Генрих Боровик - Пролог (Часть 1) Страница 25

12.00–12.20. Караван длинных, распластанных черных машин движется по Пятой авеню. Благодаря сильному телевику я вижу их сплющенными, сдвинутыми мне навстречу. Солнце, отражаясь в тщательнейше отполированной поверхности, бьёт в глаза, как луч из гиперболоида. Мотоциклисты в белых пластиковых шлемах неестественно удлиненны, будто печальный караван сопровождают баскетболисты — «глобтроттеры». Плотная толпа стоит вдоль Пятой авеню, густо забив тротуары от полицейских перил до великолепных витрин «Сакса», «Брест энд компани», «Корвета». Молчат. Многие плачут.

Я пытаюсь объяснить себе эти слёзы. Наверное, горе Америки значительно глубже, оно не замыкается на личности Роберта Кеннеди. Сегодняшние слезы — трагическая разрядка чудовищного, неестественного напряжения, в котором живет страна. Убийство Кеннеди — повод для слез, которые скопились давно.

12.15. Прерваны телевизионные передачи. Диктор сообщает, что в лондонском аэропорту арестован Джеймс Эрл Рэй, обвиняющийся в убийстве доктора Мартина Лютера Кинга 4 апреля 1968 года.

11.15 (лондонское время). Агенты Скотланд-Ярда в зале ожидания лондонского аэропорта подошли к человеку в лёгком дождевом плаще и спортивном костюме. Он не пытался сопротивляться аресту. Только что он прилетел из Лиссабона и ждал посадки на самолёт в Брюссель. При нём нашли два паспорта на имя Района Джорджа Снейда и заряженный пистолет. Рамон Снейд, он же Эрик Голт, он же Джеймс Рэй, не сказал ни слова. Как отмечают агенты Скотланд-Ярда, он не пытался сделать свое лицо неузнаваемым.

9.45 (время Нью-Йорка). 2500 человек приглашены в собор святого Патрика — самый популярный католический собор в США — на траурную мессу, которую будет вести архиепископ Нью-Йорка Кук, преемник покойного кардинала Спеллмана. 2500 человек один за другим поднимаются по плоским ступеням собора. 2500 человек — все из справочника «Who’s who in America» — «Кто есть кто в Америке». Квинтэссенция справочника. Вытяжка из квинтэссенции.

Тысячи столпившихся вокруг собора, напротив него с любопытством смотрят на людей, о которых говорят в Америке: «Они ведут дело». Ещё их называют — «celebrities» — «известности». Ещё — vip — very important people — «очень важные люди». И даже — vvip — «очень, очень важные люди». По ступеням поднимаются власть, миллионы, слава.

На них не смотрят только полиция и секретные агенты. Полиции и секретным агентам полагается смотреть за другими людьми. Поэтому они стоят спиной к ступеням, лицом к толпе.

— Губернатор Рокфеллер, — слышу я комментирующий голос корреспондента Эн-би-си, — его лицо скорбно и серьёзно… Сенатор Барри Голдуотер, его лицо скорбно и серьёзно… Сенатор Джэвитс. Его лицо тоже серьёзно и скорбно…

Нет, это не ирония телекомментатора. Так оно и есть. Большинство лиц скорбно и серьёзно. Я бы добавил еще, что это в основном сильные лица. Лица бойцов. Они одеты одинаково просто — темные костюмы. Их подруги позволяют себе траурную изысканнесть. И каждая быстро и зорко оглядывает соседку — как одета? не старомоден ли траур? не надевалось ли это же платье на похоронах Джона Кеннеди? Вот было бы мило! Нет, всё в ногу с моднейшими течениями в траурных моделях. Мини-траур.

— Вы видите Ричарда Никсона и его жену Патрицию… — говорит телекомментатор. Но о выражении лица Ричарда Никсона комментатор ничего не говорит. Потому что Никсон, поднимаясь по ступеням собора… улыбается. Нет, я далёк от мысли, что он не может скрыть радости от потери возможного конкурента на тернистом пути к президентскому креслу. Вероятнее всего, просто сработал непроизвольно рефлеке человека, привыкшего обязательно улыбаться толпе. Кандидат должен всегда улыбаться. А Никсон всю свою жизнь был кандидатом куда-нибудь.

Проходят вице-президент Хэмфри с супругой. Президент и леди Бэрд.

10.00. Собор внутри ещё более огромен и величествен, чем кажется снаружи. Две с половиной тысячи человек занимают места на длинных и тяжелых — какие бывают только в церквах, на вокзалах и в ночлежках — скамьях. Прежде чем сесть, Джонсоны опускаются коленями на подушечку. Несколько мгновений молятся, опустив головы. Хэмфри поджал губы. Голдберг вытирает лоб платком. Раек сидит неподвижно. Умные, решительные; чуть навыкате глаза. Архиепископ Теренс Кук в тиаре держит руки на уровне лица, как хирург перед операцией.

Спокоен и неколебим воздух наверху под сводами. Его перерезают лишь лёгкие нити — лучи солнца, проникающие через витражи. И такие же нити, кажется мне, связывают, переплетают, разделяют, друг от друга тех, кто сидит на церковных скамьях. Внизу, правда, этих нитей не видно. Внизу свет от телеюпитеров. На свету нити неразличимы.

Полтора года назад я видел окровавленное тельце ребенка на паперти этого собора.

29/12 66. Ребенок был ненастоящий. Просто папье-машевая кукла, самодеятельно выклеенная и раскрашенная. Белое тельце и красные пятна. Хорошие люди — актеры нью-йоркского кукольного театра — положили куклу на паперть собора. Положили с одной немного наивной целью — пусть прихожане увидят, что делают их братья, сыновья и мужья во Вьетнаме. Они положили куклу на паперть собора святого Патрика потому, что именно из этого собора кардинал Спеллман благословлял убийство во Вьетнаме. Как реагировала церковь? Очень просто. Обратилась к полиции. Полиция арестовала куклу. Сейчас мне трудно верить этому собору, скорби этих людей. Трудно хотя бы из-за той куклы.

8/6, 68–4.30. Собор откроется для публики в пять утра. Вдова Роберта Кеннеди пришла сюда в это раннее время, чтобы хоть несколько минут побыть наедине с ним. С того момента, как врач сказал, что он мертв, она ни разу не была с ним наедине. Но и сейчас ей сказали, что ее будут снимать. Ее хотят снять одну у гроба, одну в соборе. Она не хотела, но друзья сказали — это надо, надо.

И включены юпитеры. Тени мечутся под ногами. Кто-то громким шепотом отдает команду — куда светить. Зрители все равно поймут, что она не одна. Кто-то подумает — ради рекламы…

Я смотрю на её растерянное лицо. Я видел её всегда только улыбающейся. Она была женой кандидата. А жена кандидата тоже должна постоянно улыбаться, особенно прессе.

Он обладал всем, что требовало от него положение кандидата в президенты. Он хорошо говорил, обаятельно улыбался, весело шутил, если нужно было — перебегал улицу, чтобы пожать руку старику, вышедшему приветствовать его. У него было имя старшего брата, неограниченные средства и блестящие советники Джона Кеннеди. Он был отцом десятерых детей, и, говорят, хорошим отцом. Во всяком случае, успевал уделять внимание всем десятерым. Они ждали одиннадцатого…

Он был молод — 42 года — и нравился большой части молодежи. Он был против войны во Вьетнаме, против политики Джонсона там. Он обещал, если станет президентом, принять программу помощи бедным, начать решение расовой проблемы.

И всё же многие честные и вдумчивые люди в Америке задавали себе вопрос: кто он?

Его звали легко и просто — Бобби. Но не только потому, что это — Америка. И не просто потому, что молод. Это еще и потому, что «Бобби» было удобно и для друзей и для врагов. И для тех, кто его любил, и для тех, кто его презирал. Бобби — это дружески. Но это и презрительно.

А среди тех, кто его презирал, было много и по-настоящему честных американцев. Ему не прощали активную службу в комиссии Джо Маккарти. Он был в свое время одним из самых реакционных министров юстиции. Противники войны во Вьетнаме никогда не забывали, что Роберт Кеннеди был одним из патронов «зеленых беретов».

О мёртвых — либо ничего, либо хорошо. Но Роберт Кеннеди был сложным и противоречивым человеком, жившим в обесчеловечивающем обществе, которое повинно в трагедии, разыгравшейся ночью с четвёртого на пятое июня 1968 года в отеле «Амбассадор».

8/6 68–12.45. Заканчивается месса. Я вижу ребят — сыновей и дочерей Роберта Кеннеди. Они проходят мимо гроба, и каждый дотрагивается рукой до холодного дерева махагони. А трёхлетний играет с флагом — он ещё совсем ничего не понимает. Я вижу подросшего Джона Джона Кеннеди — сына покойного президента, который на своём маленьком веку хоронит уже второго близкого ему человека. И подростка Каролину. И их мать — Жаклин Кеннеди. Она, почти не изменилась с того трагического ноября 1963 года. И вуаль на её лице вдруг заставляет очень остро вспомнить тот тяжелый месяц.

А вокруг сидит квинтэссенция из справочника «Кто есть кто в Америке». Но я бы не сказал, что это сидят хозяева Америки. Сидит только, если хотите, «исполнительная власть». Но под хозяевами я понимаю не хозяев Уолл-стрита. Я имею в виду сами принципы этого общества — стихийные и взлелеянные, — которые воспитывают этих людей. Именно эти принципы, эта высшая власть скручивают их, неумолимо подчиняют своим законам, возносят и, если нужно, уничтожают физически.