Абдижамил Нурпеисов - Долг Страница 62

— Ах, красавец! Вот где ты, аральский сазан, теперь обитаешь! А мы-то ищем тебя, мотаемся... Ведь именно такие некогда водились на Арале.

— Ну и человек же вы, Жадигер-ага! Все хорошее на свете измеряете только былым аральским...

Лишь теперь ты заметил шофера, который тихо подошел сзади. Вежливая, мягкая усмешка играла в его голубых, глядящих на все бестрепетно глазах.

— Да как же иначе, браток... Если б ты только знал, каким был некогда наш Арал! Чудом был, отцом родным...

— По-вашему, что ж, вот это, — шофер кивком показал на Чардару, — плохое все? Чужое?

«Вот это?» — эхом отозвалось в твоей душе. И, не отвечая, задумчиво смотрел, прищурив глаза, на Чардаринское море. Оно было необъятно велико, почти как Арал в ту лучшую свою пору, и таким же почти влажным был бодрый ветерок, наносимый оттуда, с синей глади, от которой ширилась грудь, бодрее становилась душа, и чайки выкликали полузабытые имена твоих предков, рыбаков... О нет, не чужое все это... Не чужое... Именно здесь, где стоишь ты сейчас, где ныне мирно плещется рукотворное море, бились они, дети разных наций, съехавшись сюда со всех концов, бились так же, как и в минувшую войну, выполняя свято и упорно свое назначение, свой долг на земле. В самом деле, шутка ли, когда пятую часть всего риса в стране выращивают вот эти присырдарьинские дехкане?! Постой-ка, разве не это все имел в виду ваш чудодей академик Азим, когда будто перстом грозился: «Мы заставим природу служить нам» или еще: «Природа — не музейный экспонат, и в эпоху всесильной НТР мы вправе подчинить ее экономическим потребностям и повседневным задачам прогресса»? Что ж, выходит, правда на его стороне? По-стой! Ну, постой... По его правде — старый Арал должен быть обречен, а здесь, в безжизненной некогда пустыне, ему на смену будут жить и процветать новые моря? А братья узбеки, говорят, даже и превзошли казахов, сотворив по реке Сырдарье одно за другим Ташкентское и Кайрак-Кумское водохранилища... О, тебе прекрасно известно: у сторонников Азима всегда готов довод в оправдание своей теории. Ты сам видел, с какой гордостью, заранее торжествуя свою победу, объявил на том диспуте по проблемам Арала старый ученый как еще один убийственный довод тот очевидный всем факт, что дехкане Узбекистана за один лишь год выращивают столько хлопка, сколько их предки не собирали и за полвека.

Да, похоже, легче тебе от этой поездки не стало. Возвращался ты в глубоком душевном раздвоении. Все, что ты видел своими глазами в эти дни, безусловно давало ответ на мучившие тебя до сих пор вопросы. Вода, которую отбирали у Арала, вызвала расцвет безводного, полупустынного прежде края. О да, она пошла на благо людям. Но, когда ты видел воочию счастье и радость людей, живущих в тех краях, страдания твоих земляков еще острей предстали твоему бессонному внутреннему оку. И вечная твоя печаль, отравляющая любые радости, похоже, стала еще ядовитее. Всю дорогу на обратном пути ты молчал. Был хмур и подавлен. На станции Яны-Курган, остановив машину, сдержанно попрощался со своим молчаливым спутником:

— Ну, бывай, друг...

— Как? Разве в Кзыл-Орду не заедете?

— Нет.

— А к начальству?

— Нет, браток. Был у нас свой уговор. Ну, прощай! Всего доброго.

Шофер поехал дальше. Ты сел на поезд. В купе заходить не стал, там было накурено, стоял резкий сивушный дух, и какие-то заметно захмелевшие развязные молодые парни в джинсах, неряшливо обросшие бородами, горланили на весь вагон. Вместо того чтобы потесниться, дать место новому пассажиру, бесцеремонно подсунули почти ко рту стакан с водкой: «Отец, на, выпей с нами. Ну, давай, давай!» — ты, отодвинув щедрый их дар, удалился от греха. Всю дорогу так и простоял в коридоре, глядя в окно. Был молчалив и мрачен. Это пьяно бесшабашное безмыслие раздражало тебя не меньше твоей застарелой болячки. Разве сытость дает человеку права жить бездумно? Что вообще человек без печали? Вроде бы повод утешиться дал тебе обновленный край двуречья, край, некогда воспетый в сказках. Вот уж поистине край чудес, сотворенный руками великого труженика пахаря. А как щедро воздала земля, политая потом.

— Закрывай окно! Чего стоишь? — раздраженный голос проводницы раздался над самым ухом.

Ураганный порыв ветра, поднявший так неожиданно за окном белую пыльную бурю, ворвался вдруг в вагон. Затрепыхалась вот-вот готовая сорваться с натянутого шнурка шелковая занавеска на окне. Едкая мучнистая пыль, влетевшая вместе с ветром, лезла в рот, в глаза, и ты бросился к окну, с трудом справляясь с ним. Лишь сейчас увидел, что за окном творится что-то невероятное. Выл, неистовствовал налетевший внезапно с моря шквальный неукротимый ветер. Он взвивал вокруг себя тучи пыли, поднимая их до самого неба сплошной непроглядной завесой. В последнее время это было нередкое явление: достаточно проснуться ветерку, как тут же столбом вставала и клубилась мучнистая пыль, насквозь пропитавшая всю землю приморской степи, в мгновение ока превращаясь в пыльную бурю. И сейчас все поглотила белая мгла. Вокруг не было видно ни зги, только вперед мчался поезд, развивая скорость, грохоча по стальным рельсам, врезаясь в эту непроницаемую белую-белую тьму солончаковой пурги.

Пассажиры высыпали в коридор и, толкаясь, прильнули к окнам.

— Ужасно! Неужели и тут люди живут?

— Да, барышня, разумеется, живут. Это знаменитое некогда приаральское побережье. Совсем недалеко отсюда было море.

— Фф-и! Хоть золотом меня осыпь, ни за что бы здесь не жила.

Поезд остановился не доезжая до Аральска. По крыше вагона дробно застучали редкие капли. Потом дождь усилился. Люди только теперь заметили, что поезд стоит в пустынной степи, напротив одинокого кирпичного дома, с подветренной стороны которого, прижимаясь к стене, съежилась промокшая коза. Поезд стоял долго, поджидая, видимо, встречный. Кое-где стали открываться наглухо закрытые двери вагонов. Вот выглянула молодая проводница, тут же вслед за ней, толкаясь в узком проходе, подходили пассажиры, проводница, высунув голову, повернулась вначале к голове состава, затем взглянула на одинокий дом, на небо, обложенное низкими тучами, разорванными кое-где ветром. По лицу ей хлестал дождь, но она, балуясь, ртом поймала несколько дождинок, почмокала, наморщилась, подставила ладонь под струи, набрав пригоршню воды, поднесла ее ко рту, и тут же, словно отраву какую, выплюнула:

— Вот это да. Соленый дождь!

— Не может быть.

— Не веришь, а ну, сам выйди и попробуй!

Вызвался какой-то бородатый малый, с веселым задором, хохоча, схватил оказавшуюся под рукой посудину, выпрыгнул из вагона и, смеясь и дурачась под дождем, набрал воды. До нитки промокший, но счастливый, прошмыгнул обратно в вагон и с ходу попробовал, приложился:

— Ба, впрямь соленый! Нате, попробуйте!

Нашлись несколько любопытных. Набрали в рот той воды, но глотнуть ее не смогли. Морщась, с отвращением выплюнули тут же обратно, вытирая губы.

— Тьфу, гадость!

Ты не подходил к ним, стоял в стороне, молчал. Каких только напастей не водится теперь в природе. Всего можно было ждать. Но пока что тебе не доводилось ни видеть, ни слышать о соленом дожде. Лишь тогда на дискуссии, полемизируя со сторонниками Азима, молодой ученый говорил об этих самых мощных соле-пылевых бурях, насыщенных ядохимикатами, пагубными как для растений, так и для животных. С тех пор эти слова никак не выходят у тебя из головы. Только во время поездки по Сырдарье, восхищаясь умиротворяющей благодатью цветущего края, казалось, ты отвлекся от своих неусыпных горестей и тревог. И вот, едва ступив на землю бедствующего Арала, был вышиблен из сладкого забытья. Вновь предстал глазам твоим удручающий вид иссолоневшей земли, усыхающего вон там моря, и вот эта последняя капля — соленый дождь — вмиг развеяла твою непрочную радость. Опять помимо воли сомнение закралось: а не было ль сном все вчерашнее, что раем земным тебе показалось, всего лишь отрадным сном измученной душе в утешение? И где гарантия, что, если в самом деле то было явью, прекрасной этой яви не грозит участь Приаралья? Пойдет, наверняка пойдет эта зараза гулять все дальше, пожирая, испепеляя пядь за пядью все новые земли. Неужто окажется прав тот молодой ученый? Со временем, когда не станет совсем Арала и нещадный суховей, не стихая ни днем ни ночью, вызовет такую же страшную соленую пургу, не обрушится ли она на цветущие нивы, на хлопковые поля меж двух древних рек, опустошая их так же свирепо? Ведь молодой тот ученый, ссылаясь тогда на данные космонавтов, говорил же и об этих пылевых выносах, и о сопровождающих сильных бурях. Уже и сейчас, сказал он, до семидесяти пяти миллионов тонн пыли поднимается каждый год с северо-востока Арала, разносится вокруг чудовищный мор, наступает разгул белой гибельной стихии.

Да, богата природа, щедра, но ведь богатство и щедрость ее не беспредельны. Как говорит Сары-Шая, даже и всемогущий бог, видно, лишнего не сотворил, потому и не столько дает от себя, сколько перераспределяет блага между людьми на земле. Теперь-то ты воочию убедился, что процветание бывших степей и пустынь междуречья оплачено, выходит, непомерной и непоправимой жертвой древнего Арала. Видно, так оно и есть. Но неужели с этим придется смириться? Неужели такие жертвы неизбежны?