Абдижамил Нурпеисов - Долг Страница 68

Бедный род людской! Как бы ни просил, ни вымаливал ты у жизни продлить твои годы, как бы ни бился за нее, терпя нужду и лишения, обиды и унижения, но если уж к концу твоему она облагодетельствует и вознаградит грешника своего лишь таким образом, то, видит бог, не так уж прекрасен и велик ее смысл, чтобы цепляться за нее с таким упорством...

Одинокий человек вздохнул. Отравленные мысли, ожившие вдруг, точно свора голодных волчат, накинулись со всех сторон на него посреди пустынного, заснеженного поля и нещадно рвали его когтями и терзали, терзали, терзали...

Поднялся ветер. Погода Приаралья издревле своенравна, переменчива. Он огляделся: все вокруг неожиданно потемнело, насупилось; и без того сумрачное небо плотно обложило зловещими черными тучами. Пошел, закрутил по всему огромному пространству залива снег...

Да, надо бы возвращаться. Мороз уже драл щеки, и он раз-другой растер лицо ладонями. С тягучей неохотой подумал: должно быть, они уже уехали. Если бы они отправились напрямик, по-над берегом моря, то наверняка попались бы ему на глаза. И раз уж он их не видел, то, значит, поехали по степной дороге. Да... так, наверное, и сделали. Что ж... их дело...

А тебе пора домой... домой... к матери.

* * *

Снова и снова устремляя взгляд вперед, на окутанный мраком берег, налегая грудью на упругий ветер, он шел домой. Резко похолодало. Ветер гудел, привывал над его головой. Берег то показывался на миг, то вновь исчезал в круговерти снега. Председатель был не так далеко от берега, когда впереди, на откосе кручи, что-то вроде мелькнуло. Может, скотина какая или человек? Или конь его забрел?.. Снег слепил глаза, бил в лицо. Втянув голову в плечи, изредка поглядывая вперед, он шел уже боком. Только что мелькнувшая было впереди черная точка скрылась — быть может, за дюной...

Он спешил, хотелось скорее увидеть мать, прижаться к ней, она бы, конечно, не оттолкнула его, наоборот, как прежде, в далеком детстве, молча погладила бы по голове. Да, к матери, к сыну, все остальное к черту! К черту! Желая еще до полной темноты добраться до стреноженного в камышах жеребца, шагал крупно, и погода ему не нравилась: не дай бог, закрутит сильнее — не найдешь. Встречный береговой ветер, однако, сбивал дыхание, снегу под ногами прибавилось, пошли сувои, перемежаемые наледью. Иногда тебе казалось, что лед будто вздымается, вспучивается под твоими ногами, дышит. Возможно, там, в глубине, начиналось сильное течение. Молодой гибкий лед явственно проседал, прогибался от подледной волны, поскрипывал. Ты-то знал, что налетевший со степи шквальный ветер и сильные подводные течения нередко отрывают и уносят береговые льдины в открытое море. И страх закрался в душу. Низовая поземка уже мало-помалу переходила в пургу, снег сыпал и крутился все гуще. Ветер на какое-то мгновение притихал, падал, чтобы с еще большей разъяренностью налететь, ошеломить. Ты шел вперед, по-прежнему пригнув голову, а он бесновался над открытым полем, выл, посвистывал, рвал одежду, снова и снова норовя влезть за пазуху, за ворот. Но почему не видно берега?

А снег, сухой и колючий, все сыпал, все хлестал с невидимого уже неба, сек и обжигал лицо, выбивал слезы из глаз. Когда становилось невмоготу, ты поворачивался и, переводя дыхание, давая лицу и глазам отдохнуть, шел спиною вперед. Дело шло к приаральской неукротимой черной буре. Надеясь все-таки увидеть берег, лишь бы проступил он хоть на секунду, ты остановился спиной к ветру, вытер иссеченное снежной крупкой лицо, глаза, готовясь глянуть, определиться на месте. И тут сквозь косые белые струи пурги что-то мелькнуло и пропало у твоих ног. Вот опять показался этот комочек, покатился, несомый ветром, трепыхнулся, свалился в затишек бархана — камышовка!.. Да, да... еще днем прилетевшая к тебе бог знает откуда. И в этой бесновавшейся белой мгле крохотная птаха тоже боролась за жизнь, тоже рвалась за тобой, с великим трудом преодолевая снежный ветер, перепархивая и падая, катясь назад, цепляясь, на что-то надеясь.

Ты подошел к птахе поближе, протянул руку. Та не шелохнулась. Только беспомощно, как-то обреченно смотрела на тебя. Ты взял птаху, дохнул, дунул ей под крылышки, сбивая снег, бережно сунул за пазуху. Оказавшись в тепле, она трепыхнулась, уцепившись за что-то коготками, ворохнулась разок-другой, будто устраиваясь, и затихла.

А берега все не было видно. Ты боялся, что молодой еще лед не выдержит долгого напора ветра и течения, опасался, как бы не надломило, не оторвало его от материкового припая, не погнало в штормящее море... Ты уже брел вслепую, наугад, падая грудью на ревущий плотный ветер. И вдруг... что это засерело, затемнело сбоку — берег? Ты двинулся, потом побежал туда — лошадь! Трусит под ветер, запряженная в сани... И вот вскинулась, завидев человека, неожиданно вынырнувшего из пурги, попятилась, фыркнула. В санях, натянув вожжи, поднялся кто-то в волчьей шубе на плечах... И, выбравшись, протянул руку своей спутнице, закутанной в белую пуховую шаль.

— Видишь? Его там всем аулом ищут, с ног сбились, а он, оказывается, вон где... — крикнул сквозь ветер мужчина.

Он не спешил повернуться к тебе. Женщина неохотно слезла с санок, застеленных ковриком, и ей, видно, сразу сделалось неуютно; ни на кого не глядя, сделав один лишь шаг, остановилась, пугливо заозиралась по сторонам, в белый крутящийся мрак пурги. Мужчина в шубе, желая взять ее под руку, сделал шаг к женщине, но то ли от ветра, то ли по другой какой причине, пошатнулся...

— Азим... да поедем же скорей!

— Что, милая?

— Умоляю, поедем!

— Ну, как же... сама ведь искала, поговорить, мол, надо...

— Прости... Поедем, Азим. Видишь, забуранило как...

— Испугалась, что ли? Че-пу-ха! Обычный аральский буран. А знаешь, мне, наоборот, такая погода по душе. — Азим рассмеялся. Ты понял, что он малость на взводе, принял, должно быть, «на посошок»... — Ну, дружище... — Покачиваясь, он подошел к тебе. — Как видишь, мы едем. Да, едем!..

Почему-то тебе не стало хватать воздуха, и ты пригнулся, будто от ветра, судорожно ловил его ртом, точно рыба, выброшенная на сушу. И Азим, видно, что-то заметил, потому как, заслоняясь рукой от ветра, искоса и пристально посмотрел на тебя.

— Как бы там ни было, а мы с тобой относимся к цивилизованным людям. Для меня лично ревность — дикость. К черту ревнивцев! Не понимаю и понимать не хочу всех этих... кто убивается по юбке! Мужчина, знаешь, должен быть свободен...

А с тобой что-то происходило. Опять перехватило дыхание, и ты ничего не смог, не сумел ему сказать.

— Вины за собой не чувствую. И потому никакого прощения не прошу. Я перед тобой не в долгу... да, не должник. Хочешь знать, я вернул себе лишь то, что по глупости когда-то уступил тебе. И весь тут сказ! Как видишь, для мировой скорби причин нет... Ну, бывай!

Азим резко повернулся и пошел к. лошади. Она, казалось, с трудом выдерживала порывы ветра, отворачивала морду, нервно перебирала ногами. Азим едва успел сделать шаг, как вдруг гулко охнул с перекатами оглушительной силы треск, покатился по льду куда-то вдаль, в пургу; Азим, будто споткнувшись, замер. Бакизат зажала уши и тут же бросилась к нему, схватила за руку, приникла, оглядываясь...

В первое мгновение ты ничего не понял. И лишь когда опять чуть не под ногами затрещало и змейкой поползло что-то, взгляд твой метнулся туда, на звук, и ты обомлел... Под брюхом лошади чуть наискосок уже чернела и стремительно расширялась, выплескивала дымящуюся воду трещина. Лошадь, вся напрягшись и дрожа закуржавевшим крупом, какой-то миг стояла, потом вдруг рванулась, задрав оглобли и беспорядочно волоча за собой сани, шарахнулась и, обламывая кромку льда, круша ее, саданув разок-другой копытами по передку саней, стала заваливаться, дергаясь в гибельных путах постромков, взбивая воду, в полынью.

— Ой-ба-а-а-а-ай!..

Отчаянный вопль пронзил тебя. С треском, с перекатывающимся грохотом продолжал разламываться под ярым натиском ветра и течений на всю ширину залива лед. И, лишая воли стремительностью своею, росла, ширилась черная, исходящая паром трещина-полынья…

«Все, теперь... поздно... поздно...» — вертелось лихорадочно в голове. Как парализованный, глядел ты на эту расширяющуюся неостановимо, невозвратно полосу зимней темной воды, всходившую мелкими бестолковыми волнами, водоворотинами... В те немногие секунды, когда ты пытался сообразить что-то, лошадь, вздыбившись и рванувшись несколько раз, бороздя срывающимися копытами льдину, неловко как-то завалилась и, утягиваемая санями, с громким плеском скрылась под снежно-ледяным дымящимся крошевом. Ты подумал было, что все... конец ей, но нет, вот всплыла, показалась сбившаяся дуга и вынырнула из черной купели голова ее, мокро-атласная, какая-то жуткая... Вынырнула и отчаянно рванулась — но не к береговой, а к вашей, уплывающей льдине. Фыркая и дергаясь изо всех сил, она достигла наконец, оперлась мордой о лед — и такое мучение, такую тоску увидел ты мгновенно в ее расширившемся от страха глазе, что кинулся, ничего не соображая, схватился за недоуздок, рванул было. И несчастное животное напряженно вытянуло, точно под нож, шею и забило ногами в воде, все подалось к тебе в тщетной потуге вырваться, выбраться... Ты что есть силы, оскальзываясь и чуть не падая, тянул недоуздок, а она билась и дергалась, задыхалась, обреченно выкатив глаза и всхрапывая...