Сара Уинман - Когда бог был кроликом Страница 10

В поезде метро, отходящем от станции «Уэст-Хэм», взорвалась бомба. Мой отец закончил встречу с клиентом раньше намеченного и находился в это время в вагоне. Он позвонил нам из автомата, чтобы рассказать о бомбе и о том, что с ним все в порядке, в полном порядке, и нам незачем волноваться. В тот мартовский понедельник вечером, когда он вошел в дом с цветами для жены и ранними пасхальными яйцами для детей, его костюм был покрыт густой пылью и пахло от него странно и непривычно – то ли сгоревшей спичкой, то ли подпаленными волосами, – а в уголке рта чернело засохшее пятнышко крови. Когда раздался взрыв, отец прикусил себе язык, а чуть позже, убедившись, что он, как ни странно, совершенно цел, спокойно поднялся и вместе с другими пассажирами молча побрел к выходу и свежему уличному воздуху.

Он много смеялся и играл с сыном в футбол в нашем садике, прыгал за мячом и падал в грязь – словом, делал все, чтобы показать, как далека от нас смерть. И только позже, когда мы с братом легли спать, но тут же встали и спустились на свой привычный наблюдательный пункт посреди лестницы, мы услышали, как весь наш дом тяжело вздохнул: это напускная бодрость выходила из отца, как воздух из шарика.

– Она подбирается все ближе, – сказал он.

– Пожалуйста, не говори глупостей, – попросила мать.

– В прошлом году, а теперь это. Она меня преследует.

В прошлом сентябре отец встречался с каким-то важным клиентом в «Хилтоне» на Парк-лейн, а когда он уже собирался уходить, в вестибюле отеля взорвалась бомба; несколько человек были убиты, и многие ранены. Если бы в последнюю минуту отцу не пришлось забежать в туалет, он вполне мог стать одной из жертв в этом скорбном списке. Слабый мочевой пузырь спас ему жизнь.

Шли недели, но, вместо того чтобы радоваться двум чудесным спасениям, отец упрямо убеждал себя, что грозная тень карающей Судьбы подбирается к нему ближе и ближе. Он верил, что уже совсем скоро ее челюсти захлопнутся, он окажется беспомощным пленником за рядом кровавых зубов и вот тогда-то ясно осознает, что все кончено. Что жизнь прошла.

Его спасательным кругом стал футбольный тотализатор, и он цеплялся за него с маниакальной страстью. Потребность в выигрыше была у него настолько велика, что иногда по утрам он, казалось, искренне верил, будто все уже случилось. Сидя за завтраком, он брал в руки журнал и спрашивал: «Какой дом мы купим сегодня? Вот этот или тот?» Я смотрела на этого сбитого с толку незнакомца, притворяющегося моим отцом, и молча жевала свой поджаренный хлеб. Раньше его никогда особенно не интересовали деньги и, скорее всего, не интересовали и сейчас. Это был вопрос не денег, а веры. Отцу требовалось доказательство, что удача еще не совсем отвернулась от него.

Я каждую неделю выбирала одни и те же числа: свой день рождения, день рождения Дженни Пенни и Рождество – самые важные для меня даты. Брата цифры не интересовали, он брал карандаш, закрывал глаза и вел им по списку команд, как на спиритическом сеансе. Он считал себя избранником фортуны и верил, что именно это отличает его от всех других людей. Я возражала, что от остальных его отличают «те туфли», которые он тайком носит по ночам.

Мать выбирала цифры просто наугад. «Дай-ка я взгляну», – говорила она, а я вздыхала, потому что знала, что никакой системы у нее нет, а это «взгляну» значит только, что она ткнет куда попало. Меня сердила такая небрежность: как будто кто-то, не думая, раскрашивает нарисованный апельсин синим карандашом. Я была уверена, что именно из-за этого мы никогда не выигрывали и не выигрываем, но отец упорно заполнял форму и вместе с точно отсчитанной мелочью клал ее на камин, где она дожидалась прихода сборщика. И каждый раз не забывал произносить заклинание: «В следующую субботу наша жизнь обязательно изменится».

В ту субботу перемен в жизни мы ожидали на краю поля для регби – вполне подходящем для этого месте. Это был первый матч для моего брата, который раньше не признавал никаких контактных видов спорта, но зато теперь нетерпеливо подпрыгивал на месте, ожидая начала второго тайма, как самый нормальный мальчик. К его нормальности я еще не успела привыкнуть. В прошлом году он перешел в частную школу, за что отцу пришлось «отдать руку и ногу», как он выражался (другую руку и ногу он берег для моего образования), и там стал вполне сознательно выращивать из себя нового человека, совершенно не похожего на старого. Мне нравились и новый и старый, я только боялась, что новому брату с новыми интересами могу не понравиться я. Земля под ногами стала хрупкой и ненадежной, будто яичная скорлупа.

Один из игроков подбежал к брату и что-то зашептал ему на ухо.

– Обсуждают тактику, – пояснил отец.

Брат кивнул, наклонился, повозил руками по земле, а потом энергично втер грязь в ладони. Я ахнула. Поступок был до того неестественный и странный, что я ожидала самых невероятных последствий, но ничего не произошло.

На нашей стороне поля было ужасно холодно: вяловатое зимнее солнце, сначала решившее порадовать нас, теперь принялось играть в прятки и скрылось за высокими серыми башнями муниципальных домов, окружавших стадион; мы оказались в промозглой тени. Мне хотелось похлопать руками, чтобы согреться, но я не могла двигаться, потому что была буквально вбита в новое пальто, которое на прошлой неделе купил для меня мистер Харрис, – чудовищная покупка, не принесшая радости никому, кроме продавца. Утром, когда я впервые с трудом втиснулась в него, подошла к зеркалу и окаменела от ужаса, было уже поздно вытаскивать меня из этого орудия пытки; делая это в спешке, родители рисковали сломать мне одну или обе руки.

Мистер Харрис увидел пальто на распродаже и, вместо того чтобы подумать: а понравится ли оно Элеонор Мод? Пойдет ли оно Элеонор Мод? – он, вероятно, решил: этот кошмар как раз ее размера и она будет выглядеть в нем на редкость глупо. У пальто был белый перед, черные рукава и черная спина; оно было тесным, как наколенник, только гораздо менее полезным. Холод оно, правда, не пропускало, но я была уверена, это не из-за качества ткани, а только потому, что холод, едва подобравшись ко мне, умирал со смеху. Родители были слишком вежливыми (слабыми) людьми, чтобы разрешить мне не носить этот подарок. Они только говорили, что мистер Харрис сделал его от чистого сердца, и обещали, что скоро придет весна и будет тепло. Я опасалась, что не доживу до той поры.

Раздался свисток, и мяч взлетел в воздух. Не сводя с него глаз, брат бросился в ту сторону, двигаясь с поразительной скоростью и инстинктивно огибая встречных игроков, а потом подпрыгнул. На секунду он словно завис в воздухе, остановил мяч и едва заметным движением кисти перехватил его. У брата были мамины руки: они, казалось, разговаривали с мячом. Я закричала и вроде бы даже замахала руками, но на самом деле они оставались неподвижными и плотно прижатыми к телу, словно меня разбил паралич.

– Синие, вперед! – кричала мама.

– Вперед, синие! – завопила и я так громко, что она вздрогнула и прижала палец к губам.

Брат несся по полю, плотно зажав мяч под мышкой. Тридцать ярдов, двадцать ярдов, финт влево.

– Вперед, Джо! Давай, Джо! Давай! – орала я. Он споткнулся, но не упал, и по-прежнему никого рядом; пятнадцать ярдов, он оглядывается на бегу, зачетная линия уже совсем близко; и вдруг из ниоткуда, словно просто из грязи, прямо перед ним вырастает пятиголовая человеческая стена. Он врезался в нее, не снижая скорости, раздался оглушительный треск столкнувшихся костей, хрящей и зубов, и брат рухнул в грязь, уже смешавшуюся с кровью, а сверху на него рухнули эти пятеро и остальные, подбежавшие в последний момент. На поле и вокруг вдруг стало совсем тихо.

Солнце медленно выглянуло из-за башни и осветило эту куча-малу, похоронившую под собой моего брата. Я оглянулась на родителей: мать сидела, отвернувшись, и зажимала дрожащей рукой рот. Отец громко хлопал и кричал:

– Молодец, мальчик! Молодец! – Довольно странная реакция на то, что его сыну, возможно, сломали шею.

Похоже, только я осознавала такую опасность, а потому вскочила и бросилась на поле. Я пробежала уже полпути, когда кто-то из зрителей с хохотом выкрикнул:

– Ловите пингвина!

Я остановилась и оглянулась. Все болельщики смеялись надо мной. Даже мои собственные родители.

Судья по одному стаскивал с кучи побитых игроков, пока в самом конце, на дне я не увидела лежащего без движения, наполовину зарытого в грязь брата. Я попыталась наклониться, но из-за проклятого смирительного пальто потеряла равновесие, упала прямо на него, перекатилась и по инерции приняла сидячее положение.

– Привет, – сказала я. – Ты как?

Он смотрел на меня удивленно, не узнавая.

– Это я, Элли, – сказала я и помахала рукой у него перед лицом. – Джо?

Он все молчал, и я, по возможности размахнувшись, шлепнула его по щеке.

– Ой, – ожил он. – Ты зачем это сделала?