Элис Манро - Тайна, не скрытая никем (сборник) Страница 11

– Любовь никогда не умирает.

Луизу охватило раздражение, почти гнев. Вот что делают с человеком все эти ораторские выступления – превращают его в личность, способную изречь вот такое. Любовь умирает каждый день. Во всяком случае, отвлекается, задерживается где-то – так что с тем же успехом могла бы и умереть.

– Артур завел привычку приходить и сидеть в библиотеке. Вначале меня это очень злило. Я смотрела на его затылок и думала: «Ха, а что, если тебя кто-нибудь треснет по этому затылку!» Вы не найдете в этом никакого смысла. Тут никакого смысла и не было. А потом оказалось, что я хотела чего-то совершенно другого. Я хотела выйти за него замуж и вести нормальную жизнь. Вести нормальную жизнь, – повторила она, и у нее как будто закружилась голова от внезапно нахлынувшей волны прощения, безумия, наполняющей светом пятнистую кожу на руках и крупные сухие пальцы – совсем рядом с его рукой, лежащей на сиденье стула между ними. Любовная вспышка в каждой клетке, оживает забытое чувство. «О, никогда не умирает».

По засыпанной гравием площадке к ним приближалась группа странно одетых людей. Они двигались плотно сбитой кучкой черноты. У женщин были полностью закрыты волосы – черными платками или чепцами. У мужчин – широкополые шляпы и широкие подтяжки. Дети были одеты точно так же, как взрослые, вплоть до чепцов и шляп. Видно было, что им всем ужасно жарко в этой одежде – вспотевшим, запыленным, настороженным и робеющим.

– Толпаддлские мученики, – сказал он как-то обреченно и в то же время сочувствуя этим людям и слегка подшучивая над ними. – Наверно, мне следует подойти к ним. Подойти и перекинуться словечком.

Эта неуклюжая шутка, вымученная доброта напомнили ей кого-то еще. Кого же? Увидев со спины ширину его плеч и широкие плоские ягодицы, она поняла кого.

Джима Фрери.

О, какую шутку над ней сыграли! Какую шутку сыграла над собой она сама! Но она такого не потерпит. Она выпрямилась и втянула живот, и черные одежды пришельцев расплылись облаком. У нее кружилась голова, она чувствовала себя униженной. Она не потерпит.

Но люди подошли поближе, и она разглядела, что они не сплошь в черном. Она видела теперь проблески темно-синего – рубашки мужчин – и темно-синие и фиолетовые платья женщин. Она стала различать лица – мужские за бородами, женские в густой тени широких краев чепца. Луиза наконец поняла, кто они. Менониты.

Менониты жили теперь и в этой части страны тоже. Поселение менонитов было в Бонди – деревне к северу от Карстэрса. Эти люди собирались ехать домой на том же автобусе, что и Луиза.

Джека с ними не было, и нигде вокруг – тоже.

Предатель поневоле. Странник.

Как только Луиза поняла, что эти люди – менониты, а не какие-нибудь никому не известные потерянные незнакомцы, они перестали казаться ей застенчивыми и настороженными. Скорее наоборот, они были весьма благодушны и передавали друг другу пакетик конфет, причем взрослые ели конфеты наравне с детьми. Менониты расселись на стульях вокруг Луизы.

Неудивительно, что ее бьет озноб. Она пронырнула под волной – а никто вокруг не заметил. Называйте это как хотите, но, по сути, она пронырнула под волной. Нырнула в глубину, проплыла насквозь и вынырнула с другой стороны и теперь сидела вся в холодном поту, с грохотом в ушах, провалом в груди и бунтующим желудком. Она сражалась с хаосом – бездной, грозящей ее поглотить. Внезапные ямы, импровизированные трюки, сияющие и вдруг исчезающие утешители.

Но приход менонитов ее спас. Плюханье задов на стулья, шорох пакета с конфетами, медитативное чмоканье и тихий разговор. Не глядя на Луизу, маленькая девочка протягивает пакет, и Луиза берет мятную карамельку. Она удивлена, что еще способна держать конфету в руках, что губы еще могут сложиться в «спасибо», что вкус во рту – именно тот, ожидаемый. Луиза сосет конфету, как менониты – свои, не торопясь, и этот вкус вопреки всему вселяет в нее надежды на некое разумное продолжение бытия.

Загораются огни, хотя вечер еще не наступил. На деревьях, под которыми стоят деревянные стулья, кто-то развесил гирлянды из маленьких цветных лампочек, которые Луиза до сих пор не замечала. Они наводят ее на мысль о празднике. Карнавале. Лодках с певцами на озере.

– Что это за место? – спрашивает она у женщины, сидящей рядом.

Так получилось, что в день смерти мисс Тэмблин Луиза жила в гостинице «Коммерческая». Она тогда работала торговым агентом в компании, которая продавала шляпки, ленты, носовые платки, фурнитуру и дамское нижнее белье розничным магазинам. Луиза услышала в гостинице разговоры о смерти библиотекарши и подумала, что городу скоро понадобится кто-то на замену. Она немыслимо устала от постоянного таскания чемоданов с образцами – то грузи их на поезд, то выгружай из поезда, то показывай в отелях, доставай из чемоданов да укладывай обратно. Она сразу же пошла и поговорила с людьми, которые были начальниками над библиотекой. Мистер Дауд и мистер Маклеод. Это звучало как псевдоним водевильных артистов, но выглядели они совершенно по-другому. Платили в библиотеке плохо, но Луиза и на комиссионных не очень хорошо зарабатывала. Она сказала, что закончила старшие классы в Торонто и работала в книжном отделе универмага Итона до того, как перешла в разъездные торговые агенты. Она умолчала о том, что у Итона пробыла только пять месяцев, а потом у нее обнаружили туберкулез и она провела четыре года в санатории. В любом случае от туберкулеза ее вылечили – все очаги исчезли.

В гостинице ее переселили на третий этаж, где располагались постоянные жильцы. Оттуда из окна виднелись покрытые снегом вершины над крышами городка. Карстэрс лежал в долине реки. В нем было три-четыре тысячи жителей и длинная главная улица, идущая под горку, через реку, а там снова в горку. Еще в городе была фабрика по производству пианино и органов.

Дома в городе строились навечно, дворы были широкие, а улицы обрамлены рослыми вязами и кленами. Луиза еще не видела городок в то время, когда деревья стоят в листве. Должно быть, он тогда выглядит совсем по-другому: зелень скрывает многое, что сейчас открыто всем.

Она была рада начать все сначала. Она чувствовала себя притихшей и благодарной. Она уже не в первый раз начинала все сначала, и в прошлые разы все складывалось не так, как ей хотелось, но она верила в силу мгновенных решений, в непредвиденное вмешательство, в неповторимость своей судьбы.

Городок был полон запахом лошадей. Вечерело, и большие кони в шорах, с оброслыми копытами тянули сани через мост, мимо гостиницы, туда, где кончались уличные фонари, по темным проселочным дорогам. За городом они разъедутся в разные стороны, и звон колокольчиков на чужой упряжи затихнет вдали.

Настоящая жизнь

Один мужчина взял и влюбился в Дорри Бек. Во всяком случае, хотел на ней жениться. Честное слово.

– Будь жив ее брат, ей сроду незачем было бы ходить замуж, – сказала Миллисент.

Что она имела в виду? Ничего плохого. И про деньги она тоже не думала. Она хотела сказать, что в нищей и отчасти безалаберной жизни, которую вели Дорри и Альберт, была любовь, была утешительная доброта и одиночество им не грозило. Миллисент, проницательная и практичная, была в некоторых отношениях упорно сентиментальна. Она всегда верила, что настоящая нежная любовь изгоняет телесные потребности.

Миллисент думала, что жених Дорри влюбился в нее за то, как она держит нож и вилку. И действительно, сам он их держал точно так же. Дорри не выпускала вилки из левой руки, а правой только резала ножом. Она не перекладывала все время вилку в правую руку, чтобы донести еду до рта. Это потому, что в юности она училась в колледже для благородных девиц в Уитби. На остатки семейных денег. Еще Дорри там научили красиво писать, и это, возможно, тоже сыграло свою роль, так как после первой встречи ее роман проходил исключительно по переписке. Миллисент очень нравилось, как звучит это название, «Колледж для благородных девиц», и она втайне твердо решила, что ее дочь обязательно будет там учиться.

Миллисент и сама была образованной женщиной. Она преподавала в школе. Она отвергла двух серьезных претендентов на ее руку – одного за то, что он пытался засовывать язык ей в рот, а другого за то, что у него была до ужаса противная мать. После этого она согласилась выйти за Портера, который был старше ее на девятнадцать лет. Он владел тремя фермами и обещал Миллисент, что не позже чем через год оборудует уборную в доме и еще купит столовый гарнитур, диван и кресла. В первую брачную ночь он сказал: «А теперь терпи все, что положено», но Миллисент знала, что он вовсе не хотел ее обидеть.

Это было в 1933 году.

Она вскоре родила троих детей, одного за другим, и после третьих родов у нее начались какие-то неполадки. Портер был порядочный человек и с этого времени почти перестал ее трогать.

Дом, в котором жили Беки, стоял на земле Портера, но не Портер перекупил у них землю. Он приобрел землю и дом Альберта и Дорри у человека, который купил все это у них. Так что, строго говоря, Альберт и Дорри арендовали бывший свой дом у Портера. Но никаких денег Портер с них не брал. Пока Альберт был жив, он приходил поработать денек, когда предстояла важная работа – например, если заливали цементный пол в сарае или укладывали сено на сеновал. Дорри тоже приходила по такому случаю и еще когда Миллисент рожала или устраивала в доме генеральную уборку. Дорри была удивительно сильная, она таскала мебель и могла делать мужскую работу, например приколачивать ставни на окна на случай бури. Приступая к трудному делу – если, допустим, предстояло содрать старые обои в целой комнате, – она расправляла плечи и вздыхала. Это был долгий, счастливый вздох. Она излучала решимость: большая, крепкая, с тяжелыми ногами, каштановыми волосами, широким застенчивым лицом и темными веснушками, похожими на бархатные точки. Один местный житель назвал в ее честь лошадь.