Майкл Каннингем - Дикий лебедь и другие сказки Страница 12

Ему пришлось труднее. До сих пор он удачно блефовал – все время после злосчастной аварии, в которую угодил почти сразу же после того, как безупречным триумфатором окончил школу. А в этот раз будто какая-то зловредная чертовка влезла и выдала соль анекдота, который он только начал рассказывать (не успев помянуть ни говорящей собаки, ни раввина, ни любителей заключать пари) и который вынужден был теперь завершить какой-нибудь совсем уж абсурдной или макаберной концовкой.

Значит, заходит такой красавчик в бар… И тут взрыв – ба-бах! – и все покойники.

Та бравада, которая никогда ей в нем не нравилась, та наглая самоуверенность, от которой ее воротило – все это было, оказывается, лишь уловкой, упрощавшей жизнь. Карикатурно храбриться его заставляла необходимость.

Он совсем по-женски знал, каково это – сносить удары. И совсем по-женски умел вести себя так, будто все у него в порядке.

Иногда разделяющая нас ткань рвется и в прореху просвечивает любовь. Иногда прореха эта на удивление мала.

Она вышла замуж и за мужчину, и за несовпадение, влюбилась в противоречие между его телосложением и физическим изъяном.

Он женился на первой девушке, не делавшей вид, что, мол, подумаешь, нет ноги, какой пустяк, на первой, которая не испытывала необходимости заслониться от его горя и его гнева или, что гораздо хуже, убедить его, что ни печалиться, ни гневаться повода у него нет.

А потом пришло время удивляться друг другу.

Его по прошествии нескольких лет брака удивляло, насколько часто отвращение к сентиментальности заставляло ее поступать бездушно и жестоко, а еще удивляло, что она упорно называла это «искренностью». И как ему было сладить с женщиной, требовавшей каждый свой промах, каждую оплошность засчитывать ей в заслугу, записывать в число очаровательных свойств ее натуры, которые он никак не хочет оценить?

Она удивлялась, как стремительно его беспечно сиявшая красота вылиняла до заурядно-улыбчивого обаяния продавца автомобилей, удивлялась, что он сделался продавцом автомобилей, что, тяжелея и грубея телом, он все больше превращался из жертвы мстительного ревнивого божества в бодрого безногого оптимиста.

Его удивляло, как одиноко, оказывается, может быть рядом с ней, ее – каких трудов стоит сохранить хоть толику привязанности к нему. Ее хиреющая привязанность питала его одиночество. Он от одиночества отчаянно силился быть благожелательней и милее, чем только нагонял на нее отталкивающую тоску. Она говорила ему за ужином в ресторане: «Бога ради, перестань разговаривать со мной так, будто пытаешься продать мне машину», и ничего хорошего это не обещало. Он завел роман с недалекой девицей, восхищенно внимавшей каждому его слову и хохотавшей (может быть, чуть слишком вызывающе) над каждой его шуткой – и это тоже не обещало ничего хорошего.

И тем не менее они оставались мужем и женой. Они не разводились, потому что с рождением Тревора она взяла отпуск по уходу за ребенком, а после отпуска так и не вернулась, вопреки первоначальному намерению, в свою юридическую фирму – кто же мог подумать, что любовь к крошке-сыну захватит всю ее без остатка. Они не разводились, потому что ремонт на кухне затянулся, казалось, на целую вечность, потому что вслед за Тревором у них появилась Бет, потому что брак, в конце концов, имеет и свои положительные стороны, потому что разводиться – это так трудно, так страшно и так грустно. Они могли бы развестись, когда отремонтировали кухню, когда дети подросли, когда из области склок и обид их супружество вступило наконец в ледяную пустыню полной непереносимости друг друга.

Они все еще надеялись научиться быть счастливыми вместе. Все еще мечтали временами достичь такого градуса несчастья, когда у них просто не останется выбора.

Как тебе сказка?

Нормально.

Я ее специально приберегала. Ждала, чтобы ты выросла.

Выросла?

Восемь – это еще не выросла, но все равно ты старше, чем была, например, в шесть. Почему она тебе не понравилась?

Дурацкий вопрос, не люблю, когда ты так спрашиваешь. Я же сказала: «нормально».

Ладно, давай по-другому. Что тебе в ней не понравилось?

Можно я пойду?

Подожди. Ответь сначала на вопрос.

Тревору ты ее не читала. Ему везет, он в кикбол играет.

Я хотела прочитать ее тебе одной. И что же тебе в ней не понравилось?

Почему у солдатика не было ноги?

Мастеру не хватило олова.

И вот это еще глупо, как солдатик влюбился в балерину, потому что думал, что у нее тоже нет ноги.

Ему была видна только одна нога. Вторую она вскинула высоко назад.

А он, что ли, балерин раньше не видел?

Может, и не видел. А может, ему просто было приятней так думать. Вот если бы у тебя была одна нога, тебе ведь хотелось бы познакомиться с такими же, как ты, одноногими?

И еще так не бывает.

Как «так»?

Ну, чтобы солдатик выпал из окна, и злые мальчишки посадили его на бумажный кораблик и пустили по водосточной канаве.

А по-моему, очень даже бывает.

Ага, а потом его проглотила рыба, а эту рыбу потом купила кухарка и принесла в тот же дом, а когда разрезала рыбу, нашла в ней солдатика.

Ну и чем тебе эта история не нравится?

Она же глупая, да?

Она про судьбу. Знаешь, что значит слово «судьба»?

Ага.

Солдатик и балерина не могли быть порознь. Это и есть судьба.

Я знаю, знаю. И все равно глупо.

Может, давай поищем другое слово…

А потом мальчишка бросил солдатика в печку. Просто так, ни за чем. Это когда солдатик вернулся домой в рыбе. Он кинул его в печку.

Мальчишку заколдовал злой дух.

Злых духов не бывает.

Ладно. Скажем так, мальчишке не нравилось, что солдатик – другой.

Когда у кого-то что-то неправильно, ты всегда говоришь, что он «другой».

«У кого-то что-то неправильно» – так говорить нехорошо.

А еще знаешь, что там совсем глупо? Что балерина тоже прыгнула в печку.

Хочешь, вместе подумаем о том, что такое, на самом деле, «судьба»?

У балерины были две ноги. Она спокойно стояла на полке. И никакой там «другой» не была.

Но зато «другого» любила.

А что такого прекрасного в том, чтобы быть «другим»? Ты так говоришь, как будто это прямо награда какая-то.

Перелом в их семейной жизни наступил в ее двадцатую годовщину, когда взорвалась и сгорела яхта.

Произошло это во время первого после появления детей отпуска, который они проводили вдвоем. Тревор уже учился на первом курсе в Хаверфордском колледже, а Бет заканчивала школу – то есть оба вполне себе подросли. А их дом теперь, с отремонтированной кухней, по словам риелтора, стоил целого состояния и легко нашел бы покупателя.

То есть поводов продолжать быть вместе у них не осталось. И они отправились в совместный отпуск, чтобы попытаться сохранить брак – обычно это означает, что сохранять больше нечего.

Круизная яхта с десятью пассажирами и тремя членами экипажа на борту взорвалась и загорелась у побережья Далмации. Потом им расскажут про пьяного матроса, зажигалку «зиппо» и утечку пропана.

А пока они загорали на палубе. Она заметила облако, похожее на Франклина Рузвельта в профиль, и показывала на него мужу, полагая, что именно так заведено у счастливых пар, в надежде, что имитация счастья перерастет в подлинник. Небесполезным в рассуждении подлинного счастья обещало оказаться и то, что они на две недели очутились в ограниченном пространстве с одиннадцатью незнакомцами, что вчера, глядя, как они встают из-за стола после ужина, Ева Болдерстон сказала своей сестре Кэрри: «Гляди, какая милая пара», что оба они верили в его возможность.

Он старался различить в облаке профиль Рузвельта. Она старалась не злиться на то, что вот он опять не видит таких очевидных вещей. И заставляла себя не думать, сколько же всего он не видит и не замечает вокруг себя. Он изо всех сил держался, чтобы не потерять голову от подкатившего страха в очередной раз не оправдать ее ожидания. И уже готов был сказать: «Точно, дорогая, удивительное сходство», хотя видел в небе самые обычные облака…

В следующий миг она уже в воде. Она знает, что-что грохнуло, знает об обжигающей слепящей вспышке, но знание это приходит к ней в виде воспоминания. Она мгновенно осваивается в новой ирреальности и какое-то мгновение пребывает в уверенности, что она всю жизнь вот так раздвигала руками воду океана, обманчиво спокойную, раскинувшуюся блескучим лазурным ковром, на котором ярдах в тридцати от нее, похожий на рентгеновский снимок на оранжевом фоне, полыхает силуэт яхты.