Владимир Шаров - Искушение Революцией Страница 2

Прежде чем мы перейдем к дальнейшей судьбе этих двух учений, наверное, стоит добавить несколько вещей: страна, по-видимому, потому все это так естественно и сразу приняла, что, затерянная среди лесов и болот огромной восточно-европейской равнины, почти отрезанная при татарах от остального мира, и сама чувствовала себя, словно монах в скиту. Доктрина «Москва – Третий Рим», настаивающая, что дальше не будет уже ничего, этот Рим – последний, на нем и кончится земная жизнь, цельность и жесткость учения Филофея именно от заброшенности и одиночества, от ненужности никаких компромиссов с окружающим миром. От убеждения, что другого мира, во всяком случае, правильного, угодного Богу, нет и быть не может.

Второе: Русские князья, подобно другим смертным, с трепетом ожидали предстоящей встречи с Творцом и на смертном одре, как правило, принимали постриг. Но и до этого, едва вступив на престол, они щедро жаловали монастырям деньги, землю и разного рода льготы. Известно, что ни один добрый поступок не остается без ответа – молясь о милости за гробовой доской, однажды они уже здесь, на земле получили дар, который до них мало кому давался. Но и тут все было не просто. Зазор между вчерашним и сегодняшним был слишком невелик, слишком стремительна была метаморфоза, и, согласившись принять монашеское подношение, русская власть сразу попала на площадку, которая отличалась фантастическим перепадом высот. На ней не то что строить – нелегко было стоять. Но династия Калиты ничего не боялась.

Способность церковных писателей несколькими страницами текста возвеличить тебя сильнее, чем сотни выигранных битв, сделать из последних первыми, была тогда оценена по достоинству и по достоинству же оценена мгновенность, революционность того, что произошло. С тех пор у русской верховной власти надолго пропала тяга к спокойному, лишенному катаклизмов и бурь царствованию. Наоборот, она запомнила, что можно разом, одним ударом решить проблемы, которые иначе кажутся неразрешимыми.

Прежде чем мы продолжим разговор, сделаем небольшое отступление и отметим, что те, кто занимаются лесом, различают два вида пожаров – низовые: тогда горит по преимуществу трава, кустарник, сухостой, скорость распространения огня обычно невелика, соответственно, невелик и урон, и верховые: фронт такого пожара, часто раздуваемого ветром, движется с огромной скоростью, выжигая подчистую все, даже самые большие деревья. После себя он оставляет лишь пепелище. Лесные пожары – простая, но довольно точная метафора двух традиций русской революционности – народной и другой, идущей непосредственно от верховной власти. Роль обеих в отечественной истории исключительно велика. Как мне кажется, миновав эту тему, нам не понять и судьбу Андрея Платонова. Филофей и Савва вольно или невольно соблазнили, искусили верховную власть революцией. Именно после них в России революция «сверху» навсегда вошла в арсенал верховной власти, ими были оправданы, получили высшую санкцию новые и новые перевороты. Революцией была попытка Грозного с помощью опричнины кардинально изменить самый характер связи между собой и служилым сословием. Через полтора века после Грозного на полный слом государственного устройства пошел Петр; еще через два века – Сталин, о нем речь ниже. Все они отлично сознавали родственность с предшественниками и свою революционность трактовали как традиционную и законную.

Но Филофей и Савва, когда писали свои послания, думали не только о верховной власти. Люди своим личным выбором заживо себя похоронившие, целиком обращенные к вечной, лишенной греха и страданий жизни, пусть их адресатом и были светские владыки, создали учение по сути, как и раннее христианство, вполне антигосударственное. В итоге услышано было все, не пропали ни их слова, ни настроения.

Корень и той, и той русской революции – в разных, друг другу бесконечно враждебных толкованиях учения Филофея. Впоследствии они на века разделили русский народ. Власть и те, кто за ней пошел, а таких безусловно было большинство, легко добавила к этой доктрине комментарий, сводящийся к мысли, что, по-видимому, Христос не придет на землю и не спасет погрязший в грехах человеческий род раньше, чем весь мир не сделается Святой землей, то есть не подпадет под высокую руку Московских князей (позже царей, еще позже императоров). Их противники прочитали другое. В посланиях монахов они поняли главное – мы живем при конце последних времен и ждать осталось недолго. Они не сомневались, что, чтобы достойно подготовиться к приходу Спасителя, надо уже сейчас немедля уничтожить то царство зла, которое их окружает, и на его месте, взявшись всем «миром», выстроить царство добра и справедливости. Они ждали прихода Христа с напряжением, которое вряд ли с чем бы то ни было можно сравнить.

Каждая из трактовок породила множество следствий, определивших, выстроивших не только отечественную историю, но и судьбы наши и наших предков. Некоторые выводы, во всяком случае, сейчас, на расстоянии кажутся и очевидными и предсказуемыми; другие были, возможно, столь же неизбежны, но сформулированные, напечатанные на бумаге, выглядят парадоксальными. Начнем с верховной власти и той части народа, которая ее поддерживала. Многие иностранцы отмечали, что на Руси на царя смотрят как на главу церкви или даже на земное воплощение Бога, московские же митрополиты, позже – патриархи играют подчиненную, зависимую роль. Власть монарха понималась как абсолютная, безграничная и целиком обращенная к Высшей силе. Главной, а по сути единственной ее задачей было расширение территории истинной веры. О правильности такого толкования учения Филофея свидетельствовали беспримерные продолжавшиеся из века в век победы русского оружия на юге, западе, севере и востоке, то, что другие цари, другие народы и другие веры склонялись перед русским царем, как некогда посохи магов – перед посохом Моисея (кстати, отсюда взгляд на ратный труд как на служение и столько князей, причисленных к лику блаженных: их подвиг – пролитие крови за Святую землю – чисто религиозный). Во всем этом было трудно не увидеть благословение Божие, и на протяжении почти пятисот лет народ, как бы ни было ему тяжело, тянул лямку и преданно шел за верховной властью.

В результате распространение пределов Святой земли, официально всегда оставаясь в статусе средства, необходимого условия для вторичного прихода на землю Иисуса Христа, очень скоро сделалось самоцелью. Потому для русских князей ни прежние заслуги, ни вера, ни кровь не играли никакой роли. Верховная власть при Василии Темном, сколько бы ни возмущалась старая московская знать, отдавала явное предпочтение татарам. Начиная с Петра I и до Александра III, всячески подчеркивавшего свою «русскость», то есть почти два века ее фаворитом были прибалтийские дворяне – немцы; советская империя поначалу с той же страстью обратилась к российским и зарубежным евреям. В XX веке, когда стало окончательно ясно, что расширение Божьей земли в старом православном ее понимании себя исчерпало, что для дальнейшей экспансии оно, да и вообще христианство – помеха, к власти – причем надолго – пришла группировка, напрочь порвавшая с прежней верой. Пала она лишь тогда, когда, как и ее предшественница, стала отступать, терпя одно поражение за другим. Убеждение, что, коли русская держава прирастает новыми и новыми землями, верховная власть истинна и благословенна, в «Табеле о рангах» стояло выше всего. Из-за этого советские властители от Ленина до Брежнева, но особенно, конечно, Сталин, начавшие еще во время Гражданской войны возвращать утраченные территории и дальше, при поддержке Коминтерна сделавшие Советский Союз старшим братом для десятков народов и стран Европы, Азии, Африки и Латинской Америки, воспринимались в России как правильные, законные цари. И не важно, как они пришли к власти и как правили своими подданными. Они могли убивать их миллионами, могли тысячами разрушать храмы и расстреливать священников – это мало что меняло: легитимность русской верховной власти была связана не с тем, что происходило внутри страны, а с военными победами вовне.

Нельзя сказать, что в России не было людей, хорошо понимавших уязвимость безграничной царской власти. Свидетельства ее непрочности были более чем убедительны. Так, конец правления каждого из русских властителей ближе всего подошедших к абсолюту (Иван Грозный, Петр I, Сталин), означал фактически и конец династии. Без преувеличения можно говорить о явном стремлении абсолютной власти к суициду: Иван IV и Петр I своих наследников убили, а Сталин фактически вынудил к самоубийству сына Якова, в 41-м году, как и миллионы других солдат, попавшего в немецкий плен. Опасность любых военных неудач, утрата даже небольшой части Святой земли была для подданных ясным знаком, что царь, который ими правит, не благословен, а значит, не истинен и не законен. Сколько бы близкие к трону люди ни доказывали, что власть передана правильно, все большее число людей скоро начинало склоняться к мысли, что в обличье царя на троне сидит «вор» и самозванец. Иначе почему Господь от него и от своей Святой земли отвернулся?