Лилия Бельская - «Стихи мои! Свидетели живые...»: Три века русской поэзии Страница 34

Исследователь пейзажных образов в русской поэзии М.Н. Эпштейн выделяет четыре этапа в развитии лирической натурфилософии: «теологический» — XVIII в. (Ломоносов, Державин, Карамзин), «трагический» — XIX в. (Баратынский, Тютчев), «утопический» — первая половина ХХ в. (Заболоцкий) и «экологический» — вторая половина ХХ в. Эти этапы нашли отражение и в изображении осенней природы. В русской лирике существовали пейзажи одические и меланхолические, сентиментальные, «бурные» и «унылые» романтические, возвышенные и полемически «низкие» и «серые», разнообразные реалистические, символические и мистические, «стихийные» и «тихие», лирические и эпические.

Интересно проследить многообразие эпитетов к слову «осень» в стихах российских поэтов: румяная (Державин), золотая и поздняя (А. Пушкин), неоднократно повторявшиеся в дальнейшем; пленительная и ненастная (Баратынский), первоначальная (Ф. Тютчев), замирающая пышно (А. Фет), мёртвая (А. Апухтин) и мертвящая (Е. Ростопчина), славная (Н. Некрасов) и чудная (С. Надсон), седая и суровая (А. Блок), бледная и холодная (А. Белый), злая (О. Мандельштам), пустая (Г. Иванов); смуглая, небывалая, весенняя, плодоносная, заплаканная, трагическая (А. Ахматова); лунная, золотеющая, безлиственная (С. Есенин); звонкая и жестокая (А. Твардовский), рудая (П. Васильев), цветная (С. Маршак), морская (Э. Багрицкий), жаркая (Л. Мартынов), последняя (Н. Рубцов), великая (Д. Самойлов), необычайная (М. Луконин); умная, печальная и простая (Е. Винокуров), великодушная (М. Петровых), царская (Б. Окуджава), дождливая (К. Ваншенкин), старинная (Ю. Кузнецов), тоскливая и жёлтая (В. Куприянов), сухая (Н. Моршен), мокрая и безлистая (Сопровский), голубиная и слёзная (Р. Левинзон), ветхая (Лосев), огнепалящая (С. Кублановский), нехмелеющая (Б. Кенжеев). Это путь «осенних эпитетов» длиною более чем в 200 лет.

Многие поэты XIX — ХХ вв., начиная с Пушкина, участвовали в создании национального пейзажа, отмечая его характерные черты и сравнивая северную и южную природу. И до наших дней осень нередко воспринимается как чисто российское время года («Доказано, что равносильна судьбе осень в России» — Е. Бунимович). Однако в последние десятилетия осенние пейзажи географически расширились, захватив другие страны и материки, по мере того как россияне всё больше осваивают не только русские просторы, но и мировое пространство. Возможно, в недалёком будущем в русской поэзии откроются новые горизонты, и мы вместе с перелётными птицами перенесёмся в иные края и земли и, наконец, поймём, что «плач осенний» значит.

2010

«Вьётся ласточка сизокрылая…»

О домовитая ласточка!

Люблю, забывши всё кругом,Следить за ласточкой стрельчатойНад вечереющим прудом.

Слепая ласточка бросается к ногамС стигийской нежностью и веткою зелёной.

Согласно русским народно-поэтическим воззрениям на природу образ ласточки связан с приходом весны («Где ласточка ни летает, а к весне опять прибывает»). Отсюда фразеологизм «первая ласточка» (ранняя вестница какого-то явления), поговорка «первой касатке не верь», пословица «Одна ласточка весны не делает». На эту пословицу ссылается, раскрывая её смысл, И.А. Крылов в своей басне «Мот и ласточка»: «предтеча тёплых дней», прилетевшая слишком рано, замёрзла на снегу.

В истории русской поэзии первая ласточка появилась у Державина («Ласточка», 1792 — 1794). О на была описана красочно и подробно: красно-белая грудь, «колокольчиком в горлышке бьёшь», сидишь на гнёздышке, трепещешь крылышками, щебечешь и поёшь. Поэт любуется домовитой птичкой и, наблюдая за её полётом, прибегает к разным глаголам — вьёшься по воздуху, даёшь смелые круги, стелешься долу, несёшься, плывёшь в небе, реешь, как молния. Ей можно позавидовать, так как она сверху видит всё многообразие мира: и «лета роскошного храм», и чёрные бури, и приход скучной осени. Автор ласково именует её птичкой, певичкой, касаточкой и летней гостьей. Зимой, как он думал, ласточки прячутся в «бездны подземные», там впадают в спячку и лежат во мраке бездыханными, хладными, как лёд. А весной пробуждаются от «смертного сна». Стихотворение завершается параллелью:

Душа моя! гостья ты мира:Не ты ли перната сия?Воспой же бессмертие, лира!Восстану, восстану и я…

А в стихотворении «На смерть Катерины Яковлевны» (1794) «ласточка сладкоголосая» ассоциируется с образом рано умершей любимой жены (см. народную примету «Ласточка в окно влетит — к покойнику»).

О ты, ласточка сизокрылая!Ты возвратишься в дом мой весной;Но ты, супруга милая,Не увидишься век уж со мной.

Так, державинская ласточка оказалась включённой в два параллелизма: ласточка как летняя гостья — и душа как гостья мира, бессмертная в поэзии; ласточка, вернувшаяся весною, — и возлюбленная, ушедшая навсегда.

Последующие поэтические поколения будут воспринимать Державина как певца ласточки, а иногда, стараясь не подражать ему, вступать с ним в состязание. К примеру, в ХХ в. В. Ходасевич поместит Державина в «садах, за огненной рекой», с ласточкой (а Катулла — с воробьём). А наша современница Елена Игнатова припомнит державинскую «домовитую» ласточку, которая, как смерть, «каждому сору и мимо-летящему трепету крылышек ведает место и вкус» и настигает наших любимых («Памяти друга», 1975).

В XIX веке ласточки в основном встречаются либо в жанрах песни и романса, где пташки щебечут про весну и зовут любовь, а герои прощаются и расстаются навек — И. Дмитриев «Тише, ласточка болтлива…», А. Дельвиг «Русская песня» («Собирались пташечки..») и «Романс» («Что вьёшься, ласточка, к окну…»), Н. Греков «Русская песня» («Вьётся ласточка / Сизокрылая / Под моим окном / Одинёшенька»), А. Майков «Ласточка примчалась / Из-за бела моря» (из цикла «Новогреческие песни»); либо упоминаются как «живые детали» весеннего и летнего пейзажа: «Уж ласточки, кружась, над крышей щебетали» (А.К. Толстой), «И ласточки летают так отрадно» (И. Тургенев), «И одинокая звезда, и ласточка» (Огарёв), «Над прудом реют ласточки» (Н. Некрасов), «Пророчат ласточки свободу и покой» (А. Апухтин). Напомним также пушкинское сравнение Ольги из «Евгения Онегина» с ласточкой («Ольга к ней, / Авроры северной алей / И легче ласточки, влетает») и лермонтовские описания ласточкиных полётов, увиденных глазами романтических героев: Арсений, вздыхая о прежних днях, когда он жил одной жизнью с природой, следит, как резвая ласточка то вверх, то вниз «кидалась с дивной быстротой и в щели пряталась сырой, то, взвившись на небо стрелой, тонула в пламенных лучах» («Боярин Орша»), а Мцыри замечает, как ласточки перед дождём «волны касалися крылом». У позднего Кюхельбеккера именно ласточка, не «ворон степной», как у Лермонтова, символизирует свободу: «Зачем же родился не птицею ты? Да, ласточкой, лёгкой касаткой» («Счастливицы вольные птицы», 1846). И, конечно, все помнят хрестоматийное «Травка зеленеет, / Солнышко блестит, / Ласточка с весною / В сени к нам летит» А. Плещеева (переложение стихотворения неизвестного польского автора).

Развитие державинской темы ласточкиной «домовитости» обнаруживаем у А. Майкова «Ласточки» (1856) и у И. Никитина «Гнездо ласточки» (1856). Первая вещь тоже вошла в школьные хрестоматии («Мой сад с каждым днём увядает») — две ласточки весело хлопотали, строя гнездо, и растили птенцов, А осенью «полетели летуньи», и их гнездо опустело. В конце звучит грустный возглас: «Они уж в иной стороне далеко, / О, если бы крылья и мне!» Никитинское «Гнездо ласточки» мало известно. Половину текста занимает повествование о старом мельнике и его заброшенной мельнице. Под её крышей свила гнёздышко певунья ласточка, которая, как это характерно для Никитина, включена в с оциальную а тмосферу: « Поёт, п ока н е в ыгнали, / Ч ужой-то кров — не свой», терпит нужду и в холодные, тёмные ночи прячет головку под крылышко и спит под стук и гром. Этой ласточке, в отличие от майковских, совсем не весело, и её заботы очеловечены. Как отмечал Некрасов, «с окружающей нас нищетою здесь природа сама заодно».

А вот Фет бросил на ласточек не социальный, а философский взгляд — «Ласточки» (сб. «Вечерние огни», 1885). Вначале автор провозглашает своё знаменитое самоопределение «природы праздный соглядатай», потом наблюдает за летающими над прудом птицами и высказывает опасение, как бы их «молниевидные крыла» не задели водную поверхность. Из возможного соприкосновения ласточек с чуждой стихией рождается невероятная аналогия с поэтическим вдохновением.