Елена Ханпира - Словарь Страница 3

Всякая попытка свести Бога к какой-то сущности кончается одинаково: представлением о некоем «тоталитарном» существе. Разум ограничивает, уплощает самое тонкое интуитивное представление, стремится свети к законам и правилам. В конце концов абсолютное Существо становится абсолютным тираном, требующим жертв со стороны «относительных» частей. Общее превыше частного, таков орфический закон. И если интуитивное восприятие Бога, которое всегда безоценочно, мистично, всегда сливает все сущее в Одно, подвергнуть интеллектуальной рефлексии, получится типичная орфическая картина: части автоматически мыслятся как механически соединенные в некое целое (пространственный образ деления организма на клетки довершает черное дело априорных условий опыта и категорий рассудка, в которых только и может воспринимать Бога сознательный индивид, приближая его таким образом к «слишком человеческому»). Ради жизни целого иногда необходимо жертвовать частным (лучше выдрать глаз и отрубить руку, чем…), а уж кто определяет, чем и кем пожертвовать, если мы все клетки, и клетки активные… Разобрав, разложив, растлив таким образом интуитивное видение одной моей подруги, мы составили тезисы и подписали: И. В. Сталин.

Существование невыразимо в понятиях разума. Невыразимо через определение сущности. Четкие правила и инструкции — для «лоуфол гудов», паладинов, которые не выбирают себя, не становятся в бытии. У них есть сущность, которой они не изменяют: «Могу поделиться рубашкой». Для всех случаев одна рубашка.

Постоянный выбор безумно тяжел. Трудно жить без скрижалей. Легче следовать строгим заповедям и быть угодным Богу, чем рожать в муках каждый миг собственное бытие. Постоянно выбирать, как жить, не зная иной сущности Бога и человека, чем существование, постоянно решать, какой будет эта сущность, это существование — это не просто долг свободного человека. Хуже. Это реальность. Человек постоянно выбирает себя, думая, что уже знает, чего хочет Бог, каким надо быть, как поступать в таких-то и таких-то случаях. На самом деле он каждый раз заново выбирает ту заповедь, которой постоянно следует. Каждый раз решает «не убивать», «не прелюбодействовать», осуществляя поступок в своем существовании. Каждый конкретный момент его бытия и есть тот или иной выбор. Человек обречен на свободу, с унынием говорят экзистенциалисты и разводят руками. Не притворяйтесь, что выбор уже свершен, не лгите себе. Тем более никто не выбирает за вас. Вы существуете — значит, вы Бог, творящий собственную сущность. Источник собственного бытия, ибо сущность есть существование.

Целомудрие

Дом, разделившийся внутри себя, не выстоит.

Это цельность. Продолжение темы невинности. Человек целомудрен, когда не разделяет себя на агнца и степного волка, на ангела и свинью, а воспринимает себя как целое. Если я пью и стыжусь этого, и противлюсь этому внутренне, и сам себя не уважаю, и заставляю других пить со мной, презирая непьющих (верный признак неуверенности в собственной правоте — фанатизм и нетерпимость) — я не целомудрен. Если я пью не с отчаяния, не с горя, не чтобы заглушить в себе какую-то борьбу (так люди часто ищут цельности и только усугубляют раскол), а с радости, без нажима со стороны и не наседая на других, не чтобы «забыть себя» (опять — только иллюзия цельности!), а чтобы выразить себя, если это не ведет к пьяным слезам, вранью, угрюмости, стыду («Ты меня уважаешь?»), мрачным фантазиям, буйству, агрессии, беспамятству и проч., а только к веселью, — целомудрие соблюдено, ибо в человеке царит согласие с самим собой. То же с сексом. Грех совершается, когда какая-то часть человека осознает происходящее как грех, как блуд. Тогда нарушается целомудрие. Человек сам себе предстает в отвратительном обличье и впадает в отчаяние в том или ином виде. Мученики и циники этой породы сразу видны. Если же влечение не осознается как нечистое, грязь странным образом не касается души. Душа не грешит, ибо не желает зла. Что она осознает как зло, она не делает. Что считает хорошим, творит. Безмятежность духа сразу видна, цельность притягивает. Человек же «моральный», вечно облизывающийся на запретный плод, носит на челе печать усталости, мук, терзаний, словом, «внутреннего мира». Его душа загрязнена, расколота, растравлена. Похоть рождается из неудовлетворенности. Из стремления к совершенству. Из гордыни.

Человек волен делать, что хочет. Августиновское «люби Бога — и делай, что хочешь» вполне здесь подходит. Борьба с самим собой, поскольку это борьба, противна любви. Когда ты примешь себя, как есть, полюбишь себя, как есть, со всеми своими дурацкими и несовершенными качествами, странным образом отпадет потребность выбирать между добром и злом. Не потому, что диапазон «доброго» расширится в сознании, заняв бывшую территорию зла, а потому что дьявол, искушавший тебя и соблазнявший на ненависть к себе и себе подобным, тварям Божиим, бежит от тебя. И выпивка и секс перестанут, возможно, таить в себе столь большой соблазн. Ведь тянет только к запретному.

Эгоизм

Это то, к чему единственному стремится каждый человек: утвердить свое бытие, утвердить себя.

Любое душевное движение эгоистично: оно направлено на самоутверждение, на обретение полноты бытия. И любовь, акт, направленный вроде бы на Другого, не исключение: желание сбыться в глазах Другого, воплотиться в нем, осуществиться в нем, в чувстве к нему — тоже поиск полноты бытия, самоутверждения.

Человек насквозь эгоистичен, а что от меня — то не от Другого, то не от Бога. Но почему для двух людей в одинаковых условиях самоутверждением оказывается не одно и то же? Почему под истинным бытием они разумеют разное? Один предпочтет выжить любой ценой, даже ценой предательства, другой из тех же эгоистических соображений вынесет пытки и мученически погибнет. Чье бытие истиннее, полнее? В чьем эгоизме больше «сублимированности», утонченности, кто дальше от элементарного инстинкта — большой вопрос. Ведь и муравей гибнет за муравейник, а кошка — за котят. Предпочесть себе Другого — это может быть и инстинктом (инстинктом выживания рода), и попранием инстинкта (инстинкта индивидуализма). Между эгоизмом тела (хочу, чтобы телу было хорошо) и эгоизмом совести (хочу, чтобы совесть была спокойна) чисто механически нет никакой разницы.

Опять, значит, в этом нет ничего святого, божественного — раз это идет от эгоистического инстинкта.

Правдой остается одно: приобрести себя можно лишь через Другого. Человек, который выбрал себя, не выбрал ничего, ибо «я» нет без «ты». Он не обратился к Другому, и Другой проигнорирует его. А ведь бытие имеет источником не «я». Значит, он отказался от бытия, думая, что выбирает бытие.

Человек же, который выбрал Другого, увидел в нем воплощение своего бытия, обратил к нему свой взор и свое слово, получит в ответ выбор Другим — себя. И вот этот ответ, этот ответный выбор уже — святое, бессмертное, Божье.