Абдижамил Нурпеисов - Долг Страница 49

В те дни всех охватила лихорадка. И, несмотря на усталость, было удивительное настроение. Особенно радовался ты: шутка ли — месячный план выполнил всего за пять дней... Районная газета напечатала на первой странице репортаж о трудовой вахте рыбаков. Газета с твоей фотографией переходила из рук в руки: ты стоял счастливый, с улыбкой до ушей и держал на вытянутых руках большого, как полено, судака. В тс дни среди рыбаков в кои-то веки появилась стайка фотокорреспондентов и, видно, какой-то из них сумел незаметно поймать тебя в кадр. Вскоре пришла радиограмма от самого Ягнячьего Брюшка: он поздравлял коллектив с рекордным уловом. Это были, пожалуй, первые теплые слова за многие годы. Телеграмму ты носил в кармане и чувствовал себя именинником. В те дни, помнится, ты даже во сне был счастливым.

Совсем некстати расхворался накануне сивоголовый уполномоченный, потому в то утро ты малость задержался у его постели. И то он без конца теребил тебя: «Оставь меня... Врач при мне. Лекарства принимаю горстями. Быстро оклемаюсь. Иди к рыбакам. Нельзя упускать такой момент». На приемный пункт пришел, когда солнце уже оторвалось от горизонта. Запах рыбы бил в нос, перехватывал дыхание. На берегу черным-черно было от скопления людей, лодок. Путина все разгоралась. Истосковавшиеся по настоящей работе рыбаки старались не проворонить удачу. Суматоха стояла, как на хирмане в пору страды. По пестрым тюбетейкам, высоким лохматым бараньим шапкам, по туго повязанным на головах платкам еще издалека мозв> но было определить, что здесь, на пятачке удачи, сошлись сыновья трех народов — узбеков, каракалпаков и казахов. Засучены в азарте .рукава. Закатаны штанины. А кто и вовсе по пояс обнажился. К берегу одна за другой прибывали груженые лодки. Запаренные люди, приседая под тяжестью носилок, толкая вперед тачки по узким дощатым настилам, непрерывно сновали взад-вперед.

Вдруг ты даже остановился. До пояса голые студенты, завязав нос платком, сбрасывали в яму лопатами огромную кучу тухлой рыбы и быстро засыпали песком. Ты и до этого не раз видел, как залежавшаяся рыба тухла, гнила и закапывалась. Шел бы мимо расставленных весов. Возле каждых уже выстроились длинные очереди. Ты шел, озираясь по сторонам. Интересно, а где же твои? Может, вон тот, что трусит с тачкой... Нет, не наш... Куда ни глянь, везде горой лежит рыба. Даже неопытному человеку было ясно: стоит только чуть подняться южному солнцу, припечь — и не миновать беды. Рыба моментально портится, вздуваясь животом, теряя чешую. Ты куда как хорошо знал, что гибельная жаркая погода на руку приемщикам: если даже и примут рыбу, то только по низшему сорту. Поэтому каждый норовит сдать улов пораньше, по холодку, пока солнце не сведет на нет все твои старания и усилия. Потому-то у весов столпотворение, потому стоит тут нестерпимый, как на птичьем базаре, шум и галдеж. Лезут, напирают, сталкиваются плечами, сшибаются тачками, оттирают, в хвост и гриву костерят друг друга...

— Мой черед, дорогой мой!

— Эй, уртак[4], а ты куда прешь?

— Да брось ты... Это тебе не зеленной базар!

Нетерпенье и злость людей, соперничающих у заляпанных рыбьей кровью и слизью весов, переключаются, как всегда, и на приемщика.

— Эй, чего он там, как мышь в бумаге, копошится?! Пошевеливайся давай!

— Бумага не убежит, а рыба протухнет.

— Давай-давай! Ну, кому говорят?! Скорей-ка там! — надрывают луженые глотки степняки.

— Яшули... почтенный... и про нас не забывай, — вежливо напоминают бараньи шапки.

Солнце между тем вскатилось еще выше и, застыв в зените, палило немилосердно. Не найдя своих рыбаков и здесь, ты, пробиваясь сквозь сутолоку и поминутно оглядываясь по сторонам, пошел дальше. Через каждый шаг натыкался на приемные пункты. И тут оказалось еще многолюднее и шумнее. Потные, запаренные рыбаки катили тачки, сновали с носилками взад-вперед. Несмотря на полуденную жару, никто не думал об отдыхе. Причаливали, как и везде, налитые живым серебром по самые борта лодки. Полуголые, загорелые до черноты мужчины, надсадно кряхтя, подтягивали их ближе к берегу и торопливо разгружали, а там, сзади, напирали уже другие, тяжко осевшие под живой, плотной, сверкающей на солнце добычей.

— Эй, давай, давай! Не ленись!

— Скорей, скорей!

И тут разгоряченные рыбаки насели на приемщика:

— Ты что, сукин сын, не видишь — рыба пропадает?! Совесть у тебя есть?

— А ну, шевелись!

— В самом деле, что он топчется, как брюхатая баба?

— Аксакал, не распускай язык!

— А я возьму и распущу! Ну, что ты мне сделаешь? Отрежешь отросток мой? На... на, режь!..

Знакомый сварливый голос сразу сориентировал тебя в этой толчее, и ты без труда нашел своих рыбаков. Вон задира Кошен. Рядом горою высится Рыжий Иван. А этот... ну ты посмотри-ка, и этот баламут Сары-Шая здесь. Странно, откуда он взялся? Вроде бы со вчерашнего дня катера с родной стороны не было. Выходит, почуяв удачу, примчался на первой попавшейся попутке. Ну и нюх у шайтана!

— Джигиты, давайте живее! — гудел Рыжий Иван.

Он тоже засучил рукава, закатал до самых бедер замызганные рыбьей слизью мокрые штаны. Обычно неторопливый, степенный, он сейчас расторопнее и сноровистее всех катил тяжело груженную тачку по узкому дощатому настилу от берега до приемного пункта и покрикивал, поторапливал людей.

Раимовские рыбаки нынче тоже упарились. Желая во что бы то ни стало сдать улов вовремя, они работали из последних сил, трусцой катили тачки, чуть не бегом таскали носилки. Направляясь к своим, ты вдруг увидел смуглую молодку. Чем-то она показалась тебе знакомой. Ну да, та самая... ты, кажется, ее видел возле устья Сырдарьи, среди раимовских рыбаков. Небольшого роста, но крепкая, туго сбитая. И кожей нежно-смуглая, прямо таволожья ветка в пору цветения. Голова туго обвязана ситцевым платком. Ситцевое платье на ней под цвет платку. Она, должно быть, еще не заметила взгляда постороннего мужчины, откровенно любопытного; да и, судя по всему, давно притерпелась, привыкла к вспышкам нечистых взглядов мужчин, которые даже и в этой суматохе успевали, проходя мимо, как бы ненароком жадно разглядывать ее. Она, скорее всего, просто перестала замечать их. Разве чуть наклонит голову в ситцевом платке да дрогнет в уголках губ снисходительная усмешка всепонимания. Легко носила вместе со своим напарником носилки. Легко, задорно ступала по усеянному чешуей берегу, как бы дразня мужчин, поигрывая сильными бедрами. И, видно, только теперь почувствовала чужой взгляд: подобралась вся, нахмурилась, блеснула на тебя искоса посуровевшими глазами. «Что, и ты как все?» — почудился немой укор. Но как ни старалась не подать виду, а все же смутилась, сбилась с ровного и уверенного своего шага. Опустив у весов носилки, она привычным женским движением торопливо одернула подол платья, опять покосилась.

Никогда, пожалуй, ни на одну женщину, кроме Бакизат, ты не смотрел такими глазами. И это тебя самого удивило. Но про себя понимал, если ты со своей стороны в решительный момент не дрогнешь, то эта дышащая здоровьем и молодостью смуглянка и подавно не оробеет. Нет, бог свидетель, не оробеет.

И, весь вспыхнув от этой затаенной дерзкой догадки, ты торопливо отвел глаза. Но все-таки не удержался, и, удаляясь, еще раз незаметно скосил взгляд в ее сторону. Она вытерла одним концом ситцевого платка пот со лба, затем взяла алюминиевую кружку, наклонилась к бочке под тентом с питьевой водой. Перехватив чужой взгляд, она, в отличие от тебя, глянула прямо, смело, и в ее черных глазах мелькнула снисходительно-лукавая, вмиг задевшая твое сердце усмешка.

Жара, кажется, не столько мешала, сколько подхлестывала рыбаков. Верховодил среди них Рыжий Иван. Тут же под ногами путался, развевая полы чапана, и Сары-Шая. Он тоже весь взмок. Голос охрип и часто срывался на визг. В этой людской суматохе, где все работали споро и сосредоточенно, он один шумел, суетился, подбегал то к одному, то к другому, приставал, кричал-подгонял: «Давай-давай!», «Скорей!», «Живей!», «Пошевеливайся!», «Делай, как я! Вот так!» Заметив тебя, Сары-Шая раззадорился пуще прежнего, подскочил к приемщику, заорал ни с того ни с сего:

— Эй! Эй, ты! Пропусти наших! Не видишь разве — рыба прет?!

Приемщик устало махнул рукой:

— Отстань! Брысь!

— Эй, эй! Ты кому это говоришь?! Ты на кого голос повышаешь, а? Знаешь, что рыба...

— Знаю.

— Нет, не знаешь. Рыба — достояние государства.

— Знаю... Знаю! Отстань!

— Нет, ты не знаешь! В городе люди от одного рыбьего запаха одуреют. Увидишь, как побегут за тобой, задрав подолы, бабы с сумками. За тройную цену с руками-ногами оторвут. Так что осторожнее, дорогой товарищ! И если ты загубишь достояние народа, то... то...

— Вот еще зануда! Ты понимаешь слово «отстань»?! Или объяснить?

— Не понимаю, так научи! Если рыба протухнет, предупреждаю, загремишь по статье уголовного кодекса...