Шейла Нортон - Жизнь других людей

Шейла Нортон

Жизнь других людей

Sheila norton

Other People’s Lives

Издательство выражает благодарность литературным агентствам Nova Littera SIA и Juliet Burton Literary Agency за содействие в приобретении прав

© Sheila Norton, 2011

© Гутман Т. Ю., перевод на русский язык, 2004

© Издание на русском языке, оформление. ЗАО «Торгово-издательский дом «Амфора», 2014

Благодарности

Спасибо Джиллиан и всем, кто работает в «Piatkus», за то, что приняли меня «на борт» и оказали всемерную помощь и поддержку.

Выражаю особую благодарность Дженни, моей «Бет» во плоти, которая помогала мне по хозяйству, – ее нелегкий труд позволял мне выкроить несколько дополнительных часов в неделю для работы над романом.

Всем моим подругам – в том числе Сью, Гвен и Джен (со школьной скамьи); Лесли (с незапамятных времен!); собутыльницам – Джеральдине, Мэрилин и Ребекке, Салли, Джанет и Бренде; всем моим сотрудницам – в первую очередь Луизе, Пэт, Сандре, Лоррэйн, Рейчел и Кэрол. И многим-многим другим… с благодарностью за поддержку!

Понедельник

Понедельник – это тупик Парк-Фарм.

У каждого дня – свой маршрут и свои неприятности. Понедельник не так уж плох, во всяком случае лучше, чем пятница, и на то есть ряд причин (главная – полуодетый мужчина с избытком половых гормонов, впрочем, обо всем своим чередом). Утром в понедельник – как и в любой другой день – в тупике Парк-Фарм не так уж плохо, конечно, если там жить, а не работать, как я.

Встать утром в понедельник мне ничего не стоит.

Даже сегодня я проснулась без труда, хотя за окном моросит дождь, а небо черно от туч, словно сейчас полночь, а не четверть девятого утра.

Четверть девятого?!

Я подскакиваю как ошпаренная. Хотелось бы думать, что я делаю это грациозно, как испуганная газель, но скорее я смахиваю на страдающую подагрой гориллу.

– Зачем ты бежишь в ванную? Ты промокнешь и заболеешь!

Это Элли, моя четырехлетняя дочь, которую занимают любые физиологические отправления. Наверное, когда она вырастет, ей прямая дорога в медицину.

– Я бегу, потому что проспала! – кричу я, на ходу сбрасывая пижаму на пол и одновременно включая воду в ванной. – Элли, быстро одевайся. Мы опаздываем.

– Мамочка, почему ты такая злая? – без особого интереса спрашивает дочь, наблюдая за мной. – Почему звенит будильник? Почему ты его не выключаешь?

– Черт знает что! – бормочу я, несусь в спальню и с размаху шлепаю по будильнику. – Ставишь его на семь пятнадцать, а он звонит в восемь!

– Можно мне хлопья на завтрак? Можно мне надеть красный свитер с мишкой? Мамочка, когда дождик перестанет? Почему идет дождик?

«Да», «нет» и «понятия не имею». Сейчас я не расположена к пространным ответам.

– Понятия не имею! – сознаюсь я, глядя на потоки воды, которые стекают по окну спальни.

Элли карабкается на стул и отодвигает полосатую желтую штору.

– Наверное, потому что цветы и деревья хотят пить.

– Цветы и деревья не пьют! – снисходительно возражает дочь и, смеясь, добавляет: – У них нет рук – держать чашку!

– Они пьют через корешки, – терпеливо объясняю я. – Потом я покажу тебе, как они это делают.

– Нет, сейчас! – кричит она, слезая со стула. – Покажи мне сейчас!

– Сейчас некогда. Потом.

Мне постоянно некогда. Я натягиваю джинсы, рубашку, носки, кроссовки. Провожу расческой по волосам, хмурюсь своему отражению и пожимаю плечами. На макияж нет времени. Как всегда…

– Твои хлопья, Элли. Я тебя жду!

Она появляется в дверях кухни в надетых задом наперед брюках и босиком.

– Хочу рисовые шарики.

– Ты просила хлопья! Ешь быстрее. Я подогрела молоко!

– Хочу шарики. Не хочу теплое! Не люблю хлопья!

– Элли, прошу, не начинай. Пожалуйста! Где твои носки? Я положила их на кровать. Что ты возьмешь к Фэй?

Я сломя голову бросаюсь в гостиную, собираю книги и игрушки и заталкиваю их в красный рюкзак с мишкой. Элли исподлобья наблюдает за мной, скрестив руки на груди.

– Не хочу к Фэй.

Господи, только не это. Только не скандал. Хлопья с теплым молоком, носки, сумка с игрушками – и вперед. Умоляю, без сцен!

– Я не хочу к Фэй! – она повышает голос и топает босой ногой. Ее лицо угрожающе кривится. – Не хочу хлопья! Не хочу носки!

Спасибо тебе, Господи. Ты меня просто выручил.

Не обращая внимания на крики, я надеваю кроссовки на ее босые ноги, сую ее негнущиеся руки в рукава куртки, швыряю остывшие хлопья с молоком в мусорное ведро и тащу рыдающую дочь к машине, где усаживаю ее в детское кресло, пристегиваю ремень, завожу машину и на всю катушку врубаю радио, чтобы заглушить ее вопли.

– Я не слышу тебя, Элли! – пытаюсь я перекричать шлягер, который передает «Вестлайф». Одновременно я стараюсь усмирить внутренний голос, который твердит, что беда не в этом.

– Она не завтракала, – виновато говорю я Фэй. – И она не в духе.

– В духе! – шмыгает носом Элли, и на глазах у нее закипают свежие слезы. – Ты сама не в духе, мамочка. Ты плохая! Уходи!

– Носки у нее в сумке…

– Не хочу носки!

– Пойдем. – Фэй, улыбаясь, берет Элли за руку и уводит в дом. – Езжай, Бет, ты опоздаешь. Увидимся. Не волнуйся, ты уйдешь, и она успокоится.

Я уйду, и она успокоится. Сев в машину, я делаю несколько глубоких вдохов, чтобы справиться с гневом. Гневом на четырехлетнего ребенка за то, что тот не желает надевать носки. И не хочет теплого молока. Да что со мной, в самом деле? Как я дошла до такой жизни? Когда я только родила, когда по ночам я давала ей грудь, поглаживая крохотные розовые пальчики, и представляла, как мы заживем – я и мой ребенок, я и моя замечательная дочь, – мне и в голову не приходило ничего подобного… Натягивать кроссовки на босые ноги, включать радио, чтобы заглушить ее крики, отдавать ее на попечение подруге и бежать без оглядки… Ради чего? Какого черта я это делаю?

Чтобы прибрать чужой дом.

Дома в тупике Парк-Фарм большие и непохожие друг на друга. Окна в георгианском стиле, дома с террасами, дома с гаражом на две машины, кое-где видны спутниковые антенны. Аккуратные лужайки подстрижены садовниками, на подъездных дорожках сияющие «БМВ» и «мерседесы», вымытые в автомобильной мойке и отполированные вручную.

Когда я останавливаюсь у номера 16 («Сельский домик»), с подъездной дорожки выезжает «рэндж-ровер». Сельский домик? Разве в сельских домиках бывает пять спален и три ванные? Разве там есть винтовые лестницы с перилами из кованого железа и суперсовременные кухни цвета травяной зелени, с керамическими полками в камине и двумя духовками?

Я вылезаю из своего «поло» и с силой захлопываю дверь. Если этого не сделать, она не закроется, – прошлой зимой крыло моей машины задел молочный фургон.

– Доброе утро, Бет! – окликает меня Луиза Перкинс, опуская окно «рэндж-ровера».

– Извини, я опоздала…

– Ничего страшного. Займись сегодня, пожалуйста, комнатами девочек. Джоди залила одеяло лимонадом, а Энни я велела прибрать, но ты же знаешь детей. Да, Соломон пришел с футбола и бросил все прямо на кухне, а кошку стошнило. Извини! Да, еще вымой, пожалуйста, большую духовку. Вчера я запекала мясо.

– Хорошо.

Окно «рэндж-ровера» закрывается. Трое детей Перкинс послушно машут мне с заднего сиденья. Они едут в школу, их форма в полном порядке (включая носки), уроки сделаны, коробки с ланчем аккуратно запакованы, а завтрак – горячий или нет – съеден без истерик и капризов.

Впрочем, не исключено, что я заблуждаюсь. То, что творится внутри Сельского домика, неизменно застает меня врасплох. Как только вы входите, этот дом, такой безупречный извне – с тяжелой дубовой дверью, фамилией хозяев на медной табличке, крыльцом из красного кирпича, чугунной скребницей для обуви, подставкой для молочных бутылок и корзинами с розовыми и желтыми весенними цветами у входа, – отбрасывает лицемерие и берет вас за горло, как грабитель в темном переулке.

Перво-наперво вы натыкаетесь на груду обуви. Детской обуви всех видов и размеров – ботинки и кроссовки, тапочки и бутсы, балетные туфли, школьные туфли и обувь от маскарадных костюмов. Туфли Луизы и ботинки Бена. Обувь непонятного назначения, которая принадлежит неизвестно кому. Каждый понедельник я начинаю с того, что собираю всю эту обувь и расставляю ее по местам, но к четвергу, когда я прихожу вновь, эта груда снова поджидает меня прямо перед входной дверью. Либо вся семья карабкается через эту гору целую неделю, либо они вынуждены пользоваться черным ходом. Перебравшись через обувь, вы сталкиваетесь с игрушками. Порой мне кажется, что у Элли слишком много игрушек, и я кричу, что она должна привести их в порядок, убрать в шкаф, не оставлять посреди комнаты, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не наткнулся на них и не сломал себе шею, иначе я соберу их в большой черный мешок и оставлю на крыльце для мусорщика. Когда я прихожу в Сельский домик, я понимаю, как несправедлива к дочери. Не знаю, успевают ли Джоди, Соломон и Энни поиграть со всеми игрушками – ведь для этого нужно играть день и ночь напролет. У девочек огромное количество кукол всех видов и размеров: куклы-младенцы, куклы-подростки, плачущие куклы, говорящие куклы, куклы-мальчики, куклы-девочки, куклы-мамы с куклами-детьми, куклы-всадники, кукольные машины и набитые одеждой кукольные гардеробные. Здесь видимо-невидимо чудесных игрушек для любого настроения и любых игр – розовые свинки, голубые обезьяны, кошки, кролики и плюшевые мишки. У Соломона невероятное множество машин – от крошечных, меньше детской ладошки, до почти настоящей, куда умещается он сам. В такой машине можно преспокойно доехать до супермаркета «Теско» и привезти домой покупки. От столовой до кухни тянется гоночный трек, по дому разъезжают на танках игрушечные солдаты в полной боевой выкладке и ходят игрушечные пожарные и полицейские, которые разговаривают, если нажать на кнопку.