Джером Джером - Беседы за чаем Страница 11

— Но разве не факт, что лучшие и даже мудрейшие мужчины как раз те, кто ставил женщину очень высоко? — спросила старая дева. — Разве мы оцениваем цивилизацию не по позиции, которая отведена в ней женщине?

— Точно так же мы судим о цивилизации по мягкости законов и отношению к слабым, — ответил я. — Нецивилизованный человек убивал тех членов племени, которые не приносили пользы. Мы обеспечиваем их больницами и приютами. Отношение мужчины к женщине показывает, до какой степени ему удалось обуздать свой эгоизм, на какое расстояние он удалился от закона обезьяны: кто силен, тот и прав.

— Пожалуйста, поймите меня правильно, — взмолился философ, нервно глянув на сдвинутые брови выпускницы Гертона. — Я ни на мгновение не сомневаюсь в том, что женщина мужчине ровня, более того, я в это верю. Я лишь хочу сказать, что она не стоит выше его. Мудрый мужчина воспринимает женщину как свою подругу, своего коллегу, своего компаньона. Это дурак полагает ее недочеловеком.

— Но разве мы не стремимся к идеалу? — настаивала старая дева. — Я не говорю, что женщины совершенны, пожалуйста, не надо так думать. Мы лучше других осознаем свои недостатки. Прочитайте романы женщин-писательниц начиная с Джордж Элиот. Но ради нашего блага… это же нехорошо, когда мужчина смотрит на кого-либо свысока, и, не найдя ничего лучшего, он…

— Я провожу очень широкую линию между идеалом и заблуждением, — ответил философ. — Идеал всегда помогал человеку. Но он принадлежит стране грез, его самому важному королевству, королевству будущего. Заблуждения — это земные строения, которые рано или поздно рушатся ему на голову, ослепляя пылью и грязью. Государство, управляемое нижней юбкой, всегда дорого платит за свою глупость.

— А королева Елизавета! — вскричала выпускница Гертона. — Королева Виктория!

— Были идеальными королевами, доверяя управление государством способнейшим из мужчин, — уточнил философ. — Франция под Помпадур, Византийская империя под Феодорами — наглядные примеры моего тезиса. Я говорю о неразумности предположения, будто все женщины совершенны. Велизарий погубил себя и своих людей, веря, что его жена — честная женщина.

— Но рыцарство, несомненно, пошло человечеству на пользу, — указал я.

— Разумеется, — согласился философ. — Естественные человеческие страсти нашли благородное применение. Да и реальные условия жизни тому способствовали. Священное право королей и непогрешимость церкви завалили землю безжизненными телами, за что человечеству пришлось заплатить высокую цену. Не вытянувшаяся во весь рост ложь, — ей можно противостоять и победить — а убитая правда мешает продвижению вперед. Для человека войны и насилия, несущего жестокость и несправедливость, женщина оставалась единственной, кому он мог с радостью уступить. Женщина в сравнении с этим мужчиной являлась ангелом: и это не просто слова. Все нежное, что оставалось в мире, сосредотачивалось в ее руках. Для воина жизнь делилась на сражения и пиршества, женщины же пользовали раненых, помогали слабым, утешали печалящихся, белыми ногами ходили по миру, который мужчина своими грехами сделал черным. Покорность женщины церкви, ее врожденное восхищение формой и ритуалом, теперь это проявляется не в такой степени, приводили к тому, что мужчина воспринимал женщину живой душой его религии, видел ее в божественном ореоле. Женщина тогда находилась на положении прислуги. Ей было свойственно культивировать в мужчине нежность и милосердие. С тех пор она превратилась в хозяйку мира. Теперь она не видит своей миссией смягчение животных инстинктов мужчины. Сегодня воюют женщины, женщины применяют грубую силу. Ныне женщина, довольная собой, не слышит тихого крика боли, который издает мир, и уважает только мужчину, игнорирующего нужды всех ради удовлетворения потребностей его собственной семьи, называя плохим мужем и отцом мужчину, который видит свои обязанности не только перед собственным домом. На ум приходит упрек в связи с длительным отсутствием, высказанный леди Нельсон ее мужу после битвы при Абукире. «Я женат на жене, а потому приехать не могу», — последовал ответ, который не понравился бы многим женщинам. На днях я разговаривал с одной женщиной о том, как это жестоко, сдирать кожу с тюленей живьем. «Мне так жаль бедняжек, — пробормотала она. — Но говорят, что при этом цвет меха становится более глубоким». И ее меховой жакет, конечно же, выглядел великолепно.

— В мою бытность редактором газеты я завел специальную колонку на эту тему, — поделился я. — Мне приходило много писем, в большинстве тривиальные, многие пустые. Одно, такое искреннее, я помню до сих пор. Написала его молодая женщина, которая шесть лет проработала помощницей у модной портнихи. Ей изрядно поднадоела аксиома, что все женщины во все времена — само совершенство. Она предложила всем поэтам и романистам с год поработать в любом большом ателье по пошиву одежды или шляп. Там они получили бы прекрасную возможность увидеть и изучить женщин в их естественном состоянии.

— Это несправедливо, судить нас — в этом я сознаюсь — по нашей главной слабости, — возразила светская дама. — Женщина в поисках красивой одежды перестает быть цивилизованным человеком, превращаясь в первобытного дикаря. А кроме этого, эти портные так умеют мотать нервы! Так что вина не только на нас.

— Я по-прежнему не убеждена, что женщину перехваливают, — стояла на своем выпускница Гертона. — Даже в этом разговоре, зашедшем очень далеко, ваша точка зрения не доказана.

— Я не говорю, что это повод для спора среди интеллигентных, думающих людей, — объяснил философ. — Но в массовой литературе ситуация именно такая. Ни один мужчина не выскажет свои претензии в лицо женщине, и женщина, что ей только во вред, привыкла принимать это как должное. «Из чего только сделаны девочки? Из конфет и пирожных, из сластей всевозможных». В том или ином виде это впитывается в кровь девочки, полностью лишая ее надежды на совершенствование. У девочки, а потом и девушки отбивают охоту задать себе иногда очень нужный вопрос: «Именно этот путь позволит мне стать здравомыслящим, полезным членом общества или на нем меня подстерегает опасность превратиться в тщеславную, эгоистичную, ленивую, ни на что не пригодную никчемность?» Она спокойна и безмятежна, раз уж не может обнаружить в себе следов мужских грехов, забывая, что есть грехи и женские. Женщина — избалованный ребенок нашего времени. Никто не говорит ей о ее недостатках. Мир в тысячу голосов льстит ей. Плохое настроение, вспыльчивость, ослиное упрямство толкуются как «проказы милашки Фанни». Трусость, презираемую и в мужчинах, и в женщинах, поощряют выдавать за обаяние. Неспособность уложить чемодан или в одиночку пересечь площадь, даже обойти угол, считается привлекательной чертой. Зашкаливающее невежество и непроходимую тупость превращают в поэтический идеал. Если она дает пенс уличному нищему, причем обычно выбирает не нуждающегося, а того, кто этим зарабатывает, или целует в нос щенка, мы расхваливаем ее без всякой меры, объявляя святой. Мне даже представляется чудом, что, несмотря на все глупости, которыми девушек буквально закармливают, столь многие из них вырастают в благоразумных женщин.

— Лично меня утешает убежденность в том, — наконец-то принял участие в беседе малоизвестный поэт, — что разговор ради разговора приносит миру гораздо меньше пользы и гораздо меньше вреда, чем мы можем себе представить. Слова, которые вызревают и приносят плоды, должны падать в почву фактов.

— Но вы согласны с тем, что с глупостью надо бороться? — спросил философ.

— Господи, да! — воскликнул малоизвестный поэт. — Глупость мы можем убить. Против Истины наши стрелы бессильны.

VI

— Но зачем она это сделала? — спросила старая дева.

— Зачем? Не верю, что таким, как она, нужны причины. — Светская дама выказывала признаки раздражения, что случалось с ней крайне редко. — Говорит, что ей не хватало работы.

— Должно быть, она экстраординарная женщина, — прокомментировала старая дева.

— Никто не поверит, сколько сил я положила на то, чтобы удержать эту женщину, потому что Джордж любит ее закуски, — с негодованием продолжила светская дама. — Последние шесть месяцев мы регулярно раз в неделю приглашали гостей на обед исключительно ради нее. Теперь она хочет, чтобы я устраивала два обеда. Я на это не пойду!

— Может быть, я смогу помочь? — предложил малоизвестный поэт. — Пищеварение у меня, конечно, уже не то, что прежде, но, думаю, во вред мне это не пойдет — recherché[7] маленький банкет дважды в неделю, скажем, по средам и субботам. В эти дни я буду приходить к вам, если вы думаете, что ее это устроит.

— Благодарю вас за стремление помочь, — ответила светская дама, — но я не могу на это пойти. Почему вы должны отказываться от простой трапезы, уместной для поэта, чтобы ублажить мою кухарку? Это не причина.