Роберт Равоев - Старики Страница 4

– Не дождетесь!

Это говорит известный, популярный деятель. Говорит во всеуслышание. Имеет в виду старческую смерть. Но кому эти слова предназначены? Недругам, завистникам, недоброжелателям?

Наверное, это так. Порождены же эти слова страхом смерти, который, как демон, поселился в его душе. Он постоянно с ним, витает в его голове, в мыслях.

Человек не хочет умирать, и этому сумбурному желанию никто и ничто не препятствие. И коль скоро эскулапы постигли искусство проникать в неизведанные области души и тела, великая человеческая Надежда на бессмертие неожиданно забрезжила где-то там на горизонте.

Что годы предательски летят, и что время нарушило все свои обязательства, и что бег времени, вопреки всякому здравому смыслу, возрастает многократно с годами наверстываемых старческих лет, я принимаю как должное. События, произошедшие лет десять назад, представляются как всего-навсего прошлогодние. Я представляю, насколько убыстрится бег времени, коль скоро научатся сотворить человека с запасом прочности в сотни лет. А для чего? Чтобы еще дольше метаться в панике, чтобы дольше испытывать страх смерти.

Скажите, какое событие или, вернее, личный праздник наиболее желателен, радостен для человека? Не ошибусь, если отвечу, что за исключением очень немногих персон – день рождения. (Мимоходом отмечу, что в том есть большая доля, показатель того, насколько слаб и тщеславен человек.) Но с этим событием с годами, приближаемыми к старости, происходит существенная метаморфоза. Под внешними фанфарами начинает открываться одиночество человека и поселившийся в душе страх смерти. Устраивая пышные, многолюдные торжества, виновник их все более оказывается в объятиях одиночества и страха. В то время как старости нравится больше уединение и спокойствие.

В прошлые столетия к этой возрастной дате отношение было не только спокойное, но почти никакое. Многие весьма смутно представляли свой возраст и оттого вовсе ничуть не страдали. Такое положение можно наблюдать и в наши дни в местах отдаленных от современной цивилизации, в местах, тесно соприкасающихся с природой, не зараженных привычками и ценностями потребительского общества.

У тех старцев не время довлело над ними, а они являлись полновластными владельцами времени. Они удивительно спокойно и с достоинством принимали то, что предначертано судьбой, жизнью – смерть.

Все живое стремится к жизни. Но всему живому предначертано умереть. Эти два постулата, привнесенные нам природой, как непререкаемые законы существования всего живого на земле пребывают в состоянии непримиримой полемики. Все, что растет, живет на этой планете, как само собой разумеющееся, довольствуется тем периодом жизни, который определен ему природой. Но не человек, наделенный разумом.

Он беспрестанно выискивает пути мнимые и рациональные, пути праведные и преступные, нравственные и безнравственные, чтобы переступить через эти непреложные законы, положенные в основу существования всего живого. Человечество требует для себя исключения из числа всего того неразумного, которое копошится вокруг него.

Он не согласен, не приемлет ту непререкаемую истину, что жизнь, отпущенная нам, не вечна. У природы нет способности говорить, объяснять, нанимать адвокатов и защитников. У нее есть более мощное средство, которое она вложила в каждого обитателя земли – гены, срок жизни каждого живого индивида, она создала наиважнейшее условие, при котором возможна жизнь на планете – обновление ее обитателей.

Но природа не предвидела одно важное обстоятельство – способность человека в ходе эволюции приобрести разум, превратиться в монстра. Она наделила человека разумом, и человек начал посягать на основополагающее условие жизни на Земле. Идея бессмертия прочно вошла в духовную сферу человечества.

Огромную лепту внесла в сознание миллионов религия – это догма о существовании потусторонней жизни. Религия точно определила самое больное место в душевных муках человека – страх смерти, конечность жизни. Она указала путь преодоления этого страха. Да, человек смертен, но смертен лишь в этом мире, есть другой мир, другое измерение жизни. Религия бросила человечеству спасательный круг, человек его принял. Бессмертие вошло в духовную составляющую человечества. Это факт – верующие более спокойно и достойно покидают земной мир.

А вот мое наблюдение: с приближением старости, когда смерть стоит у порога многие, до того не утруждавшие себя религиозными воззрениями, вдруг открывают для себя, что есть церковь, что есть бог, есть другой неизведанный мир теней, что… и это не вдруг открывшаяся перед ними картина в будущее, а страх смерти, заставляющий искать спасение от надвигающегося конца жизни.

Человечество в целом прекрасно сознает, что процесс обновления, то есть рождения и смерти – необходимый процесс, и ему нет никакой альтернативы, но это в целом. А в рамках отдельной личности он прилагает неимоверные усилия, чтобы нарушить, а то и изменить эту важнейшую закономерность жизни на Земле.

Подчас я ловлю себя на том, что мне совсем не хочется дожидаться наступления периода мучительных испытаний, сопровождающих позднюю старость.

Передо мной пример-поступок большого писателя, американца Хемингуэя, который не свыкся со старостью, и покинул этот мир на вершине своей славы и почтения.

Однажды, когда мне представилась возможность уйти из этой жизни, я, борясь, и одновременно думая о том, что вот тот случай, чтобы достойно покинуть этот мир… я находился в замешательстве.

Северный край. Небольшая моторная лодка местного инспектора по охране природы, в которую втиснулись шестеро мужчин с тяжелыми рюкзаками, тарахтела от натуги, еле двигаясь к противоположному берегу озера, растянувшегося, словно пятно посреди обступившего со всех сторон леса. Красота и блаженство! Казалось, что нет, да и никогда не было времени, ни для деления его на века, ни на годы в этом забытом цивилизацией крае. Все первозданно, чисто, спокойно. И лишь тарахтящий рев мотора, разносящийся беспрепятственно по водной глади озера, остерегал: «Берегись, пришли люди!» У меня было такое чувство, что мы здесь непрошеные гости, с нашими сетями, аппаратами, надувными плотами и ящиками с водкой. Четверо из шести пассажиров в состоянии приличного подпития.

Предвечернее время последних дней августовского дня. Солнце склонялось на запад, стало заходить в красивые, причудливые, легкие облака. Дул свежий ветер, я стоял впереди и с наслаждением чувствовал его здоровую прохладу на своем разгоряченном лице. Передо мной, на носу лодки, лежал неряшливо заброшенный, спущенный резиновый плот, который при малейшей качке норовил упасть за борт, и я временами водворял его на место. Впереди был виден берег, с небольшой песчаной полосой, куда нам и следовало причалить, когда послышались негромкие хлопки в двигателе, затем также сразу он заглох, и одновременно лодка начала быстро заполняться водой. Все произошло настолько быстро, что в мгновенье мы все очутились в воде, лодка пошла на дно. До берега оставалось триста метров. На четверых были надувные жилеты, на мне помимо жилета высокие болотные сапоги и меня потянуло вниз.

Я начал лихорадочно стаскивать сапоги, было очень неудобно и это мне удалось сделать лишь после изрядного барахтанья в воде. Скинув сапоги, я оглянулся: двое плыли к берегу своим ходом, двое зацепившись за державшийся на воде резиновый плот, медленно продвигались к берегу. Тут я услышал сзади себя голос:

– Тону, дай мне жилет!

То был четвертый, молодой человек, виртуозно владеющий каноэ, наверняка, умеющий плавать, но большая доза алкоголя и страх сковали его движенья. Его голова то уходила, то появлялась на поверхности, и трудно было угадать, где он покажется в очередной раз. Я снял с себя жилет, и когда он предстал прямо передо мной, помог ему его надеть.

– Ну как, поплывешь?

– Поплыву.

– Ну давай, не спеши, сохраняй силы.

На мне была штормовка, брюки, то есть полный комплект. Но тут со мной начало происходить что-то невообразимое. Меня охватил дикий озноб, нет, колотун, руки и ноги трясло так, что я, неплохой пловец, умеющий выходить из всяких передряг на горных реках, чувствующий себя в воде как рыба, понял, что я тону… так просто и неожиданно. Зубы стучали так громко, что слышна была их пулеметная дробь. И тут меня постигла мысль: «Вот как раз случай, когда можно спокойно оставить сей мир». Ведь я же не раз думал об этом. Уйти, пока есть силы, с достоинством, не ждать, пока превратишься в беспомощного старца.

Я несколько раз уходил вниз, и когда кончались остатки воздуха в моих легких, и я уже был на грани потери сознания, передо мной возникали картины моих близких: дочерей, жены, и я лихорадочно начинал работать телом и руками. И вновь всплывал. Какая-то сила заставляла меня бороться за жизнь. И я понял, что я хочу просто жить, что то, что я делаю – это насилие моего разума над жизненными инстинктами, нацеленным на жизнь, что надо бороться и жить.