Андрей Агафонов - Сны курильщика Страница 4

Один из моих коллег не дожил до пятидесяти — умер от гнилостной пневмонии. Он сильно пил, кодировался–раскодировался не знаю сколько раз… Умер на улице, под забором, на следующий день после встречи Нового года. Семейный человек — жена, две взрослые дочери, — патологоанатомы удивлялись диагнозу: «Гнилостная пневмония — это же болезнь бомжей, бичей!»

Я, наверное, единственный в России журналист, додумавшийся (чем вовсе не горжусь) брать в городском морге еженедельную сводку с указанием причины смерти. Потом оказалось, что патологоанатомы не имеют права давать такие сведения прессе, и канал информации закрылся.

И, в общем–то, понятно, почему информация эта закрыта: потому что практически все в России, умирающие не от старости и не от рака, умирают от водки. Сердечно–сосудистые заболевания: на 90 процентов смертельный исход связан с выпивкой. Печень, почки… можно даже не объяснять. Несчастные случаи на производстве, аварии, бытовуха, поножовщина — все похоронено одной банальной строчкой: «находясь в состоянии алкогольного опьянения».

Я не призываю опять вырубать виноградники, вводить сухой закон и увольнять за пьянку с работы. Это и невозможно, и не от меня зависит, и в конце концов спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Но разрешите мне естественную брезгливость по отношению к некоторым вещам. Разрешите сказать еще раз: мир во зле лежит. Если задумываться, жить становится неописуемо страшно и тяжело. Выхода нет. Спастись можно только индивидуально. Все попытки изобразить из себя каких–то борцов с человеческими пороками я причисляю к обыкновенному фарисейству, более того — к оплаченному фарисейству. То есть люди делают вид, что кому–то там деятельно сочувствуют, да еще за это деньги получают.

Поэтому очень симпатичны те, кто не имитирует никакой филантропии, не стесняется собственного эгоизма и не подает милостыню бедным. Просто замечательны те, кто с рождения расслабляется. Да здравствуют те, кто слушает сахарную музыку и читает Григория Остера. Трижды благословенны свалившие за рубеж.

Оскар Уайльд писал: «У англичан нынче в моде спортивное тупоумие», — конечно, он же был английским писателем…

НИ ЖЕНЫ, НИ ШУМА, НИ СКАТЕРТИ…

Что это значит? Это значит, что можно играть в преферанс. И вот в субботний вечер, в час назначенный, тарабанит в дверь холостяка троица игроков, груженная пивом и тушенкой. На столе (чертежная доска на двух табуретках) — несколько пачек сигарет, листок бумаги, ручка и карточная колода. 32 карты, без шестерок.

Представляем игроков: автор этих строк; Дмитрий; Дмитрий; Дмитрий. Дмитрий первый не то чтоб очень пьян, но весел бесконечно: он гнет пальцы и говорит, что вообще–то в «прэф» играет только на деньги, но так уж и быть, в виде исключения… Дмитрий второй внешне — типичный итальянский мафиозо из фильмов Мартина Скорсезе: круглый и крепкий, как орех, с прической ежом, в широких подтяжках. Он самый старший, самый опытный и самый бесцеремонный игрок. Когда идет играть в преферанс, жена знает — раньше позднего утра следующего дня его лучше не ждать. Дмитрий третий — новичок, откровенно робеющий перед премудростями игры и превратностями жизни. Наконец, я. Не играл в преферанс больше десяти лет. Потом объясню, почему.

— Кто считать будет? — вопрос новичка.

— Пусть вас не волнует этих глупостей, — Дмитрий второй уже расписывает бумажный лист сдвоенным прямоугольником, рассеченным диагоналями крест–накрест. Во всех отсеках этой сложной диаграммы покамест пусто: лишь инициалы красуются. Все это, конечно, можно воспринимать как метафору…

— Раз, — это значит, что картой, сданною мне, я в принципе доволен, и готов взять шесть взяток из десяти, если козырями будут пики. Еще иногда говорят: «шесть первых». «Вторые» — это крести, затем бубны и черви, затем — «бескозырка». Затем — семь взяток, и т. д. Сейчас идет борьба за обладание прикупом, но Дмитрий первый молчит.

— Ну? — толкает его сосед в подтяжках.

— И я раз, — говорит тот и ухмыляется…

— Ты… — сосед употребляет рифмованное ругательство. — Ты играешь?

— А что надо сказать?

— Надо сказать или «два», или «пас».

— Два…

Раз–два–три-четыре–пять, вышел зайчик погулять… Очень скоро в «гору» (то есть в минус) Дмитрию первому заряжаются какие–то атомные цифры, а Дмитрий второй выходит из себя:

— Ты что говорил, когда сюда ехал? «Я играю только на деньги, только на деньги!» Я тебе сейчас устрою перелом тазобедренного сустава в трех местах… Встреча в горах с кретином, почти по Бунину…

— Говорили мне, что преферанс — грубая игра… — вставляет новичок.

— Я жрать хочу, — угрюмо заявляет «кретин». Мы плавим на сковороде тушенку и опрокидываем туда свалявшуюся вермишель, а полученное странное варево распределяем по тарелкам. Хлеб ломается кусками. Опустошенные консервы вместо пепельниц. Пустые бутылки под столом. Кто–то просит включить «Разлуку»:

скованные одной цепьюсвязанные одной целью

— Все, как в старой доброй общаге! — радостно заявляет Дмитрий первый, роняя пепел на палас. А игра продолжается. Мне не везет: в борьбе забираю прикуп чаще остальных, но порою остаюсь «без лапы» — недобираю одной взятки. Так что мне пишется и в «пулю» (плюс), и в «гору» (минус). Бунинскому персонажу — практически только «в гору», его амбиции не отвечают его картам, к тому же он часто ошибается. Оставшиеся Дмитрии предпочитают не рисковать попусту: один в силу своего опыта, другой — в силу своей неопытности; они вистуют, то есть добирают взятки, оставляемые тем, кто забирает прикуп и ведет игру. Их барыши — на полях нашей сложной схемы, не в центре.

— Мизер втемную, — говорит пьяный и бесшабашный Дмитрий первый. Это значит, что он обязуется не взять ни одной взятки, то есть обратить мелочь, семерки–восьмерки, себе на пользу, в барыш. Но вот нюанс — «втемную» мизер играть не то что нельзя, а откровенно глупо: ты делаешь заявку, не видя своих карт. Естественно, заправилу преферанса подобные заскоки просто бесят:

— Дима, я сейчас запишу вот здесь сто рублей за вист, а ты уйдешь без штанов!

— А чё!

— В очо! Зачем играть козлячьи игры!

Игра закончена, идет подсчет очков. Сердитый и осторожный заправила выиграл, конечно, больше всех: его поля усеяны вистами. Я оказываюсь вторым: много рисковал, но, как оказалось, чаще удачно, чем неудачно. Остальные двое по итогам в минусе: один понятно почему, второй, новичок, говорит в оправдание:

— Я только под конец начал что–то понимать…

Да, так я обещал объяснить, почему больше десяти лет не играл в преферанс, и до этого–то сыграл лишь пару партий. Дело в том, что играть меня научили старшие товарищи, они тогда уже учились в институте и преферансом зарабатывали себе на жизнь. И для меня, старшеклассника, эти игры были — другой мир! Специфичный юмор, у каждого игрока своя манера, своя причуда… Вот мой визави в вязаном жилете, допустим, — дышит на стекла, — очки протирает? Нет! Это масонский знак, это значит, что ему ведома тайна жестов, что голос у него ровный и он все знает на свете! Я так их видел тогда…

А потом я как–то сел за один стол с ровесниками и понял, что там нет ничего, в этой игре — фуфло, тряпки. То есть только то и есть, что сама игра, и ничего больше, мы слишком плавно перешли от одного к другому, понимаешь, читатель? Я думал: ошибся с поколением, ходил к тем, старым, жаловался… Они не поняли — они ни в чем не виноваты! И мы — ни в чем. Ни сном, ни духом, ни рылом, ни ухом. Мы те же старшеклассники, ровным счетом ничего не знающие новички, разве что малость отупевшие.

Да какое право мы имеем тогда играть в преферанс!..

ТЕПЕРЬ ЕЩЕ И БЕЗ САХАРА

«На исходе недели спину ломит под вечер, на исходе недели целый день и под вечер — будто все дни недели, детка, громоздятся на плечи…»

Вы знаете, как ревет по ночам пустой холодильник «Саратов»? Он хрипит, стонет, трясется и опадает в конвульсиях… Он воет мстительно и зловеще, окутывая холодом половинку засохшего лимона и банку скисшего молока — два экспоната в грязно–белом музее бедности.

Идешь по улице и складываешь вирши: «Пусты мои карманы, без денег я совсем. Кругом едят бананы, и только я не ем.» И начинаешь завидовать неприхотливости бомжей: к их услугам переполненные мусорные баки всей цивилизации.

По чести, я не знаю, что делать в большом городе человеку без денег. Вот он стоит с полными сумками пустых бутылок перед окошечком киоска, где красуется веселое, яркое объявление: «Извините, у нас учет». Человек до слез зол, поскольку до другого киоска, где принимают бутылки, очень далеко, а здесь к тому же продают сигареты, на которые ему, после сдачи бутылок, денег точно хватит. Домой возвращаться глупо, таскаться со стеклотарой туда–сюда — тяжело; так и стоит он, вжавшись в дерево на автобусной остановке, чтобы дать какой–то отдых ноющим лопаткам.