Майкл Соркин - Двадцать минут на Манхэттене Страница 6

Но не все блоки одинаковы. И хотя время на его прохождение считается одинаковым, разброс плотности застройки чрезвычайно велик. Одни блоки застроены высотками, а другие – в сущности пригороды с частными домами: тысячи жилых помещений против десятков. Принимая частное жилище за центр радиуса пешего хода, мы обнаружим, что для каждого жителя сама идея «у меня всё находится по соседству» может трактоваться весьма по-разному. Раз уж удобство – функция от расстояния, большие числа генерируют бизнесы и поддерживают разнообразие магазинов и прочих учреждений, образующих в совокупности что-то вроде полного набора услуг. Таким образом, закономерность распределения магазинов и бизнесов, как правило, отражает плотность заселения того места, где они расположены. Пригородный гипермаркет – естественный «побочный продукт» разреженного населения пригородов, – возникших, в свою очередь, исключительно благодаря транспортной монокультуре автомобилей. Промежуточное условие – «главная» или «центральная» улица маленького городка или поселка. В самой густонаселенной части города магазины становятся вездесущими, занимая все первые этажи, так что химчистку, зеленную лавку, аптеку, винный магазин и ресторан порою можно встретить в двух соседних витринах или буквально в каждом блоке. Чувство соседского уюта и удобства – или домашности – также является, как утверждает Джейн Джейкобс, побочным продуктом размера блока, что дает Джейкобс возможность превозносить маленькие блоки, предлагающие больший выбор и разнообразие услуг.

Джейн Джейкобс, скончавшаяся в 2006 году в возрасте восьмидесяти девяти лет, – святой покровитель Гринвич-Виллидж, мыслитель и активист, сделавшая больше кого бы то ни было для пропаганды идей «хороших городских форм и моделей поведения», разомкнувших мертвую хватку модернизма в городском планировании. Опубликовав в 1961 году книгу «Смерть и жизнь больших американских городов», она не просто продемонстрировала ущербность, реакционность городского обновления – реновации – и его зарегулированной, антисоциальной архитектуры, но и предложила альтернативу, основанную на внимательном изучении наиболее успешных аспектов городов традиционных. В частности, ее аргументация поддерживалась (как и в нашей книге, находящейся в неизбежном диалоге с ее книгой) наблюдениями за жизнью вокруг ее собственной квартиры на Хадсон-стрит,[17] в шести блоках от «Аннабель Ли». Джейкобс чрезвычайно уважали в тех краях, потому что она выступала не просто как проницательный наблюдатель и теоретик, но и как гражданский активист, твердый и несгибаемый лидер борьбы по защите Виллидж от планов реновации и прокладки скоростных магистралей, отстаивавшихся ее легендарным противником, Робертом Мозесом.[18]

Хотя никакого краткого изложения не будет достаточно для того, чтобы описать всю глубину критики Джейкобс и разнообразие выработанных ею установок, основной ее тезис состоит в том, что городское соседское окружение (neighborhood), то есть квартал, необходимо для того, чтобы удовлетворять «потребность больших городов в чрезвычайно сложном и тесно переплетенном разнообразии способов использования среды, постоянно поддерживающих друг друга экономически и социально».[19] Работать с городом – значит иметь дело с организацией исключительной сложности, культивировать и консервировать экологическое богатство, неизбежно живущее собственной жизнью, – как успешно нарушая правила, так и следуя им. Для Джейкобс формы хорошего города возникают в результате симбиоза с практикой хорошей жизни, которую она определяла через такие понятия, как взаимовыручка, самоуправление, добрососедство, разнообразие, домашность, удобство, удовлетворенность и безопасность.

Изначальной сценой той общественной жизни, что дала толчок рассуждениям Джейкобс, была улица – место и среда, про́клятые городскими планировщиками модернизма. Широко известно заявление Ле Корбюзье: «Мы должны убить улицу». Он и другие стремились отменить улицу в пользу единообразной матрицы зеленых насаждений, средь которых дома стоят в изолированных «сообществах» – каждое из которых строго отделено по назначению и населению и соединено с остальными шоссе, как на диаграмме, – целая огромная диаграмма, воплощенная в бетоне. Удрученная подобным патерналистским кошмаром, Джейкобс усматривала в живости, коммерции, тесных связях и возможностях выбора, предоставляемых улицей, повседневную агору, место демократического обмена. Все ее установки были нацелены на одно и подтверждены одним: тем, насколько успешно они способствовали выработке особой «экологии» – социальной, экономической, архитектурной, которую она находила в местах, подобных нью-йоркскому Виллидж, Норт-Энд в Бостоне и Бэк-оф-зе-Ярдс в Чикаго.

Как писатель и мыслитель, Джейкобс относилась к своей активистской деятельности с большой осторожностью и непредвзятостью. Требуя перемен, она не исключала возможности нового строительства, физического и социального, но выдвигала для него четыре необходимых (хоть и не обязательно достаточных) условия: городские районы должны иметь две и более основные функции, генерирующие, в идеале, активности с разным ритмом для дня и ночи; маленькие блоки; смешанная фактура домов, включающих в себя старые структуры; и, наконец, разумная плотность застройки (по меньшей мере сто жилых единиц на акр, покрывающих бо́льшую часть пригодной для строительства территории), чтобы все это заработало.

Подобно архитекторам и городским планировщикам, которых она так яростно критиковала, Джейкобс не отрицала ни значения функциональности зданий, ни необходимости точного ее определения. Несмотря на частые упреки в обратном (возникающие из поверхностного чтения ее работ), она отдавала должное художественным достоинствам качественных модернистских проектов. Она, скорее, расходилась с архитекторами в том, что касалось городского настоящего. Согласно одному подходу, плотная застройка южного Виллидж, состоящая из обветшалых, состарившихся домов, должна быть брезгливо уничтожена. Согласно другому – сохранена и использована как фон, как контейнер для богатого и живого сообщества, удовлетворенного и исполненного радостью жизни. Мозес и «геометры», озирая архитектуру, которую они находили уродливой и неисправимой, рефлекторно отвергали и жизнь, ведущуюся в ней. Джейкобс, рассматривая сложные, самодостаточные переплетения процветающих общин, уверяла, что имеет смысл поддерживать организующие их пространства: они хорошо работают и о них стоит узнать побольше.

Большинство последующих сочинений Джейкобс касались экономики, и свою самую известную книгу она тоже рассматривала в этом ключе. «Смерть и жизнь…» сама по себе отмечена неотступным, пристальным «экономизмом», лишь подчеркивающим ее оригинальность. Поскольку Джейкобс не была архитектором и не имела архитектурных предубеждений касательно формы как признака подлинности, она рассматривала город скорее как среду обмена, нежели в качестве статичного артефакта. Она верила в то, что назвала золотым правилом: что город работает благодаря интенсификации взаимных связей. Ее теория выросла из отождествления здоровья мегаполиса с коммерцией – во всех смыслах этого слова. Ее вклад заключался в осмыслении пространства и сложившихся свойств системы как устойчивых и постоянно развивающихся транзакций и в рассмотрении урбанистики с точки зрения ее воздействия на жизнь.

Суть идей Джейкобс многократно перетолковывали вкривь и вкось, ее аргументы заимствовали для того, чтобы подкрепить свои собственные визуальные пристрастия. Поступать так в корне неверно. Например, ее борьба за необходимость сохранения старых зданий среди новых вовсе не была продиктована заботой о «живописности». Она рассматривала подобные здания как заповедники неодинаковости, точки сохранения возможности множественных путей развития и ценила их унылый вид не за упадочническое очарование, а за возможность сохранять невысокую арендную плату, дающую, в свою очередь, постоянную возможность использования, маргинального с точки зрения прибыли, и как естественный источник урбанистического разнообразия. Маленькие блоки – гаранты возможности выбора и смешения. Плотность населения – двигатель коммерции. Численность важна не сама по себе, но как единица измерения.

Идея смешанной и самодостаточной соседской общины, микрорайона, в котором удовлетворяются все потребности повседневной жизни, пала жертвой как жестких законодательных рамок зонирования, так и рационализирующей четкости высокого модернизма. Как политические и социальные единицы микрорайоны определяются размером и населением. Модернистское планирование позаимствовало это базовое понимание городского порядка и почти обессмыслило его. «Микрорайоны» (термин, возникший в конце 1920-х годов) стали еще одним шагом в иерархии суперблоков, башен, скоростных магистралей и открытых пространств, из которых и составлен репертуар модернистской архитектуры. Все были заворожены абсолютными величинами, в том числе такими, как минимальные размеры комнат и свободных пространств на душу населения. Количество этих самых душ в микрорайоне принималось «на глазок» за пять-семь тысяч. Это служило основополагающей формулой при расчете необходимого количества школ, магазинов, спортивных площадок и т. д. Провал подобного планирования заключался не в стремлении стать всеобъемлющим или выровнять доступ к необходимым благам. Это была скорее попытка рационализировать выбор на основе однородного набора субъектов, закрепленный словарь возможностей, жесткое разделение назначений, – и сциентистская вера в технический анализ и организацию, которые в принципе исключают разнообразие, эксцентричность, бескомпромиссную красоту и возможность выбора. Словом – утопический кошмар.