Даниэль Глаттауэр - Дар Страница 10

Думать об этом – я не думал. Я же не мазохист. Реально в моем распоряжении было только гугловское фото Ребекки с конгресса стоматологов, и с ним я сопоставлял те моментальные снимки, которые сохранил мой промежуточный мозг. Серия этих моментальных снимков складывалась в маленький фильм, который я прокручивал по нескольку раз на дню, чтобы время от времени побаловать себя чем-то приятным, что бы отвлекало меня от привычного. Больше всего я любил прокручивать этот фильм ночами, лежа в постели, когда моя голова была уже непригодна для того, чтобы подводить итоги дня, а то и всей жизни. Вот и давеча я рассматривал Ребекку и воображал себе, что все доступное представлению может быть осуществимо, даже фактически невозможное.

– Ты немного того в зубную врачиху? – спросил меня Мануэль, к моей полной растерянности, в один из наших вечеров.

При этом у него была на верхней губе та гнусная ухмылка полупросвещенного подростка, у которого любовные сигналы из телевизионных каналов и интернет-форумов еще не дошли до головы, не говоря уже о сердце, а копошились где-то на пару этажей ниже.

– Я немножечко чего? – уточнил я.

Теперь он имел случай доказать мне, на что способен.

Он отложил в сторону ручку, которой так и не вписал еще ни одного слова в лежавшую перед ним тетрадь, хотя занес ее над страницей добрых двадцать минут назад.

– Ты сам знаешь, что я имею в виду, втрескался, втюрился…

Ясное дело, обычный язык войны и борьбы. Я-то был сторонником более строгих вербальных законов о хранении оружия, по крайней мере для подростков.

– Влюбился, ты имеешь в виду? – спросил я.

Это слово, разумеется, было для него мучительно стыдным, ведь он был мальчишка, а в этом на удивление мало что изменилось со времен моего собственного детства.

– Да, она мне нравится, она, признаться честно, как раз в моем вкусе, – произнес я.

– Но тут тебе придется изрядно помучиться.

Теперь он снова ухмыльнулся, но уже не гнусно, а скорее заговорщицки.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, с твоими-то зубами.

– Уж она мне их выправит и отполирует, – сказал я.

Тут он громко рассмеялся. Я не считал, что он заходит слишком далеко, потешаясь надо мной все больше. У меня даже внезапно возникло чувство, что я в состоянии стать для него настоящим примером – а именно в том, как смотреть на вещи субъективно, когда объективно они представляют собой нечто совсем другое. Начинать с этим делом никогда не рано, потому что это всегда пригодится для того, чтобы выжить.

С Флорентиной в пивном баре

Как отец, я пережил на этой неделе еще один маленький звездный час: мне позвонила Флорентина, она хотела встретиться со мной, без Гудрун – только мы вдвоем. Встречи вдвоем с моей дочерью можно было пересчитать по пальцам одной руки. Бесконечно много лет назад я ездил с ней в парк Пратер покататься на пони, то были травматичные полдня, которые я не могу забыть до сих пор. Сидя верхом на лошадке, маленькая принцесса внезапно расплакалась, и ее невозможно было ничем успокоить. Признаться, и я – как зритель – ожидал от пони большего, чем пять скучных шагов, после каждого из которых ему требовалось по пять минут передышки для переваривания. Проблема была в том, что Флорентина тогда считала виноватым меня, ведь это я посадил ее верхом на ленивого пони, в то время как другие дети носились на других лошадках вскачь. Мне не оставалось ничего другого, как вызвать Гудрун, чтобы она забрала истерически орущего ребенка. Бертольд, новый папа, не преминул явиться вместе с ней. Он демонстративно встал между мной и Флорентиной и простер объятия так, как будто был ее спасителем. Увидев его, Флорентина бросилась к нему, как одержимая. Он поднял ее вверх, покружил в воздухе, прижал к себе, поцеловал. Слезы высохли в мгновение ока, и малышка просияла во все лицо. В награду ей было позволено залепить сахарной ватой весь рот, Бертольд точно знал, чем можно склеить разбитое детское сердце. На прощанье я помахал ей, но она не помахала мне в ответ. С тех пор мы всячески избегали общения вдвоем. О’кей, это я избегал. Просто у меня был панический страх опять посадить мою маленькую Флорентину не на ту лошадку.

Итак, то была ее инициатива, и ее звонок, и ее идея, и ее конкретное желание, и так мы встретились с ней в альтернативном пивном баре «Трайблоз», в пресловутом Штувере – тоже по ее выбору, – куда люди младше сорока не заглядывали в принципе. В этом ей хотелось пойти мне навстречу явно дальше, чем на полпути. Я перед тем уже выпил пару стаканов, потому что был страшно взволнован. Дети умеют ввергнуть нас в стресс как следует.

Ее вид, дорогие шмотки, которые радикально удешевлялись ее манерой их носить, размазанный макияж и серебряная звездочка на ноздре, желавшая казаться гадким панковским пирсингом, – все это должно было рассеять последние сомнения в том, что в помещение вошел ребенок. В состав ее прикида входило и то, что на каждом мужчине, будь то посетитель или кельнер – неважно, какого пошиба, – она опробовала свой мерцающий взгляд, и это причиняло мне настоящую боль.

– Для меня пиво, а ты что будешь пить, Флорентина? Яблочный сок? – спросил я.

– Тоже пиво, – кивнула она.

– Что, правда? – засомневался я.

Мне это совсем не понравилось, ведь был еще белый день.

– Конечно. Я всегда пью пиво, когда выхожу, – сказала она и заговорщицки улыбнулась мне, потому что ей и в самом деле казалось, что этим она набирает у меня очки.

Я, к сожалению, был последним, кто имел право применить здесь свое властное слово.

Приблизительно в том же направлении двинулся затем и наш разговор. Флорентина хотела пожаловаться мне на своих обывательских «стариков». Она по горло была сыта домом, школьными уроками, лимитированным временем в Интернете, закрепленными часами обеда и ужина и контролируемым часом возвращения домой, призывами к порядку и дисциплине, к чистоте и вежливости, стилю и этикету. Кроме того, она всерьез подумывала о том, чтобы все бросить и прекратить обучение в гимназии.

– Для того чтобы заняться чем? – спросил я.

– Понятия не имею, устроюсь куда-нибудь на работу, я просто хочу быть свободной. Я не хочу закончить так, как мама или папа… то есть Бертольд, – сказала она.

– Ты предпочитаешь закончить так, как я? – уточнил я.

Редко мне приходилось произносить фразу, которая бы так крепко приклеилась к языку и так болезненно от него отделилась, как эта.

– Ты хотя бы живешь своей жизнью, делаешь что хочешь и не беспокоишься о том, что подумают о тебе другие, – заявила она.

– Но не путай это со свободой, детка, – ответил я. – Вся моя свобода состоит только в выборе между пивом, вином и шнапсом, да и эту свободу я могу себе позволить лишь потому, что твоя мама пристроила меня на работу, к тому же на работу, которую я ненавижу. Вот она, моя свобода!

Внутри я дрожал от страха, что у Флорентины сейчас опять будет тогдашний взгляд, какой был у нее верхом на пони.

– Но ты, по крайней мере, естественный. Ты всегда оставался верен себе, а считается только это, – сказала она.

Я лишь успел взять ее руку и крепко пожать, как мне немедленно понадобилось в туалет.

Когда я снова был в порядке и вернулся к столу, Флорентина разоткровенничалась и рассказала, что у нее уже три месяца как есть друг. Его зовут Майк, ему двадцать один год.

– И он музыкант, – предположил я.

– Да. А ты откуда знаешь? – Она и впрямь удивилась.

– Я знаю мою дочь. Ударные?

– Нет, бас-гитара.

– Хорошие басисты всегда нужны, – соврал я. – И что они играют?

– Инди и психоделический рок, скорее медленные вещи.

«Психоделический» – это не предвещало ничего хорошего.

– И вы уже?..

– Я нет. А он уже, но только сигареты, ничего тяжелого.

Я, правда, имел в виду совсем другое, но и это встревожило меня не на шутку.

– Ты хочешь познакомиться с Майком? – поинтересовалась она.

– Хочу, и даже очень. Непременно! Это замечательно, что ты спросила.

– Он очаровательный. Он тебе понравится, – заверила она.

Я не был в этом так уж уверен.

– Он напоминает мне тебя.

С одной стороны, это было восхитительно, но с другой – подтверждало мои худшие подозрения.

– Но ни слова маме и Бертольду, обещай это. Им ничего нельзя про него знать, – попросила она.

– От меня они ничего не узнают, в этом я клянусь.

Я смотрел на свой пустой пивной бокал и чувствовал, что настоятельно нуждаюсь в добавке. Но с этим дело обстояло плохо, потому что бокал Флорентины тоже был пуст.

– Я, кстати, тоже хотел бы, чтобы ты кое с кем познакомилась, но это, может быть, несколько преждевременно, – сказал я.

– У тебя новая любовь? – Она распахнула глаза, и ее зрачки, обрамленные зелено-медно-янтарными радужками, загорелись.

У нас троих были практически одинаковые шесть глаз.

– Нет-нет, не это… или… то есть… может быть… но я имею в виду кое-кого совсем другого. Только это еще рановато, – повторил я.