Вирджиния Клео Эндрюс - Лепестки на ветру Страница 10

Его голубые глаза заглянули в мои. Наши глаза так похожи. Я любила его, как лучшую часть себя самой, светлую и счастливую часть.

– Кэти, – прошептал он, и его глаза подозрительно заблестели. – Если ты хочешь поплакать, давай, я пойму. Поплачь и за меня тоже. Я надеялся, я молился, чтобы мама приехала и дала какое-нибудь приемлемое объяснение тому, что она с нами делала.

– Приемлемый предлог для убийства? – с горечью спросила я. – Какой можно придумать приемлемый предлог для убийства? Она не столь изобретательна.

Он выглядел таким жалким, что я снова обняла его, одной рукой гладя его волосы, а другой – щеку. Любовь – слово всеобъемлющее, но это совсем не то, что секс, это во много раз сильнее. Когда он спрятал лицо в мои волосы и заплакал, меня переполняла любовь к нему. Всхлипывая, он снова и снова повторял мое имя, словно в этом мире только я осталась реальной и надежной, а больше никому нельзя было верить…

Каким-то образом его губы нашли мои, и мы стали целоваться, целоваться так страстно, что, не в силах бороться с желанием, он попытался увлечь меня в свою комнату.

– Я просто хочу обладать тобой, вот и все, ничего больше. Скоро я уеду в школу, там у меня ничего не будет. На прощание, Кэти, пожалуйста.

Я не успела ответить, он снова схватил меня в объятия и стал целовать с такой испепеляющей страстью, что я испугалась, но и ощутила ответное желание.

– Перестань! Не делай этого! – крикнула я.

Но он не слушал, гладил мою грудь и высвобождал ее из-под халата, чтобы можно было поцеловать.

– Крис! – Я действительно рассердилась. – Нельзя любить меня так, Крис. Ты уедешь, и все, что ты чувствуешь ко мне, сойдет на нет, как ничего и не было. Так мы должны любить других, а не друг друга, тогда мы сохраним чистоту. Не можем же мы буквально повторить историю своих родителей! Мы не будем повторять их ошибок!

Он обнял меня крепче и не сказал ни слова, но я чувствовала, что он задумался о том, что никаких «других» не будет. Что в этом мире он верит только мне, потому что, когда он был совсем юн и очень, очень раним, одна женщина вероломно его обманула, предала и рана его слишком глубока.

Он отступил со слезами на глазах. Но я должна была разрубить этот узел сейчас, немедленно. Для его же пользы. (Все, что мы делаем, мы делаем для чьей-то пользы.)

Я не могла уснуть. В ушах у меня звучал его голос, зовущий, полный желания. Я встала, спустилась вниз и снова пришла к нему в постель. Он ждал меня.

– Ты никогда не будешь от меня свободна, Кэти, никогда. Пока ты жива, мы всегда будем вместе.

– Нет!

– Да!

– Нет!

Но я уже целовала его, потом выскочила из постели и помчалась к себе в комнату, закрыв и заперев за собой дверь. Что такое со мной случилось? Мне нельзя было входить в его комнату и ложиться в его постель. Или я – воплощение зла, как утверждала бабушка?

Нет, только не это!

Я не могу!

Часть вторая

Мечты сбываются

Наступило Рождество. Елка упиралась верхушкой в двадцатифутовый потолок, а подарков под ней было столько, что вполне хватило бы десятку детей, даром что мы с Крисом уже не дети. Кэрри бурно радовалась всему, что принес ей Санта-Клаус. А мы с Крисом употребили последние украденные на чердаке деньги, чтобы купить Полу роскошный красный домашний халат, а Хенни – потрясающее рубиново-красное бархатное платье пятьдесят восьмого размера! Довольная и благодарная, она долго нам на радость рассматривала его, потом написала: «Хорошее платье – в церковь ходить. Порадовали всех друзей».

Пол примерил новый халат. В красном он выглядел божественно, и сидел халат прекрасно.

А затем последовал главный сюрприз. Пол шагнул ко мне, склонился до земли и вытащил из бумажника пять больших желтых билетов. Если бы он целый год сидел и думал только о том, как порадовать меня сильнее, он бы не смог придумать ничего лучше. В его большой красивой руке были билеты на «Щелкунчика» в постановке балетной школы Розенковой.

– Я слышал, это весьма профессиональная труппа, – пояснил Пол. – Сам я не много знаю о балете, но я поспрашивал людей, говорят, эта одна из лучших. При ней же и школа: начальная, средняя и продвинутая группы. Ты на каком уровне?

– На высшем! – провозгласил Крис, я же, онемев от счастья, только молча смотрела на Пола. – Кэти была начинающей, когда мы попали на чердак. Но там случилось удивительное превращение, словно дух Анны Павловой вселился в ее тело. Она сама научилась вставать на пуанты.

Вечером все мы, включая Хенни, совершенно очарованные, сидели в третьем ряду партера. Танцоры на сцене были не просто хороши – они были великолепны! Особенно красивый молодой человек по имени Джулиан Марке, исполнявший главную роль. Как во сне, в антракте я пошла с Полом за кулисы познакомиться с танцорами!

Он подвел нас к стоящей рука об руку супружеской паре.

– Мадам, Жорж, – обратился он к крошечной женщине, лоснящейся, как тюлень, и мужчине ненамного ее выше. – Позвольте вам представить мою воспитанницу Кэтрин Долл, о которой я вам рассказывал. Это ее брат Кристофер, а младшая красавица – Кэрри. С Генриеттой Бич вы уже знакомы.

– Да, конечно, – сказала дама.

Она выглядела как балерина, говорила как балерина и причесывалась как балерина: к гладко зачесанным назад черным волосам прикалывала огромный шиньон. На ней было развевающееся черное шифоновое платье поверх черного трико, а поверх платья – болеро из леопардовых шкур. Ее муж Жорж был спокойный мускулистый мужчина с бледным лицом, неестественно черными волосами и неестественно яркими губами цвета запекшейся крови. Впрочем, и она была под стать ему: ее рот был как алая рана, а глаза – как угольки от костра в бледном сдобном тесте лица. Две пары черных глаз ощупали меня и затем Криса.

– Вы тоже танцуете? – спросили супруги моего брата.

Интересно, они всегда говорят в один голос?

– Нет, я не танцую, – ответил Крис, смутившись.

– Ах, как жаль, – с сожалением вздохнула мадам. – Вы двое составили бы прекрасную пару на сцене. Народ валом валил бы посмотреть на ту красоту, которой обладаете вы и ваша сестра.

Она перевела взгляд вниз, на маленькую Кэрри, испуганно прижавшуюся к моей руке, и, по-видимому, решила ее игнорировать.

– Крис хочет стать врачом, – объяснил доктор Пол.

– Ха! – насмешливо выдохнула она, словно Криса здесь не было или он внезапно лишился чувств и не мог слышать.

И оба они обратили свои эбеновые глазки ко мне, сконцентрировавшись с такой силой, что мне стало неловко и я покраснела.

– Вы учились тэнцевать?

Она произносила «тэнцевать», словно там было «э».

– Да, – тихо ответила я.

– В каком возрасте начали?

– Мне было четыре года.

– А сейчас вам…

– В апреле будет шестнадцать.

– Хорошо. Очень, очень хорошо. – Она соединила ладони своих длинных костистых рук. – Одиннадцать лет профессиональной подготовки. В каком возрасте вы встали на пуанты?

– В двенадцать лет.

– Удивительно! – вскричала мадам. – Я никогда не ставлю девочек на пуанты раньше тринадцати, если только они не отличны. – Она с подозрением нахмурилась. – Вы отличны или вы посредственны?

– Не знаю.

– Вы хотите сказать, что вам никто не говорил?

– Никто.

– Тогда вы, должно быть, только посредственны. – Она кивнула, повернулась к мужу и величественно помахала рукой, отпуская нас.

– Подождите минутку! – взорвался Крис, покрасневший и очень рассерженный. – Сегодня на сцене нет ни одной балерины, которая могла бы сравниться с Кэти! Ни одной! Эта девушка, которая танцует Клару, главную партию, иногда совершенно не попадает в такт музыки. Кэти же очень точно слышит музыку, у нее абсолютный слух. Даже если она танцует под одну и ту же мелодию, она всякий раз немного изменяет свой танец, никогда не повторяется, импровизирует, стараясь сделать его лучше, красивее, трогательнее. Найти такую балерину, как Кэти, – счастье для вашей труппы!

Они покосились на него, подчеркивая неуместную горячность его сообщения.

– Вы такой авторитет в области балета? – спросила мадам с легким презрением. – Вы знаете, как отличить одаренного танцовщика от посредственного?

Крис стоял, словно вросши ногами в пол, как во сне. Он заговорил голосом, внезапно охрипшим от обуревавших его чувств:

– Я знаю лишь то, что я видел, а еще – какие чувства Кэти пробуждает во мне своим танцем. Я знаю, что, когда начинает звучать музыка и она начинает двигаться в такт ей, мое сердце останавливается, а когда ее танец кончается, я ощущаю, что жить не страшно, потому что на свете есть такая красота. Она не просто танцует какую-то партию, она перевоплощается в свою героиню и заставляет поверить в это перевоплощение, потому что верит сама, и в вашей труппе нет ни одной девушки, которая тронула бы мое сердце, заставила бы его трепетать и сжиматься. Так что давайте, не принимайте ее, другая труппа только выиграет от вашей глупости.