Генрих Боровик - Пролог (Часть 1) Страница 41

Мы сообщили.

Глава фамилии оказался седоволосым человеком лет шестидесяти, высоким, плечистым, худым, рукастым и краснолицым — таким должен быть тренер по боксу. Он заехал за нами в отель, как было условлено.

Внутри новенького «мерседеса» («Немцы делают лучшие автомобили в мире») вкусно пахло кожей («Этот запах напоминает мне запах седла»). Панель управления напоминала пульт космического корабля.

— Это — для холодного воздуха, это — для тёплого, — хозяин поочередно нажимал рычажки, — это для аромата. Хотите — будет пахнуть духами «Шанель» номер пять. А можно — розами. Бар, — и он открыл крохотный шкафчик с двумя бутылками и четырьмя стаканчиками. — В багажнике — холодильник.

Дома, знакомя с женой, сказал:

— Потомок одной из трёхсот фамилий, основателей нашего города, рез подделки, — и засмеялся.

Усадив нас в удобные кресла, хозяин коротко, но интересно рассказал об истории города, который в начале века был завалящим ковбойским поселением с индюшками и петухами на улицах. Но потом открылось, что вокруг поселения — нефть. И сейчас это один из крупнейших и богатейших городов Техаса, а Техас, между прочим, богатейший штат Америки. И люди здесь, кстати сказать, самые богатые в стране

Когда мы распили некую толику водки, принесенной нами, и хозяйка громко выразила свои восторги по поводу действительно милой деревянной фигурки медведя, хозяин встал и сказал решительно:

— Идёмте, я покажу вам дом.

Все четверо, мы поднялись с кресел.

— У меня не очень большая картинная галерея, но все же кое-что могу вам показать.

Его жена щёлкнула выключателем, и на стене осветилась картина в старенькой раме. Женщина в длинном белом платье с пояском фиолетового бархата, поставив ногу на стул, поправляет чулок.

— Тулуз-Лотрек, — сказал хозяин, и в голосе его мне послышалась обида. — Подлинник, конечно. Вы, безусловно, знаете, что Анри Тулуз-Лотрек был замечательным французским художником последней четверти прошлого века. Он родился 24 ноября 1864 года, а умер 9 сентября 1901 года. Главная тема его творчества — парижская богема. Эта картина весьма характерна для его несколько иронического отношения к действительности и манеры письма, которая сложилась не без влияния другого великого французского художника прошлого века — Дега.

Он произнёс всё это чётко и твёрдо, ни разу не помедлив.

— Наверное, вас заинтересует, почему весьма дорогая картина помещена в такой старенькой раме? — задал он вопрос, причем задал так, что было ясно — вопрос интересует и самого хозяина. — Потому что пышная рама не соответствовала бы характеру произведения. Однако поверьте, — сказал он с улыбкой, — эта тоже стоит недешёво. Мне купили её у антиквара в Париже.

Его жена снова щелкнула выключателем, и на другой стене осветилась другая картина.

— А это Моне, Клод Моне.

И тоже сообщил даты жизни и смерти, рассказал об основных периодах творчества и смешной анекдот из жизни художника.

Жена щелкала выключателями раз двадцать. И лампы, скрытые в потолке, отлично освещали действительно замечательные картины. И каждый раз хозяин рассказывал нам немного о художнике, обязательно заканчивая рассказ забавной историей.

В библиотеке он вдруг сказал:

— А теперь взгляните на пол.

Мы взглянули. Под ногами лежал старенький ковёр. Хозяин, не глядя, протянул руку к полке и снял оттуда толстую, большого формата, отлично изданную книгу: «Коллекционные тюркские ковры».

— Вот! — он открыл нужную страницу, заложенную кожаным язычком. — Сравните.

Мы сравнили. Ковёр, репродукция с которого была напечатана в книге, лежал на полу, под нашими ногами.

Хозяин поставил на полку книгу с таким видом, с каким фокусник отдаёт помощнику пустой сосуд, из которого только что чудом был извлечён голубь.

— Четыре старинных коллекционных тюркских ковра из тех двухсот, что числятся в этой книге, лежат в разных комнатах моего дома.

Фраза прозвучала торжественно. Но я снова уловил в ней нотку обиды.

— В моей библиотеке — четыре тысячи томов.

Книг в комнате действительно было много. Они стояли чётким военным строем на полках.

Он подошёл к письменному столу и взял с него обширную записную книжку в кожаном переплёте.

— А теперь я вам открою маленький секрет, — сказал он, улыбаясь. — Мы с женой собираемся в Советский Союз.

Он проследил, какое впечатление произвели его слова.

— Я хочу посмотреть в Средней Азии ваши ковры. Это во-первых. Во-вторых, у некоторых моих приятелей появились коллекции икон. Я тоже хочу завести себе такую. Ну и, конечно, надо побывать в Баку, на ваших знаменитых морских нефтяных промыслах. Я уже начал готовиться, — и он протянул мне записную книжку. — Всё, что нужно: о вашей нефтепромышленности, о скотоводстве, об иконах, о Средней Азии, — он листал страницы, — даже о литературе.

На одной из страниц действительно было выведено наверху резким, решительным почерком: «Литература». И дальше шли имена писателей.

— У меня отличная, память, — сказал хозяин. — Хотите проверить? Назовите любую фамилию.

«Лео Толстой», — прочёл я в последней трети списка.

— Великий писатель. Автор романов «Война и мир» — про войну России с Наполеоном, «Анна Каренина» — про женщину, которая бросилась под поезд от несчастной любви, «Воскресение» — о проститутке. Произведения Толстого пользуются успехом во всем мире.

Он отчеканил слово в слово, как было написано на странице.

— Точно?

— Да, память у вас действительно поразительная, — сказал я.

— И ведь что интересно, — вдруг заговорила его жена. — У людей она обычно с годами слабеет, а у него, по-моему, наоборот, усиливается. — И она да же, пожала плечами: — Разве это не удивительно?

— Это от свежего воздуха, — сказал хозяин скромно. — Я стараюсь как можно больше времени проводить на свежем воздухе.

И он снова повёл нас по дому. На этот раз экскурсия посвящалась быту.

— Да, я бываю на свежем воздухе довольно много… Это спальня… У меня есть ранчо, неподалёку отсюда… Здесь ванная комната, есть ещё две на первом этаже, я покажу… Иногда я езжу на ранчо. И тогда встаю в половине пятого утра, до рассвета… Это гардеробная. Я здесь и вино держу. Только французское — другого не признаю… На ранчо у меня три ковбоя. Двое белых и один мексиканец. Каждый год, в рождество, я дарю им по паре сапог. Это гардеробная жены… Странный человек, между прочим, этот мексиканец. Совершенно не умеет думать о будущем. Каждую осень, представляете, его половина приносит ему ребенка. Я люблю ранчо. Люблю сам отбирать скот для покупки… А вот ещё одна ванная комната. Между прочим, мрамор — итальянский. А это биде я привёз из Евроггы. Недавно показывал приятелям, открутил кран, не рассчитал — всех окатил…

Наконец мы вернулись в комнату, откуда начинали осмотр.

— У меня есть повар-француз. Но я его сегодня отпустил. Решил, что вам интереснее будет пообедать с нами в нашем загородном клубе…

…Холодный гаспачо действительно оказался отменным. Стейк — тоже ничего. К нему хозяин заказал шабли. Виночерпий с серебряным ковшиком, который висел на животе на манер боцманской дудки, показав нам этикетку, обернул бутылку в салфетку, ввинтил штопор и, глядя, не на бутылку, а на нашего хозяина, чуть присел, поднатужился и выдернул пробку со звонким хлопушечным взрывчиком. Затем он плеснул из бутылки себе в ковшик, а ковшик поднёс ко рту. Несколько мгновений он переливал вино от щеки к щеке, затем медленно проглотил. И так же медленно, совершая спазматическое движение от воротничка рубашки к подбородку и обратно к воротничку, двигался кадык на виночерпиевой шее.

Разговор за столом прекратился. Все смотрели на артистический акт разливки вина. Мы — с интересом. Хозяин — строго, требовательно и уверенно, как учитель на первого ученика, держащего экзамен в присутствии комиссии. Молчание было таким глубоким, что ясно прозвучал страстный глотательный стон, изданный виночерпиевым горлом.

Вслед за тем виночерпий изобразил на лице высшую степень блаженства, для чего закрыл глаза и покачал головой в красной бархатной шапочке.

Зайдя с правой стороны от хозяина, он налил толику вина в его бокал. Тот поднял бокал до уровня глаз. Прищурившись, посмотрел сквозь вино на пламя свечи, отпил глоток, подумал и значительно кивнул головой.

И только тогда виночерпий принялся разливать вино остальным.

— Если вы заметили, мы стараемся поддерживать в нашем клубе атмосферу старой Англии, — сказал хозяин, и в голосе его опять прозвучала непонятная мне обида. — Мебель, которую вы здесь видите, куплена для нас на европейских аукционах антиквариата. Мы выписываем для нашего погреба лучшие марки европейских вин. Вся процедура разливки вина восстановлена по книгам и кинофильмам. За этим следит специальный мастер церемоний, которому мы платим немалые деньги. Он, кстати говоря, отпрыск какой-то европейской королевской фамилии. Вон он, — хозяин, не глядя; протянул руку и указал пальцем на человека, которого я принял за метрдотеля.