Камиль Фламмарион - Философские сказки Страница 3

В этом дворце Терм, сад которого спускался по отлогому склону до самой Сены, Юлиан любил рассуждать со своим доктором, который почти никогда с ним не разлучался. Это безумие, уверял он, думать, что Галилеянин заменит когда-либо Юпитера в Риме, здесь или в другом месте. Мои товарищи, Василий и Григорий, хорошие проповедники, но они никого не убедят. Если бы я не был вынужден идти сражаться в Византию против моего двоюродного брата Константина, я пожелал бы утвердить наш почтенный культ в Галлии, предоставив господство Аполлону, королю-солнцу. Но у нас еще впереди много времени. Мне идет тридцатый год и, так как мои легионы хотят провозгласить меня Августом, я возвращусь сюда владыкой мира. Христиане между собою. как «свирепые звери», как это написал мой сотоварищ по войне, Амиен Марселен: мы должны сокрушить эту вероломную породу.

— Это не является необходимостью, — возразил Орибаз, доктор. — Она не живуча Гонения до сих пор служили тому, чтобы сделать ее известной и придать ей силы. Будьте вполне уверены, что это не надолго. Христианство никогда не свергнет ни Юпитера, ни Венеры; римская империя будет существовать вечно, а религия Христа не может иметь успеха.

— Я в этом не сомневаюсь. Ты прав. Нас не должно совсем это озабочивать. И затем, это чужеземное суеверие, которое думал внушить нам Константин, разве оно само не распалось на множество еретических сект, которые не могут одна с другой ужиться? Этот внутренний разлад не что иное, как предсмертные конвульсии. Никогда в жизни эта религия не заменит религию Платона и Марка Аврелия. Христианство не будет существовать и не будет господствовать ни в Галлии, ни в Риме.

— Это вполне очевидно, — заключил Орибаз.

P.S. Ничто не было логичнее этих рассуждений; вожди франков, Фарамунд в 420, Клодион в 428, Меровинг, в 448, Хильпериг в 458, были такими же закоренелыми язычниками, как и наши два собеседника 360 года, и история должна была дойти до 481-го года, чтобы признать в Хлодвиге первого христианского короля.

Третья сказка. УXО

Sur le point de mourir, Sullу-Prudhomme „ne pouvаit envisаger le néаnt аvec sérénité“

Неnri Poincаré.

(Discours de réception à l’Akаdémie).

Несколько недель тому назад один атеист, убежденный в несуществовании Бога и удивительно порядочный в своем чистом материализме, утверждал, что созерцание природы не дает мыслителю никакого права допускать разумно обоснованных действий.

— Я вас отлично слышу, — возразил я. — Но если я вас слышу и если я могу с вами рассуждать, то потому, что у меня есть ухо, и даже два. Вы, понятно, никогда не смотрели на ваше ухо.

— Нет, я его иногда видел в профиль, в зеркале. Что вы хотите этим сказать?

— В профиль — это недостаточно. Его следовало бы рассматривать в an fаce и даже проникнуть во внутренний механизм. Не делайте себе из-за этого искривления шеи. Просто взгляните в мое ухо.

Сначала вы видите изгиб, хорошо загнутый по краям, то, что анатомы называют завитком ушной раковины, окружающим самое раковину, затем, внутри углубление, желобок завитка, за которым следует полукруглый выступ, противузавиток, который окружает полость ушной раковины.

Я не буду говорить ни о мочке, заканчивающей его внизу, ни о внешних и внутренних мышцах, ни о слуховом проходе, ни о барабанкой перепонке, я просто остановлюсь на наружном ухе.

Один окулист, который звался Итаром, высказал не философскую мысль, что все эти складки и изгибы ни к чему не служат. В действительности не философская идея, так как природа ничего не делает напрасно, функция создает орган, а если существуют ненужные органы, то значит они атрофировались.

Конечно, можно слышать без этих внешних придатков, так как барабанная перепонка функционирует и без них, но тогда слышно не так хорошо.

Между прочим два физиолога, Шнейдер и Ринн ответили Итару, доказывая целесообразность формы уха. В один из своих опытов Шнейдер заложил наружный слуховой проход своего левого уха бумажным тампоном, затем наполнил все извилины ушной раковины жидкой смесью (1 часть воска и 3 части масла), так что после охлаждения раковина превратилась в плоскую поверхность. После этого экспериментатор поднял тампон, предохраняющий внутренние части от проникновения туда восковой смеси, и слуховой проход снова стал свободен. Потом, слушая звучащее тело, часы, положенные сзади него или перед ним, на равном расстоянии от обоих ушей, наблюдатель констатировал, что правое ухо, раковина которого осталась нетронутой, гораздо лучше слышало этот звук, чем левое. Если же наблюдатель повертывал свое левое ухо в ту сторону, где происходит шум, наступал вдруг момент, когда он слышал этим ухом так же хорошо, как и другим: это момент, когда слуховой проход находится как раз в плоскости звучащего тела.

Ушная раковина, со своей стороны, играет важную роль для познания направления звуков.

Каким же образом все эти детали так хорошо приспособлены к слушанию? Кто сделал ухо?

— Оно само сделалось.

— Да. Ни артист, ни скульптор, ни литейщик не выделывали его, как вылепляют орган из воска. Это природа создала без рук и без пальцев. Позвольте мне продолжать мое описание.

Наружное ухо представляет собою в грубой форме начало внутреннего уха. Именно здесь, на самом деле, и заключается вся суть. Мозг должен ощущать звуки, понимать их и быть при их помощи в сношении с внешним миром.

Проникая в механизм уха, мы постепенно находим:

Во-первых, слуховой проход, который приводить к барабанной перепонке.

Во-вторых, барабанную перепонку, тонкую плеву серовато-белого цвета, эластичную, почти круглую, занимающую 4/5 окружности в желобке, устроенном в кости. Она составлена из трех слоев: снаружи кожа, затем идут волокнистая и слизистая оболочки. Снаружи она вогнута. Внутри же, спускаясь все ниже и глубже, мы встречаем маленький костяной отросток— это молоточек.

В-третьих, четыре маленьких косточки, молоточек, наковальню и стремя; они образуют суставчатый стержень, идущий от барабанной перепонки до овального отверстия, за которым находится внутреннее ухо. Вся эта система соединена мышцами. Когда при соприкосновении с звуковыми волнами вибрирует плева барабанной перепонки, цепь этих косточек передает вибрации внутреннему уху.

В-четвертых, Евстафиеву трубу — проход, который, расширяясь, доходит до горла.

В-пятых, лабиринт, заключающий полукружные каналы и улитку, около 6000 лучевых волокон и множество важных мелких деталей, которые было бы бесконечно долго описывать.

Из этого краткого описания следует, что звуковые волны, попадая в ушную раковину, достигают барабанной перепонки по слуховому проходу, конец которого защищен серой и волосками; в то время, как все внутреннее ухо защищено в костях черепа, барабанная полость наполняется воздухом, идущим из горла по Евстафьевой трубе; этот воздух, передавая вибрации, дает доступ звуку к слуховому нерву и к мозгу. Таким образом человек слышит, таким образом люди слышат друг друга, таким образом могла произойти речь и человечество могло умственно развиться. Чем был бы мир глухонемых?

— Хорошо, — ответил мой собеседник, — но это устройство уха ничего ровно не доказывает, так как оно произошло само собой.

— А! правда! Устройство не указывает на существование устроителя? Тогда слова не имеют уже никакого смысла?

— Устроитель и устроитель! Это зависит, как вы это слово понимаете.

— Конечно, я не подразумеваю под ним двуногого и млекопитающего человека, как мы с вами, типа земной человеческой расы. Я подразумеваю устроительную силу, бестелесную, природа которой нам так же непостижима, как мы сами непостижимы для разума муравья. Если у муравьев составилась идея о боге, они его представляли бы в виде муравья, жабы— под видом жабы, жирафы — под видом жирафа. Люди создали Бога по своему подобию. Не дадимся в обман этого невежественного простодушия. Избавимся от этого раз навсегда и пусть наша мысль парит выше.

Но будем логичны и воспользуемся нашим разумом, чтобы размышлять. Если вы соглашаетесь со мною, что ухо устроено, вы — деист, сами того не сознавая. Говорите об эволюции, сколько вам угодно, скажите, что ухо этой красавицы было когда-то таковым же рыбы, и что орган, начатый во времена первичной эпохи, едва закончен теперь, что природа употребила несколько миллионов лет, чтобы его создать, я вам отвечу вместе с Мольером, что время не принимает участия в делах, и вместе с Лапласом, что сто миллионов лет — это секунда в календаре вечности. Не соглашайтесь, что ухо устроено, чтобы ощущать звуки, чтобы преобразовывать воздушные волны, не звучные сами по себе, безмолвные и банальные, в звуки, в созвучия, в голос; не признавайте в этом слухового аппарата. Иначе вы погибли. Утверждайте, что дела происходят бестолково, глупо, и того хуже (так как в бестолковости и глупости имеется еще доля ума), но хаотически, случайно, благодаря какой-либо встрече безрассудных молекул, без законов, без управления, без всякого плана, и что в основе всего лежит только н и ч т о: вас поймут, если это возможно, но ваши научные идеи не будут противоречивы. Что же касается меня, то я вижу в постепенно устроенном ухе, в глазе, зрительном аппарате, во всей организации человека, не исключая ни одного органа, и в вековом развитии всего земного дерева жизни, доказательство устроительной силы, мнимо непостижимой для нашей мысли, но верной и безусловной, которую наука может отрицать, лишь запутываясь в безвыходных противоречиях. Природа говорит с нами языком, который мне кажется довольно понятным; отрицающий скептицизм не приводит никаких доводов в защиту своей идеи. Я верю доказательству природы.