Роберт Равоев - Старики Страница 2

Мастер молчал.

Его взгляд из-под редких, длинных, торчащих, как иглы, волос бровей, казалось, насквозь пронизывал гостя Он тихо и бесцеремонно разглядывал его, изредка шевеля губами, и было трудно понять, чего больше в его настроении: благосклонности или презрения.

Хозяин лавки зафыркал и, сославшись на дела, оставив их одних, исчез так же внезапно и бесцеремонно, как и появился.

Мастер нисколько не был удручен подобным поведением хозяина лавки, так как он же был и поставщиком съестного для его кухни, и партнером по игре в нарды.

По-видимому, так уж повелось между ними, без всяких лишних поклонов и тому подобных светских проявлений.

Демин сделал шаг вперед и, как двоечник перед учителем, воскликнул:

– Честное слово, Мастер, я ни в коем случае не хотел вторгаться к вам без приглашения. Я думал, Илья просто представит меня и снова увезет. Мне кажется, у него были самые хорошие намерения. А, впрочем, откровенно, я, быть может, действительно хотел с вами познакомиться. Мне известны ваши картины…

Мастер зашевелился, словно древний слон, просыпающийся в вечерние сумерки. Глаза его ожили. Глубокие морщины, исполосовавшие его лицо, передернулись, казалось, вот-вот он закричит резко и хрипло, как старый брезгливый ворон.

Но когда он заговорил, Демин услышал спокойный, исполненный благородства голос:

– Я не предполагал, что кто-нибудь созерцает мои картины, – старчески слабым, но изысканным жестом он пригласил Демина сесть.

– Вы художник?

– Я преподаю в художественном училище. Работаю над монографией и, естественно, наталкиваюсь на такие вопросы, которые никто, кроме вас, объяснить не может!

– Это почему? Оттого, что я так стар?

– Нет! Оттого, что вас отличает глубокая проникновенность в сущность человека. Работая над монографией, я постоянно мечтал о возможности пообщаться с вами, убедиться в правильности восприятия изучаемых мной произведений. Вашу оценку… мне столь это важно.

Кроме того, вы были в близких отношениях со многими известными людьми, оставившими след в истории искусства. Вы знаете о них много и не понаслышке. Например, скажите, Мастер, правду говорят, что скульптор Авдеев, с которым вы поддерживали дружеские отношения, не был щепетилен в отношении своих конкурентов-коллег? И пользуясь благосклонностью важных персон, мог…

– Нет!

Старик сбросил с себя плед, которым он укрывал свои больные ноги, Казалось странным, что на нем были не потрепанные старые, легкие брюки, а дорогие шерстяные, отлично отутюженные, да еще с кожаным поясом на талии. Мастер выпрямился в своем кресле. Он оживился, голос его стал твердым.

– Нет, это был человек чести, глубоко преданный своей профессии. Одна только его работа «Очарование» чего стоит! Остальные не припомню. Но этого одного достаточно. Сестра Мэри!

На окрик Мастера из широкой двери с большим полукруглым окном показалась сестра. Это была молодая дама, одетая по правилам строгого этикета, затянутая в платье так туго, что оно чуть не скрипело при каждом ее движении. Она свирепо посмотрела на непрошенного гостя, погрозила Мастеру пальцем и, изобразив улыбку на лице, промолвила:

– Скоро вам надо будет принять ножные ванны, так что не переутомляйтесь слишком. Доктор велел…

– К дьяволу доктора! Скажите Люси, пусть принесет письма Авдеева. Они в архиве, на пятой или шестой полке. И, пожалуйста, поскорее.

Она усмехнулась, усмешка получилась вымученной, словно уготованной на подходящий случай, и, когда она скрылась за широкой дверью, он проворчал ей вслед:

– Нужна мне эта сестра, как собаке пятая нога. Это все этот болван доктор! Подсунул мне эту мадам, пытаясь убедить, что это необходимо для моего блага. Старый осел! Ему семьдесят лет, и хотя он мальчишка по сравнению со мной, в голове у него не осталось ни одной хоть сколько-нибудь полезной мысли. Все улетучилось, уплыло никуда. Старый хрыч!

Мастер разошелся не на шутку. Он пронесся ураганом по врачам с таким азартом и с такими изощренными ругательствами, что Демин замер в ужасе и восхищении. Такого богатого набора ругательств, произносимых с подобающей интонацией и выражением лица, тем более из уст девяностолетнего старца… Тот продолжал крыть их мир вдоль и поперек и не смягчил накал своих выражений и тогда, когда в дверях показалась Люси, далекая родственница и одновременно секретарь Мастера. Маленькая, сухонькая, вылинявшая вдова девственного, непорочного вида.

Демин подумал, что она со стыда и страху бросится прочь. Но не тут-то было, к его удивлению, на лице переступившей порог дамы не дрогнул ни один мускул. Она встала, ожидая, пока хозяин обернется к ней, подала ему в руки конверт из плотной бумаги и, повернувшись, деликатно удалилась.

Мастер усмехнулся.

– Позже попилит, как положено, при вас не посмела. Ну вот, теперь полегче. Крепкая ругань – хорошее средство успокоить себя. По части крепких выражений я подкован ничуть не хуже, чем по части своей профессии. Вот письма Авдеева, которые я имел честь получать от него в течение долгих лет нашего знакомства.

– Кажется, многие из них были опубликованы в ваших воспоминаниях лет десять тому назад. Вы не представляете, как мне интересно взглянуть на них.

– Да, было такое. Я счел необходимым рассказать о нем не только как о большом художнике, но и о человеке, который в годы моей молодости помог мне в реализации моих планов. Об этом я искренне поведал в своих воспоминаниях.

– Вам, Мастер, наверное, известно, что эти письма были в прошлом году перепечатаны из вашей книги в «Вестнике Французского общества художников».

– Вот как!

Старик был, по-видимому, чрезвычайно польщен. Он сидел, наклонив голову, чмокая губами и на миг, забыв о госте.

Подняв голову, он неожиданно проговорил:

– Теперь я понимаю, что чувствовал царь… Тут, когда его вспомнили и откопали… Эй, Мэри! Мэри, принеси нам коньяк и два бокала. Как?! Немедленно, а мои старческие пороки обсудим, когда наш гость уедет. Повторяю – немедленно. А я вам расскажу кое-что, что вам понадобится для вашей монографии.

Прошли два часа, а Мастер все еще говорил, и за это время Демин услышал от него столько нигде не опубликованных сведений и историй, сколько не обнаружил бы за два года поисков в библиотеках.

Например, и таких… Как один священник, обходя в Страстную субботу свой приход, чтобы разнести, как это принято, святую воду по домам, зашел в комнату к живописцу, где и окропил той водой несколько его картин. А этот живописец, раздраженный его деянием, спросил, для чего он помочил его картины. На что тот ответствовал, что поступает он, дескать, благостно, и потому должен и себе ждать добра сторицей, что так де обещал Господь, и что всякое добро воздается свыше стократ.

Выждав, когда тот ушел, живописец высунулся из окна и вылил ведро воды ему на голову, промолвив: «Вот тебе, получи стократ, согласно твоему слову, как ты мне сказал, что воздастся за благо, что ты мне сделал своей святой водой, которой наполовину испортил мои картины».

Старик рассказывал медленно, не переставая, одновременно, не спеша смаковать коньяк, покачивая белой, еще сохранившейся шевелюрой от удовольствия. Демин же от непривычки парил на головокружительной высоте, едва соображая что-либо, в то время как далеко-далеко внизу этот древний старикан ораторствовал о взаимосвязи испанской и французской живописи.

Один раз в поле зрения Демина, невесть откуда, появился хозяин лавки, который тут же исчез после короткого замечания Мастера:

– Гость останется обедать.

Если Демин ликовал, когда его оставили обедать, то радость захлестнула его целиком, когда Мастер пригласил его к себе отобедать и послезавтра:

– Я пришлю за вами машину в два часа дня. Фрак одевать не надо.

Гость уехал, а Мастер продолжал сидеть за столом, огорченно взирая на пустую бутылку. «Славный малый, голова неплохая, воспитан, да к тому же искренен в проявлении чувств. Интересно, правда ли, что есть еще люди, которые знают, что я когда-то жил на этом свете».

Он позвал Мэри. Та, появившись, тут же проворковала:

– Нам пора в постельку, Мастер!

– Нет, нам не пора. Пришлите кухарку. Я хочу еще коньяку.

– Вам нельзя так много, дедушка.

– Наглая женщина, кто вам позволил называть меня дедушкой.

– Вы мне разрешили…

– Уже не разрешаю. Принесите мне коньяку.

– А ведь доктор…

При упоминании доктора его прорвало, словно то был красный плащ для быка. Он успокоился только тогда, когда увидел полную рюмку коньяка, вместо бутылки. То был молчаливый компромисс. Мэри прекрасно чувствовала своего хозяина.

Он лежал в своей широкой кровати, курил и размышлял. Он думал о том, что судьба послала ему молодого, с задатками ученого, человека. Он напомнит миру о нем, о Мастере, когда-то не сходящем с первых полос газет и журналов, служащем темой для светских разговоров и пересудов. Он расскажет миру о его замыслах и делах. Правда, мало кто из его поколения не оставил этот бренный мир, но тем не менее, кто его знает?! Ведь даже нечаянно откопанная кость какого-нибудь мамонта вызывает бурное ликование публики. Он заснул, и всю ночь на его лице временами блуждала улыбка, выдававшая, что старые мозги Мастера пребывали среди приятных и радостных воспоминаний.