Роллан Сейсенбаев - Мертвые бродят в песках Страница 11

А этим секретарям – зачем им надо было тратить нервы, думая о больном море? Себе дороже. И конечно, не нравилось им, что Кахарман часто бывал и в Алма-Ате, и в Москве: рассказывал о гибельном положении, просил, умолял, но так ничего и не добился. Был в Москве профессор Славиков Матвей Пантелеевич – казахи называли его Мустафой – всей душой страдал он, зная о судьбе моря. Но Славиков – ученый с мировым именем – ничем не мог помочь Кахарману, не пользовался он авторитетом у чиновников. Покойный Мустафа еще в пятидесятые годы говорил, что морю и всему этому краю неминуемо грозит гибель, если не научиться правильно, использовать воды двух рек. Сколько раз предупреждал он об этом! Море уже начало задыхаться без пресной воды. Сколько он написал бумаг в высшие инстанции! Ничего не добился, хотя с мнением Славикова в руководящих органах вроде бы считались. Стала исчезать рыба. В последние годы для того, чтобы выполнить план заготовки, рыбаки от ранней весны до поздней осени пропадали на Балхаше и Каспии. В это бедственное время для рыбаков Синеморья Кахарман открыл в аулах ремонтные мастерские, а чтобы занять женщин, организовал маленькие трикотажные предприятия. И вообще, каких только новшеств не напридумывал Кахарман, заботясь о людях, заботясь о том, чтобы была у них всегда работа, – насущный, стало быть, хлеб. И все-таки оказался неугоден. Сняли с работы за то, что не выполнил план по заготовке рыбы. Он был возмущен несправедливостью, потрясен до глубины души. Мрачнее тучи вернулся он с бюро обкома. Пробыл в доме родителей лишь день, назавтра его в ауле уже не было – уехал с семьей в чужие края. Ни Корлан, ни Насыр не стали противиться намерениям Кахармана: знали, что характер у него решительный, своенравный. Единственное, о чем они просили, – оставить на лето им внука Бериша. Бериш с первых своих дней воспитывался у стариков, родителей своих называл дядей и тетей, – он вдруг не захотел ехать в чужие края. Трудно сказать, был ли он уже в том возрасте, когда человек осознает свою сильную привязанность к родным местам, – но решение его было твердым.

«Моя судьба, – сказал в тот вечер Кахарман, – давно переплелась с судьбою этого края, но жить здесь и каждый день видеть, как умирает море, – это все равно, что медленно и мучительно умирать самому. Работу я себе найду, Айтуган тоже чего-нибудь найдется. За нас не волнуйтесь – не пропадем. А вы решили окончательно: остаться? Не передумаете?»

Насыр после длительной паузы поднял голову и посмотрел сыну в глаза: «Пусть будет удачным твой путь. А нам ехать в чужие края ни к чему. Или ты думаешь, там не хватает своих стариков? Видно, придется нам умирать вместе с морем…» Корлан, весь вечер хлопотавшая у дастархана, часто вздыхала и горестно охала. Была она крупная, белолицая байбише, голос у нее был приятный, мягкий. Сказала она в тот вечер вот что: «Кахарман, сынок мой. Я тебя из всех моих детей люблю поособому. Может быть, потому, что дочерей у меня много, а сын один. Но не только потому. Я всегда видела больше этого. Не как мать, а как посторонний человек, я замечала, что ты был лучшим среди сверстников. Теперь ты вырос достойным человеком, до сегодняшнего дня руководил людьми. Если пришлые начальники ценили превыше всего личный покой, собственное благополучие, ты был не таким. Мне дорого то, что ты сумел стать совестью и честью нашего Синеморья. Люди любят тебя, волнуются за тебя, желают тебе только добра. Ты уехал на бюро обкома, а в доме нашем не закрываются двери. Идут и идут люди, чтобы услышать новости о тебе. Они говорят, если Кахармана снимут с работы, – уволимся все. Пусть первый секретарь обкома закатывает рукава и ловит рыбу, пусть они узнают, что такое наша работа. Сынок, разве это не подтверждение высокого уважения, высокой любви, которыми ты пользуешься среди людей?»

И словно в доказательство слов Корлан, в это время в сенях послышались громкие голоса, вошли несколько человек. Это были рыбаки, близкие друзья Кахармана. Каждый из них поздоровался с ним за руку, молча сели.

Кахарман продолжал прерванный разговор:

«Снимут меня, поставят другого, стоит ли размышлять об этом… Лучше скажите мне, – теперь он больше обращался к матери и Беришу, хотя и с некоторой шутливостью, – поедете со мной или останетесь с отцом?»

«Дороже всего на свете для меня твой отец и наше Синеморье. А вам дай Бог счастья и благополучия. Вот и все, чего я хочу в этой жизни», – ответила мать решительно и спокойно.

«Значит, правда, что вас сняли?» – прямодушно спросил молодой парень Есен, сын старухи Жаныл.

«Правда, Есен, чистейшая, правда», – ответил Кахарман. В его облике не было усталого уныния, напротив, он был собран, энергичен. Люди оживились, чтобы вступить в разговор, но Есен опять опередил других: «Кахарман ага, зачем вы тогда посылаете меня на годичные курсы мотористов? Если будет другой начальник над нами, я не поеду на эти курсы!» Есен был решителен и взволнован.

«Ты думаешь, если сняли Кахармана с работы, так и жизнь вокруг остановилась? Всем нам дорого Синеморье, Есен. Долг каждого из нас – отдать морю все доброе, что имеем. Учеба и знание еще никому не вредили. Ты, Есен, конечно, умеешь ловить рыбу, но теперь, кроме этого, еще и технику освоишь. Иначе как ты думаешь прокормить свою мать? Ты должен ехать учиться. А обо мне не беспокойтесь, я найду себе место. А вот морю… морю, наверно, трудно будет без меня. Еще труднее».

Сказав так, Кахарман задумался.

Пришло время прощания. Корлан отвела сына в сторону и спросила тихо: «Наверно, в области тебя упрекнули тем, что твой отец стал муллой?»

«Нет, разговора такого не было», – уклонился Кахарман от ответа, тайно удивляясь прозорливому, чуткому уму матери.

Неистово хлеставшие косые струи дождя, вдруг стали слабеть, вскоре дождь прекратился совсем. Однако небо все еще было в черных тучах, хотя свинцовые прежде волны стали уже кое-где светлеть. Желтый песок разбух, до пределов напоенный влагой. В ауле, не дождавшись, когда прекратятся ливень и буря, бросились к морю: кто пешком, кто на лошадях. Люди были возбуждены, их голоса в предутренних сумерках далеко разносились по побережью.

Насыр, все еще молясь, обернулся и увидел подбежавшую сумасшедшую старуху Кызбалу. Она, как и Насыр, была насквозь промокшая, седые редкие волосы, выбившиеся из-под платка, лезли ей в глаза, но старуха пристально и выжидающе глядела в море.

Единственную радость, единственного сына отняло море у Кызбалы. Но если недолгим было ее материнское счастье, то женского счастья она отведала лишь крохотный глоточек. Всего год прожила она с мужем: ушел на фронт и не вернулся. Нурдаулет был парень хоть куда. Имел богатырское телосложение, веселый и добрый нрав, слыл в ауле хорошим рыбаком. На груди его было вытатуировано слово «Синеморье». Какой землей засыпало это слово в годы войны – белорусской, прибалтийской, немецкой? Только Бог знает это. Точно такая же татуировка была и на груди Даулета, его сына. Даулет в тот день вышел в море вместе с Насыром. Поднялась буря, нелепая смерть настигла его – лодку, в которой был сын Кызбалы, перевернуло и Даулет утонул. Находились в лодке он и Кайыргали, сын лекаря Откельды. Они раньше Насыра управились с сетями, направились к берегу. Отплывая, Даулет крикнул: «Дядя Насыр, мы проложим дорогу к берегу! Легче вам будет идти!» Насыр, выбирая сети из воды, в ответ только махнул рукой. Лодка молодых ребят была уже далеко, когда Насыр с помощниками Карибжаном и Корланом тоже взяли курс к дому. В ясном голубом небе вдруг появился клок черной тучи и, словно нагоняя людей, стал приближаться. Карибжан воскликнул: «Ау, смотри, Насыр, как летит она – прямо как щука за добычей!» Насыр посмотрел в небо, нехорошо дрогнуло его сердце.

В детстве он много слышал от старых рыбаков о морских смерчах, которые появлялись внезапно черной тучей, и сильный круговой вихрь вздымал морскую воду столбом. Многие рыбаки погибали, попадая на путь смерча. Но Насыру на своем веку не приходилось видеть смертоносный смерч.

Вокруг все потемнело. Однако еще несколько минут небо оставалось ясным над лодкой Даулета и Кайыргали, пока туча не нагнала их. И в то самое мгновенье, когда ее зловещая тень упала на лодку молодых ребят, случилось самое страшное. С левого борта их лодки вода поднялась вдруг столбом, будто была намагничена тучей. На море началось что-то невероятное: оно просто взбесилось. Лодка Насыра не подчинялась ему, и спасти их могла только воля Аллаха. «Ойбай, – в ужасе вдруг крикнул Карибжан, – ту лодку подняло в небо!»

Насыр оглянулся, но успел увидеть только мелькнувшую корму. Лодка Даулета и Кайыргали в мгновение ока стремительно исчезла в круговерти морской – столбе смерча.

На берегу их встречала Кызбала. Сердце матери почуяло беду, подумал Насыр. Она, истошно вопя, схватила Насыра за грудки: «Где мой Даулет? Где мой сынок?»

Что мог ответить ей Насыр?