Марина Журинская - Альфа и Омега Марины Журинской. Эссе, статьи, интервью Страница 24

М. Ж.: Если я правильно поняла, в этих ваших словах содержатся две важные вещи: во-первых, мы можем с известной степенью достоверности утверждать, что этикет, то есть бытование вежливости в определенных формах, имеет религиозные корни; более того, смею сказать – христианские, поскольку мы говорим о Европе, культура которой вообще коренится в христианстве.

Во-вторых, этикетная вежливость не абсолютно формальна, это не то, что в народе называется «китайскими церемониями» (что не вполне справедливо, потому что китайский этикет тоже не на пустом месте, он имеет под собой и философскую, и религиозную основу).

Вежливость – проявление душевной жизни, потому что именно в ней кроется внимание к ближнему, – еще не любовь, но уже внимание. Человек задумывается о том, что было бы приятно, а что – неприятно тому, с кем он общается, то есть в конечном итоге руководствуется принципом «поступай с другим так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой».

О. А.: Это ветхозаветное правило Гиллеля, которое потом, уже в евангельской письменности, называется золотым правилом.

М. Ж.: Да, то есть это какой-то путь. Вежливость – в такой же мере путь, в какой душевная жизнь может быть путем к жизни духовной. Путь имеет такое свойство: на нем нельзя останавливаться, нельзя на всю жизнь загнать себя в рамки вежливости, точно так же, как нельзя всю жизнь предаваться эмоциям и только эмоциям. На практике, конечно, так бывает, но ничего хорошего не дает.

О. А.: Вежливость – это начало пути, самое начало.

М. Ж.: Но без начала пути просто нет. Очень удручает, когда молодые люди говорят, что нам велено убивать в себе душевное. Во-первых, это просто не так: апостол Павел говорит о том, что в Царствии Божием душевное восстает как духовное (см. 1 Кор. 15, 44). Но допустим, пусть так, пусть убивают; в конце концов, им лучше знать, что у них там такое душевное. Но чтобы убить, нужно это сначала иметь!

О. А.: Если уж так хотят убить душевное, пусть телесное сначала убивают. Если принять трихотомическую формулу христианской антропологии, согласно которой человек состоит из духа, души и тела, и если мы убиваем душевное, то телесное, я думаю, еще ниже… А ведь христианский, евангельский подход предполагает гармонию этих сфер – духовной, душевной, физической, их постепенное преображение, причем не только тела, но сначала души.

М. Ж.: Вы, отец Алексий, безусловно и абсолютно правы, но мне тем временем пришла в голову – что, может быть, не очень вежливо по отношению к вам, – отчасти посторонняя мысль. Вы говорите, что таким людям, чтобы быть последовательными, нужно истреблять и телесное. А им не хочется!

Ведь не случайно совершенно светский писатель в совершенно светской газете подметил, что борьба с Интернетом осуществляется исключительно путем рассылки воззваний по электронной почте, а агитация за борьбу с мобильными телефонами очень часто ведется по мобильному телефону, и предложил: выбросьте свой мобильник, отключите Интернет, а потом поговорим. И никто не вызвался.

Из этого можно сделать мрачный вывод о том, что об истреблении душевного говорят те, кому оно не больно-то и нужно. Они прекрасно обходятся и без внимания к людям, и без красоты мира, и вообще без эстетики: это все совершенно лишнее, они выше. На самом деле человек при этом неизбежно скатывается ниже душевного, но это уже тяжкий разговор.

О. А.: Хочется к слову заметить, что многие святые отцы, подвижники, пустынники, были из очень простых семей и практически не получали ни образования, ни воспитания, но, будучи на высотах духа, являли себя как очень деликатные люди. Многие из них были чрезвычайно чуткими к красоте природы, любовались ею во время прогулок, слушали, как птички поют и Бога славят… Его, может быть, никто и не учил вежливости или эстетическому восприятию природы, но он обрел это знание именно на высотах духа. Следовательно, душевное там совсем не перегорает, а одно дело умерщвление и совсем другое – преображение.

Таким был старец Иоанн, о котором я говорил вначале, таким был старец Силуан: можно сказать, из мужиков, а сколько деликатности в его назиданиях! Не условной этикетной вежливости, а обходительности, тонкости. Здесь душевная сфера не перечеркнута, но пронизана духом. Отец Софроний сообщает нам, что преподобный Силуан, обращаясь к миссионеру, у которого дело не заладилось, спрашивает: «А ты как разговариваешь? Говоришь, что и то-де у вас неправильно, и это? А ты не с этого начинай, ты говори: хорошо, что в Бога веруете, это правильно». Нужно, как апостол Павел писал, со всеми быть как все, чтобы спасти хотя бы некоторых (см. 1 Кор. 9, 22).

М. Ж.: И еще: Афиняне! по всему вижу я, что вы как бы особенно набожны (Деян. 17, 22)…

О. А.: Да, и это.

М. Ж.: Это открывает нам тему, о которой лучше бы потом, а для начала давайте, по русской языковой традиции называя иностранным словом вещи нехорошие, разделим этикет как некое пустое, формальное соблюдение внешних правил (хотя это и не совсем точно, потому что в основе этикета заложены вещи весьма содержательные) и вежливость как вещь, которая питается душой и питает душу. Необразованные люди этикета могут и не знать, а вот насчет вежливости есть свои взгляды, есть правила общения, и они соблюдаются довольно строго. Я не говорю о современной русской деревне, которая неизвестно что собой представляет…

О. А.: Да, это уже какая-то степень распада или полураспада…

М. Ж.: …говорю я о совершенно нормальной деревенской жизни, – хоть в России, хоть в Грузии, где я это наблюдала, хоть в Дагестане, о котором много слышала. Там везде очень строгое соблюдение правил вежливости.

О. А.: Отношение к старшим в первую очередь, даже и к старшему брату.

М. Ж.: Но еще и вежливое, даже почтительное, я бы сказала, отношение к мужчине. Мой отец рассказывал мне, что с его пятнадцатилетнего возраста его мама относилась к нему как к взрослому мужчине, называла батюшкой и выполняла его просьбы, даже если не очень понимала, что к чему.

Правда, он был мальчик разумный и работящий, старший из сыновей и уже работал как взрослый. А помню, когда мы переезжали на новую квартиру, коллега моего мужа, живущий в Махачкале, поручил сыну, московскому аспиранту, мне помочь. Аспирант, загруженный по уши, выбрался помочь перевозить растения, которых чрезвычайно много. Я немножко знаю правила, о которых идет речь, и поэтому через несколько минут после начала работы сказала молодому человеку: «Я знаю, что не в обычаях вашего народа, чтобы взрослый мужчина выполнял указания женщины. То, что вы это делаете, я особенно ценю». И у него внутри как будто пружина отпустила.

О. А.: Замечательный случай встречи двух культур; ведь вежливость – это часть культуры, причем органическая ее часть. И тут можно вспомнить об однокоренных словах: невежливый – невежественный, невежда, это значит и отсутствие вежливости, и отсутствие знания (ведения), и одновременно еще отсутствие благообразия, то есть знание, вежливость и благообразие оказываются некоторым образом связанными друг с другом. Тем самым вежество – это благообразное устройство жизни и человеческих отношений. Это слово ушло из нашего языка, а было очень красивым и очень глубоким. Зато осталось в корнях других слов.

М. Ж.: Когда слова уходят из языка и тем самым из жизни, это может происходить либо с одним знаком, либо с другим. Я общалась с православной француженкой, которая очень хорошо знала русский язык.

Как-то я употребила слово «амикошонство», и выяснилось, что она этого слова не знает и совершенно не понимает. Она только тоскливо встрепенулась, потому что звучание-то приблизительно знакомо ее французской душе. Я объяснила, что это от французского ami-cochon «друг-свинья» и что амикошонством называется нарочито небрежное обращение с людьми (О. Алексий Гостев: дружеское свинство). Выяснилось, что она этого не слышала никогда в жизни, то есть слово ушло из русского языка…

О. А.: Получается, что из французского тоже ушло…

М. Ж.: Да, а хорошо ли это? Скорее, дурно, потому что явление-то никуда не девалось, а стало просто нормой общения.

О. А.: Люди воспринимают как норму то, что раньше считалось недопустимым стилем общения.

М. Ж.: И все погрузились в это дружеское свинство.

О. А.: Это, конечно, послереволюционное «товарищество», но ситуация продолжается и разве что усугубляется.

М. Ж.: И хотя считается, что слово уходит вместе с тем явлением, которое обозначает, но на деле это не всегда так. Но скажите, батюшка, правильно ли я вас поняла, что вежливость, будучи элементом душевной сферы, может при своем развитии давать духовные плоды? А ведь может быть и так, что человек не ставит своей целью прежде всего быть вежливым, а хочет в основном жить духовной жизнью, как он это себе представляет. Обязательно ли человек, дух в котором живет ярко и интенсивно, станет совершенствоваться в навыках вежливости?