Лилия Бельская - «Стихи мои! Свидетели живые...»: Три века русской поэзии Страница 37

Влетает ласточка и в кушнеровский сон о русских поэтах, беседующих за столом в саду: «И последняя ласточка наискосок / Пронеслась, чуть не врезавшись в нас» («Мне приснилось…», 1994). А в посвящении И. Бродскому «Я смотрел на поэта…» (1998) автор подчёркивает, что тому по душе был ястребиный крик (см. «Осенний крик ястреба»), в то время как ему больше нравятся ласточки: «Мне-то нравятся ласточки с голубою / Тканью в ножницах, быстро стригущих дальний / Край небес».

На самом же деле Бродский не отдавал предпочтения ястребам, и в его стихах «гнездится» великое множество птиц, в том числе такие редкие в поэтическом употреблении, как баклан, сыч, стервятник, удод, коноплянка, перепёлка. Есть у него и ласточки, которые вьются в небе, ныряют за карниз, одна похитила «твой локон для гнезда», женские «брови, как крылья известных птиц» (намёк на мандельштамовский образ), а август назван «месяцем ласточек и крыш». Когда-то М. Цветаева горевала о своём близком превращении из ласточки в колдунью, а у Бродского пассажир электрички читает «книгу о превращеньях красавиц в птиц», вначале в ласточек, потом в цаплей и дроф (« Из Парменида», 1987).

Если И. Бродский свою «Речь о пролитом молоке» (1967), где нет ни слова о молоке, заканчивает вьющейся в небе ласточкой, то Ю. Мориц целое стихотворение строит на парадоксальной просьбе к ласточке дать молока («Ласточка, ласточка, дай молока», 1980), затрагивая при этом самые важные составные части человеческого «я» — тело, сердце, мысли, чувства. Сначала их надо оживить: «Дай молока четыре глотка — / Для холодного тела, / Для тяжёлого сердца, / Для тоскующей мысли, / Для убитого чувства». Потом согреть материнской любовью: «Ласточка, ласточка, матерью будь, <…> не жалей свою грудь / Для родимого тела, / Для ранимого сердца, / Для негаснущей мысли, / Для бездонного чувства». И наконец преобразить их и пробудить к истинному предназначению.

Ласточка, ласточка, дай молока,Полные звездами дай облака,Дай, не скупись, всей душой заступись

За голое тело,За влюблённое сердце,За привольные мысли,За воскресшие чувства.

Это ласточкино молоко сродни мёртвой и живой воде из русских народных сказок и способно не только воскресить человека, но и возродить его как личность.

Как видим, в русской поэзии ласточки способствуют раскрытию внутреннего мира человека, а подчас они имеют отношение и к социальной жизни общества. Так, в жестокую эпоху всеобщего угнетения даже ласточки пребывают в «карантине» (Сара Погреб «Когда становилось мне плохо…», 1990). А Н. Берберова в «Детской песенке о птицах» (1974) показывает судьбы соловья (в клетке), жаворонка (запечён в тесте) — и гения (на лесоповале) в страшные годы сталинского тоталитаризма.

Ласточка под облаками,Ласточка в помойной яме(она упала туда и захлебнулась в помоях).… Мы всё это вместе сложилиИ тысячу лет прожили.

Находится место для ласточки и в жанре философской миниатюры (в том числе и в форме верлибра): «Для ласточки — / п р и з е м л е н и е — / миг печали» (А. Ольгин), «Не будем уточнять сроков предсказанных событий, ибо / сказано: «Ласточка не запоёт раньше весны» (Л. Рубинштейн) (см.: Антология русского верлибра. М., 1991).

В известной монографии М. Эпштейна «Природа, мир, тайник вселенной…» Система пейзажных образов в русской поэзии» (М., 1990) отмечено 28 стихотворений о ласточках и перечислены имена Державина, Фета, Майкова, Мандельштама. Нам удалось обнаружить гораздо больше произведений и авторов, хотя думается, что тема этим не исчерпывается. А в статье Ирины Сурат «Три века русской поэзии. Ласточка» (Новый мир. 2006. № 11) анализируется несколько поэтических произведений о ласточках и показано, как с помощью этого образа авторы «выясняли свои отношения с вечностью» (Державин, Фет, Мандельштам, Набоков, Ходасевич, Заболоцкий). И сделаны следующие выводы: ласточка — «заветная птица в русской поэзии», «подруга поэтов, она уносит их на своих лёгких крыльях туда, откуда сама родом, — в те сферы, где живут вдохновение, любовь, вера, душа».

Хочется завершить наши «раскопки» «Последней ласточкой» (конец 70-х годов) Н. Моршена. Она ведёт исследовательский полёт, лепит воздушные замки, «и рыщет в поисках звёзды, и птичьих аэродинамик усовершенствует плоды». Автор вспоминает своих предшественников: три прожектора «скрестили огненные строчки» — Державин, Фет и Мандельштам — и убеждён, что поэзия воплощает и отражает и земное, и небесное — «молчанье звёзд и моря шум». Его ласточка «радостно и просто» летит к закату. А как человек ведёт себя на склоне лет своих? Что вызывает вздох в наш осенний час: «Жизнь? Смерть? Любовь? Быть может, Бог?» Кто знает?

Назвав своё стихотворение «Последняя ласточка», Моршен стремился развить тему, начатую Державиным и продолженную Фетом и Мандельштамом, и, может быть, даже поставить в ней точку, но вряд ли это возможно.

Без сомненья, «русских ласточек полёт» (Г. Иванов) продлится и в будущем. Пока ласточки будут весной возвращаться на Север, в родные края, они станут залетать и в русскую поэзию.

2010

Эпистолярный жанр в русской поэзии:

«женские» письма

«О письма женщины, нам милой!»

Дружеские и любовные послания были чрезвычайно распространены в русской поэзии XIX в., особенно в пушкинскую эпоху. Некоторые из них так и начинались: «Я к Вам пишу случайно…» (М. Лермонтов), «Уж ночь. Я к ней пишу. Окно отворено» (Я. Полонский), «Опять пишу тебе, но этих горьких строк / Читать не будешь ты…» (А. Апухтин), «Я Вам пишу, хотя тревожные сомненья / Мешают мне писать…» (С. Надсон).

Традиция поэтического эпистолярного жанра в ХХ столетии постепенно затухает, хотя иногда появляются целые циклы писем и посланий, например, у С. Есенина «Письмо деду», «Письмо к сестре», «Письмо к женщине», у В. Сосноры «Письма к тебе», у Б. Кенжеева «Послания». Обычно это обращения лирического «Я» к родным, друзьям, возлюбленным: «Писать ли Вам, что тайный пламень…» А. Блока, «Последнее письмо» И. Уткина, «Письмо» П. Васильева, «Ответ на письмо» Н. Рубцова, «Письма к жене, которые не были посланы» Н. Асеева, «Я тебе не писал…» В. Соколова, «В письме на юг» и «Письмо римскому другу» И. Бродского, «Письмо в Москву» Н. Коржавина, «Первое пуническое письмо» А. Сопровского, «Письмо к юноше» Д. Быкова. Но бывают и эпические послания от лица разных персонажей: мать пишет письмо сыну (С. Есенин «Ответ от матери»), дочери и сыновья пишут родителям (А. Твардовский «Письмо» и «Письмо к родным», М. Исаковский «Письмо по радио», К. Симонов «Письмо из Аргентины», Г. Горбовский «Письмо из экспедиции»); военные — бывшая жена (К. Симонов «Открытое письмо», Р. Рождественский «Письмо из бухты Н.»), читатель — писателю (А. Твардовский «Из письма»).

Встречаются и необычные послания. В стихотворении А. Кушнера «Человек привыкает…» (1974) автору каждый год присылает письма зима с «обещаньем бессмертья», но он ей не верит и не отвечает; а в «Конверте каком-то странном» содержится записка от каких-то неведомых природных существ, которые просят вглядываться зорче в ночной сад и различать их поодиночке. Д. Быкова интересует сам факт получения письма — всё равно от кого и о чём: оно приносит «чувство дискомфорта», ожидание потрясений и разрушений, но если оно прочтено, то уже ничего не поделаешь («Письмо», 1995). Ну, а если письмо ещё не открыто и его «страшно прочесть», оно «набухает тревогой и счастьем»; «письмо-медитатор, тревожный сигнал», но пока неизвестно, что в нём таится, герою нравится это состояние неизвестности («Девочка с письмом», 2002).

Изредка стихотворцы-мужчины пытаются писать от имени женщин. После пушкинского письма Татьяны Лариной аналогичную попытку совершил А. Апухтин, добавив к женскому посланию мужской ответ с идентичным зачином — «Увидя почерк мой, Вы, верно, удивитесь», но с противоположным продолжением — «Я не писала Вам давно» («Письмо», 1882) и «Я никогда Вам не писал» («Ответ на письмо», 1885). Оба произведения с их мелодраматическим сюжетом долгое время пользовались популярностью у чтецов-декламаторов и читались с эстрады.

В ХХ в. «женские» письма придумывали В. Брюсов («Из письма») и И. Северянин («Письмо из усадьбы»), И. Уткин («Письмо») и М. Исаковский («Первое письмо»), В. Соколов («Её письмо»), И. Б родский («Письма династии Минь»), В. Куприянов («Письмо женщины»).

В данной заметке речь пойдет о посланиях, полученных поэтами от женщин, и о впечатлениях и переживаниях в связи с этим. И начнём мы с самого знаменитого «Сожжённого письма» (1825) Пушкина, послужившего образцом для последующих поэтических поколений. По «велению» автора письма лирический герой вынужден его сжечь: «Но полно, час настал. Гори, письмо любви!»