Илья Утехин - Место действия. Публичность и ритуал в пространстве постсоветского города Страница 5

В 1990-е и 2000-е, после августа 1991 года с его стотысячной демонстрацией и концертом против ГКЧП на Дворцовой, концерты звезд на площади периодически случаются; приезжал и Маккартни. Это, отметим, коммерческие проекты, в отличие от идеологических церемоний советской эпохи. Хотя обычно директору Эрмитажа, выступающему за передачу Дворцовой площади в охранную зону музея, и не хватало административного веса, чтобы противостоять коммерческому использованию этого места для массовых развлечений, устройство катка вокруг Александровской колонны в 2007 году стало не только причиной возмущения общественности, но и предметом судебного разбирательства. Ближе к весне каток разобрали навсегда по суду: он закрывал доступ к памятнику.

Любопытно, что, когда я решил сфотографировать, как досужая публика использует Дворцовую площадь сегодня, это оказалось не так просто сделать. Потому что чуть ли не каждый день в мае – июне эту площадь эксплуатирует не только публика, но и городские власти – или, во всяком случае, кто-то достаточно богатый и близкий к властям, чтобы установить здесь сцену и провести мероприятие. То тут репетировали парад выпускников военных училищ, то устанавливали сцену для концерта, то что-нибудь еще, так что обычным туристам, околотуристическому бизнесу, ряженым, запряженной карете и катающимся на роликах оставалась только часть площади. И казалось, что каждый раз я застаю что-то преходящее и нетипичное, а вот завтра, наверное, все будет в более характерном виде. Но то была иллюзия: для сегодняшней площади оказалось характерно быть площадкой – концерной или какой-нибудь другой.

За прошедшие с советского времени годы публичное пространство стало несколько более толерантным: теперь оно допускает разные типы использования, в том числе – если не прежде всего – коммерческого. Оно более открыто к врéменной перенастройке и различному содержательному наполнению. Это особенно заметно на фоне сложившегося в позднесоветские годы питерского восприятия центра города как «музея под открытым небом», где ничего нельзя менять. Достаточно вспомнить, что в перестройку первые уличные выступления молодежи случились в 1987 году именно в связи с планировавшейся перестройкой здания гостиницы «Англетер», известной в народе тем, что в ней повесился поэт Сергей Есенин.

Ушедшая культура была построена на медийной монополии идеологически выверенного официального дискурса, и те месседжи, транслировать которые могли бы общественные места символически значимого центра, были четко определены требованиями монументальной пропаганды, а не заказчиками коммерческой рекламы, как это происходит сегодня. Фасады зданий рассматривались как подходящее место для размещения панно с портретами, обилием красного и аллегорическими изображениями; в этом смысле на Дворцовую и Красную площади, вероятно, были похожи все центральные площади крупных советских городов, где центр отмечен памятником (в Москве – Мавзолеем, в Ленинграде – колонной). Существует правдоподобная легенда о том, что ангела на Александровской колонне (поставленной в память побед русского оружия в царствование Александра I) планировали заменить: сначала, в середине 1920-х, – статуей Ленина, а затем, незадолго до смерти Сталина, – бюстом последнего.

Чем ближе к центру, тем строже контроль. Владимир Паперный в книге «Культура Два» рассуждает о сакральности медиа в советской культуре и наряду с описанием «режимного» характера редакций, типографий и радиостанций упоминает любопытный малоизвестный факт: законодательное запрещение в 1933 году ношения нагрудных значков неустановленного образца (Паперный 2006: 243). Еще в 70-е годы не то что майка с надписью, но даже самодельный значок сохраняли это подозрительное свойство спонтанной неподконтрольной медийности, а о надписи на стене на видном месте и подумать нельзя было: ведь это было бы расценено не просто как хулиганство, а как сопоставимое с распространением листовок вредительство, нарушение монополии государства на массовую коммуникацию в публичном пространстве. Нынешнее российское государство в целом обращает гораздо меньше внимания на формы самовыражения граждан.

Интереснейшая тема – судьба сакральных советских центров и, шире, советских памятников на постсоветском пространстве. Памятник Ленину либо покидает центр города, либо, даже оставаясь в центре, оказывается в неожиданном контексте. Так, например, в Элисте, столице Калмыкии, Ленин на главной площади города переместился в сторону, уступив место в центре буддийским часовням и фонтану в виде гигантских лотосов. В Астрахани, в центре сада, протянутого вдоль кремлевской стены, Ленин стоит по-прежнему, но выглядит каким-то сутулым и потерянным: по обе стороны от него простирается аллея с фонтанами и скульптурными группами, ограниченная фрагментами колоннад, у которых возлежат женские фигуры – аллегории рек Невы и Волги.

Огромного Ленина в центре столицы Киргизии Бишкека удалили с главной площади, на которой он стоял на фоне монументального здания музея своего же имени (ныне Национальный музей Кыргызстана). Музей Ленина был открыт в 1984 году и выполнял функции храма советской идеологии и центра индоктринации в области новейшей истории в ее советской версии. Не имея ни одного подлинного экспоната, музей на фресках и барельефах изобразил и советскую историю, и основные этапы революционной борьбы рабочего класса и крестьянства в Российской империи. Памятник теперь установлен позади музея, огромная статуя, стоящая на задворках, примечательна еще и тем, что совершенно не пропорциональна своему новому пьедесталу.

Памятник Ленину в Бишкеке. Молитва в праздник Ураза-байрам. Фотография Евгения Зотова, zamkosmopolit.livejournal.com

Те же центральные площади, которые не подверглись постсоветской десакрализации, получили новые символы, отвечающие другой идеологии: свято место пусто не бывает. В Бишкеке, например, это конная статуя Манаса, героя национального эпоса, установленная на бывшем ленинском постаменте, а также государственный флаг, у которого стоит пост почетного караула.

В столичных городах бывшей империи вообще осталось меньше Лениных, чем в провинции. В последние десятилетия в центре столиц и в крытых комплексах, красноречиво именуемых «торгово-развлекательными», стали возникать пространства для времяпрепровождения досужей публики. Публика быстро почувствовала к ним вкус, научилась развлекаться шопингом, питаться в ресторанах и сидеть в кафе. Но и помимо заведений появились довольно многочисленные неспецифические пространства, которые заранее не диктуют прохожему, чем он должен здесь заниматься.

Классическая работа Уильяма Уайта о публичных пространствах (Whyte 1980; см. также его одноименный фильм по материалам этого проекта, вышедший в 1988 году) суммирует наблюдения над свойствами «удачных» публичных мест, создающими условия для их «оживленности». Уайт пытается разобраться, почему одни специально устроенные для времяпрепровождения места пустуют, а другие оказываются привлекательными. Речь идет не о привлекательности заведений, а именно о местах, где можно на досуге посидеть, постоять, пообщаться и заняться своими делами у какого-нибудь фонтана. У мест удачных есть внешние признаки, которые сразу же их отличают: например, здесь много пар и групп; много людей, которые здороваются или прощаются – они заранее договорились здесь встретиться; велика доля женщин – при том что именно женщины тщательнее выбирают, куда пойти и где сесть. Вопрос о том, насколько учтена в дизайне публичного места возможность сесть, и разнообразие таких возможностей, оставляющих пользователю возможность выбора, оказывается одним из ключей к успеху.

Оживленность места связана и с интенсивностью пешеходного движения. В маленьком городке только наплыв туристов позволял бы рассчитывать хотя бы на временную «густоту» деятельности, характерную для оживленного места. Например, представленные недавно планы по созданию городской среды в Сколково поражают воображение архитектурным размахом, никак не коррелирующим с плотностью населения (явно недостаточной): огромные открытые пространства и крытые галереи, как их ни оформляй скамейками, зеленью и торговыми точками, рискуют остаться пустыми. Несмотря даже на привлекательные витрины, экраны и современное искусство в виде скульптуры и инсталляций. А ведь эффективные городские пространства, по мысли планировщиков, должны были способствовать образованию творческой среды человеческого общения, где люди могли бы знакомиться и спонтанно вступать во взаимодействие. В обсуждениях на рабочих семинарах всплывали разные предложения, вплоть до запрета принимать пищу на рабочем месте, чтобы сотрудники просто вынуждены были бы обедать в кафе и там пересекаться. Найти, с кем пересечься, не так уж сложно: кросс-культурные данные подтверждают, что в пешеходных зонах больших городов, если пешеходный трафик достаточно велик и представлено много разных видов деятельности, люди ведут себя сходным образом – что в крытых галереях, что на открытых местах. Подобная «мегаполисная» оживленность сильно отличается от того, что можно наблюдать в публичном пространстве маленьких городов.