Татьяна Толстая - Войлочный век (сборник) Страница 23

Стала я благословясь, пошла перекрестясь, на четыре стороны света поклонилась, на восток особо. Прочла вслух, с выражением, трижды. Нажала кнопочку – работает.

Написала Любимому Племяннику, студенту старшего курса физфака, программисту: отбой; принтер заработал. – Что ты сделала?! – Изгнала кикимору. – No comments, – ответил программист после некоторого объяснимого молчания.

Теперь уважает.

Аллегория

Что такое вокзал? Это, конечно, портал, врата, вход в иное измерение; это особое, непростое такое место, где начинается непостижимое, а именно – искривление времени и пространства, – остающийся стоит и с тоской смотрит, как бесследно растворяется в белом воздухе зимы и умолкает тот, кто только что смеялся, был живым и теплым, а этот живой и теплый суетится, не зная, как половчее приткнуть пальто, чтобы с него не капало, прикидывает, сколько вагонов придется пройти до буфета и шутит шутки с соседкой по вагону.

Вокзал – это такой храм богу движения; видимо, Гермесу; если листать каталоги античных богов, уже почти не работающих, засушенных до стрекозиной хрупкости, другого подходящего, собственно, не найду. Почта, телеграф, телефон, DHL, UPS, коричневый неспешный товарняк на запасных путях, – все это Гермес, вестник и путешественник, хотя собственно за движение он вроде бы и не ответчик. На Московском вокзале в Питере, если стоять лицом к дымной дали, куда уходят поезда, статуя Гермеса в крылатой шапочке – справа, на большом желтоватом здании, идущим вдоль путей, – пакгауз, видимо. Из седьмого вагона ее хорошо видно. Из шестого тоже.

Но вообще философия русских вокзалов как храмов Начала Пути, храмов Движения, храмов Развязывания Пространственных Узлов не проработана; нет, не проработана! Посреди Московского вокзала в Питере высится бюст Петра Первого, – ну, это понятно и оправданно, он тут все затеял и построил, а по бокам-то все косточки русские, если не считать, конечно, огромной ямы, вырытой в свое время братьями Лейбманами под какое-то строительство непонятно чего – тоже по бокам, – и так ямой много лет и остававшейся. Куда четверым Лейбманам супротив одного Петра Алексеича, он бы их одной шуйцей, повстречайся они ему.

В Москве же, на вокзале Ленинградском, тоже понятно, но не оправданно, годами торчала голова Ленина, хотя он божество подземное, дух метрополитена, но это что; вот на Киевском вокзале в той же Москве стену долгое время украшала цитата из этого же Ленина, начинавшаяся словами: «Железные дороги – это гвоздь…» – не правда ли, чувствуется профессионал какого-то дела, пока не ясно, какого именно.

Ленинградский вокзал – вообще особое сооружение; если бы я была московским мэром, я бы заказала большую аллегорическую картину «Ленинградский вокзал / станция метро “Комсомольская”», это ведь единый комплекс, и указала бы, что на ней должно быть изображено. Аллегория видится мне так: женщина (естественно), выше пояса красивая дорогостоящей красотой: сиськи в тюле и парче, царственная шея, златые непременно власы, клубящиеся эдак крутыми пожарными рукавами, диадема с миллиардом брильянтовых огней и все такое; вокруг головы, понятно, сияние, и дальше – на усмотрение художника (я же знаю, что они нарисуют купола и иконы, кому ни закажи! что Глазунов, что Шилов, что Никас Сафронов, непременно нутром почуют потребность именно так откликнуться на инициативу градоначальника; к гадалке не ходи).

Это выше пояса; а ниже пояса – клоака, блевотина, язвы, крики и муки, опять-таки на усмотрение аллегориста. Кто не москвич – поясняю.

Давеча этот вокзал реконструировали и усовершенствовали так, словно ждут на бал европейских сиятельных особ, с ногами и безногих: шесть эскалаторов и четыре лифта на второй этаж, стеклянные ограды галерей и переходов, пандусы для отягощенных саквояжами, бутики, деревья в кадках, – не знаю, живые ли, не дергала. Отбывающие на ночных плацкартах в Ижевск или Астрахань, с кутулями, малыми детьми и бестолковыми мужьями, оценят, конечно, этот блистательный сервис, наш маленький оазис, наш локальный Дубай. Прибывающих ждет иное.

Совести и чести ради, вас готовили заранее, вам были знаки и символы, невидимая рука железнодорожного царя чертила вам свои мене, текел, фарес загодя, еще при выезде, скажем, из того же Петербурга. В Петербурге, на вокзале Московском, полюбовавшись на заносимого снегом Гермеса, вы подкатываете свой багаж к вагону скоростного поезда «Сапсан» – удобного, приветливого, с пакетиками негорячего чая «Липтон» по 120 рублей, а что вы хотели, всем сейчас нелегко.

Вы обнаруживаете, что между скользкой платформой и вагоном зияет провал. Немалый такой провал, скорее ущелье. Бездна и харибда, если уж мы про греческую мифологию. Вы на каблуках и в узкой юбке. У вас две тяжелые сумки. Вы понимаете, что вы уже не Елена Исинбаева, и ваш прыжок закончится в харибде: провалитесь по самые трусы, и хорошо если кружевные. Варианты есть: можно засучить юбку, позволив ноге шагнуть. При этом сумки надо поставить, согнуться, кому спина позволяет, руку протянуть далеко вперед и там ухватиться за поручень. Хоп! Молодец. Теперь сумки. Как их достать? Я тут, а они там! Волк, коза и капуста! К счастью, проводницы, несмотря на свою кажущуюся хрупкость, всегда помогают с сумками, это даже удивительно. В запасе также есть чужие любезные мужчины. Но зачем мучить чужих мужчин и проводниц? Можно же, казалось бы, перекинуть мостки!

На прямой вопрос про мостки железнодорожные люди отвечают: мостки есть, но только для инвалидов, в шестом вагоне. – Ну так настелите их. – Нет, они только для инвалидов! То есть пока вы не провалились в харибду, не ободрали нежные части себя, не сломали что-нибудь и не получили инвалидность, вас ничего хорошего не ждет. Вот вам текел, и вот вам фарес.

Десять вагонов по шестьдесят человек, это шестьсот. Восемь рейсов в день. Есть двойные составы, но мы округлим. Пять тысяч прыжков в одном только Питере, на одних только «Сапсанах», пять тысяч антраша – трепещи, балет «Жизель», мы город культурный!

Умножим на два: тот же прыжок над пропастью во ржи вы вновь совершите через четыре часа, на вокзале Ленинградском. А не надо было надевать каблуки! Сияние и блеск стеклянных галерей и огни дорогих бутиков можно встретить и в чунях! А на чуни можно навинтить противоскользящие капканы с шипами или присосками! Юбку пошире, на резинке, и через сверкающую залу: чвак-чвак, чвак-чвак. Если, конечно, вас встречает возлюбленный с белыми гвоздиками, он посмотрит на вас и, может быть, выберет альтернативные планы на вечер или вообще на будущее. А если не встречает, дальше вам будет тоже интересно.

Обернитесь, покидая теплый сияющий зал с лифтами, пандусами и воздушными галереями! Крепко, конечно, придерживайте сумочку и два чемодана, но обернитесь! Помашите, – а, нет, руки заняты, – помотайте подбородком, что ли – деревцам в кадках. Верхняя половина аллегории осталась позади; вас ждет нижняя.

Сначала холодный предбанник, тяжелые двери и несколько ступеней вниз, где еще одни тяжелые двери. У вас два чемодана! Архитектор Тон, строивший вокзал, думал, что вы, такая вся душистая, в вуальке и с турнюром, прошелестите вниз, чуть приподняв подол, а ваши дорожные сундуки подхватит и не украдет носильщик. В белом фартуке и с бляхой. Но это Тон так думал. А в наше время думают иначе. Поверх ступеней приварены две металлических полосы разной ширины. Обе – слева по ходу, если вам вниз. Что можно поставить на эти страшные рельсы, какой прибор, с какой конфигурацией колес – неведомо. Никто ими и не пользуется.

Хорошо, вы справились. У вас всего лишь два чемодана, вы, слава богу, без детей, потому что они выросли! А если бы не выросли? Не надо думать о страшном. Вон там, в двадцати метрах, приветливые огни павильона метро! Скорее туда! Ха-ха-ха.

Ха-ха-ха-ха-ха. Щас прямо. Так она в метро и вошла, корова понаехавшая! Не-е-ет, текел тебе на роду написан и фарес. И упарсин, упарсин! И еще раз упарсин! Тут закрыто! Ага! Навеки заколочено! Иди в обход! На разъезжающихся ногах, с двумя внезапно потяжелевшими чемоданами, придерживая сумочку зубами, вы спускаетесь к остановке такси (дюжина ступеней). Вам радостно сообщают цены, у вас темнеет в глазах; нет, как-нибудь доберусь на метро, думаете вы, ведь всего две остановки.

Еще двадцать две ступени вниз, с чемоданами, в смрадный подземный проход. Сумочку вы уже повесили себе на шею, так, чтобы она болталась спереди, так как спина и бока у вас не защищены. В подземном проходе воняет мочой, блевотиной, пивом и смертью. Группа граждан с синими или малиновыми отеками на лицах живописно расположилась вдоль стены, в лужах вышеперечисленного. Вы вспоминаете санитарно-гигиенические нравоучительные плакаты на тему скорости и дальности распространения микробов при кашле. Вы задаетесь научными вопросами о том, путешествуют ли вирусы с той же скоростью, что и бактерии? А вот палочка Коха, она как? На крыльях ветра?