеся в Москве посреди зимы.

Раневская, заинтригованная, купила огурец невообразимых

размеров, положила в глубокий карман передника (она

играла прислугу) и пошла на сцену. В тот момент, когда она

должна была подать барыне (Сошальской) какой-то

предмет, она вытащила