М. Ларионов - Три жизни (сборник) Страница 12

Настроение всё портилось. Нет, тут не усталость, тут причина поосновательней. Наверное, самый ход поисков подспудно трезвил, и виделась вся несерьёзность их, совершенная провальность такой затеи, виделась тем яснее, чем больше я обнаруживал населённых мест в округе. Одно крепило: всё-таки я здесь – а пока я здесь, принципиальная возможность не закрыта. Только – здесь мне оставалось полтора дня. Время – когда не успеваешь, а от этого зависит, какой будет впереди твоя жизнь, – стягивает петлёй… Вспомнились утренние похороны – и опять эта мысль: предзнаменование? И отмахнуться суеверием искренно, облегчительно, не получалось – так истощилось беспросветной действительностью перед ребяческими упованиями сердце.

Но сквозь действительность воображение рвалось к чистоте видений памяти – такая свобода удавалась только перед сном, во тьме укрытости от всего окружающего. Тогда я погружался в свои представления и думы с таким самовоспламенённым упоением, не остановить. Да, и угловата в движениях (но такой милой своей угловатостью), и некрасива, и никогда не будет красивой в нашем банальном прямолинейном понимании, – но какие теперь мне красавицы после неё! Только вспомнить, как спокойно не принялась во мне эта Лариса, даже вначале, когда девочка была лишь мелькнувшим образом в памяти, а тем более уж там, на палубке, где рядом стояла с другой стороны она! Эта чувственная пышка Лариса лишь всё нарушила, такую минуту!.. Хотя утром ещё момент был дан – верная, удобная возможность. А ты всё оттягивал! Не учуял ни в том, как она одета, ни в поспешности её раннего появления, что счёт нашей жизни идёт уже не на часы – на минуты. Кусай теперь локти… А она знала, когда обходила машинное отделение, точно прощальный круг делала, – в ней уже как будто болью какой-то, может быть, обидой сердца закипало… Это был наш третий момент, как сталось – последний. Сколько, сколько я ей причинил! Я хоть бросился вот искать, действую. А она так и осталась… Боже, неужели не найду!

Но всегда в такие упадочные минуты словно кто посылал мне утешение – печальное, эфемерное, но наполняющее гордостью: что такая девочка всё-таки глубоко была задета моим вниманием. Сознание этого никак не прибавляло во мне надежды, просто с ним, как с доброй сказкой в детстве, было хорошо, согрето заснуть…

Утро следующего дня обещало день погожий, а как всякое утро, – обещало впереди просто день, ещё один, в котором столько нового, влекуще неведомого уже определено тебе в делах, событиях, впечатлениях – чего только может ни быть! Даже может быть… Нет, в глубине всё же не верилось. Но какая-то заведённость уже срабатывала – ни минуты не терять! Движение отвлекает, притупляет чувства. И, кроме того, оставалось ещё, рядом с неверием, последнее а вдруг. Сегодня обследовать, сколько успею, самое обширное – старый Тольятти, он же, официально, Центральный район.

И опять – с рынка. Здесь он крупнее, обильней, и прямо-таки кишел толкучим, шумным разнолюдьем – была суббота. Я побродил, толкаясь, не успевая озираться, – в глазах рябило; вышел к входным воротам, там постоял… Всегда чувствуешь, когда становится бесполезно.

Потом – универмаг. Небольшой, уютный, оживлённый, он располагал некоей праздничностью обстановки. «Ну, вот почему бы ей не пойти в субботу в единственный на весь старый город универмаг делать покупки к учебному году, который уж не за горами», – сетовал я, блуждая по отделам, и вдруг поразила мысль: – «А… может, уже и была, до меня? Или придёт после – но когда??.. Вот ведь ещё как тут может получиться!»

И снова на улицах, как одержимый. Из одной в другую через перекрёстки, площади, жадно прыгая взглядами по встречным лицам, простреливая тусторонние тротуары, как будто годы не видел людей, жизни города. Понимая, что это уже смешное ребячество, схватывал судорожным оглядом все проходившие битком набитые автобусы, троллейбусы – вдруг мелькнёт в толчее пассажиров лицо!.. Ну и вдруг бы мелькнуло! – тут же представлял я с ужасом. – И что? бежать за ним?.. и не догнать?.. И хотя знал, что вероятность такого издевательства практически никакая, всякий раз испытывал облегчение, провожая их взглядом.

Одна из улиц вывела меня к парку. Вот уж здесь-то очень могла бы быть – с подругами, или с малышом. Гуляющие встречались на каждом шагу. Слоняясь беспорядочно, как и прожилки тропинок и дорожек в этом изрядно вытоптанном мелкотравном парке, я всё ж таки обошёл все его уголки с аттракционами, кондитерскими лавчонками, с мило-неожиданной компанийкой всякой сказочной нечисти, застывшей корягами, искусно преображёнными фантазией умельца. Здесь, на полянке среди змеев-горынычей, леших, кикимор и прочих чудищ, у кустов подкарауливающих людское внимание, на одной из укромных скамеек решил отдохнуть. Недолго, впрочем, посидев, уже понуро, отяжелённо снова побрёл дальше, куда глаза глядят. И в парке её нет как нет, иссякла последняя надежда: «Нет, не встречу! не увижу! Всё!» – словно бы втолковывалось мне, чего не хватало сил понять. «Но ходить, ходить! А вдруг!» – приказывал я себе.

До последнего часа моего здесь – искать! Весь смысл моего пребывания здесь в этом. И я мотался опять по улицам, так я их возлюбил, скверам, проулкам. Набрёл на пустырь среди города, смотрю: огорожены фургоны с животными, очередь в кассу – передвижной зверинец. Вот ещё очень возможное место посетить ей с малышом. Зашёл, посмотрел вялых невзрачных зверей, не упуская следить за потоком посетителей. Да вновь та же мысль: «А разве она обязательно в это же время должна прийти? Дежурить до закрытия? Если б знать наверняка, что придёт… А может, уже и была…» Но ведь только на случай и уповаю, случай совпадения её и моего места во времени…

Пошёл дальше гулять. Уже мазали судорожные взгляды по троллейбусам, автобусам, выдохлась утренняя бодрость, и сам путь дневной искательский снова остудил голову тем же: дикая фантазия, нереально… Свет морило к сумеркам, подбиралось время. Словно побитый, вернулся я домой.

Вот и весь день, с утра ещё неведомый, а сейчас как на ладони. В нём ещё не успело стемнеть – но во мне погасла и слабенькая надежда, когда я вспомнил, стоя опять у окна, что это время как раз завтрашнего прощания. Завтра к вечеру – в Москву… (В одну из дивных минут того заката, стоя на носу парохода, я с первым толчком предчувствия поймал себя на такой же мысли: что завтра – Куйбышев. Но какая пропасть между тем «завтра» и нынешним! Теперь я должен буду вернуться ко всему тому, что было до неё, что кажется уже чем-то застыло-древним, отпавшим, чуждым)…Тольятти – странно, город, в который ушла она, я так и не узнал. Он остался в тайне её ухода. А этот, по которому хожу я, – это какой-то другой город… Да, видно, не вернуть. Что дано однажды – и не взято, – знать, вторично не даётся…

Вечер снисылает покой смирения, ничего-то больше не ждёшь – как уж сложилось, с тем и на ночь…

И вот, последний день в Тольятти. Утро ватно-пасмурное, соловое, но сухое. Но ещё утро! Съезжу, поброжу по парку, улицам… мало ли чего. Исчерпать и этот остаток времени. А под конец – к Речному. К Речному вокзалу неизменно так и тянуло все эти дни, единственно подлинному здесь её месту.

Недолго послонялся я по городу. Пустовато везде в воскресенье, да в пасмурное, бестолковщина.

И ринулся в Комсомольск, к Речному, как к последнему прибежищу. Им я хотел завершить всё. Как тогда им неожиданно завершила всё она. У крайнего, пригородного причала стоял «ОМик», собирал крохи желающих совершить часовую прогулку по водохранилищу. Кругом подметено, тихо и пустынно… Неужели вот здесь всё и случилось? Так элементарно, само собой – сошла и ушла! Будто перестала существовать… Тогда это была просто очередная стоянка – «Тольятти», – последняя перед Куйбышевым; теперь это для меня – узловое место известного города, людного, со своим психологическим укладом, со своим разнообразием… А вообще, интересно – был ли я в своих поисках близко от неё? Интересно… а всё же мудро определено не знать, особенно сейчас.

Но куда же она пошла отсюда, скрывшись за этим углом гостиницы, куда? Хоть намекнулось бы мне здесь, на тропе её! «Увы, никаких озарений», – оставалось только грустно сыронизировать. Пронеслись в голове все мои «сногсшибающие» пустые хождения. Неужели в ней не отдалось это – пускай без всякой памяти обо мне – эхом бы лишь неиспытным чьей-то вообще близкой, рвущейся к ней энергии, смутным зовущим волненьем? Никогда уже, во всяком случае, не узнает она, что я приезжал сюда и шнырял по всей округе, по всем закоулкам в обмане надежды найти её, найти! Ни-ко-гда! И, может быть, это тоже мудро определено – для неё…

Уходить не хотелось. Здесь, как нигде больше – и я снова это чувствовал, – ещё было ощущение реального существования и восприятия её, самое горькое в ту минуту, да, да ведь одно только и засвидетельствованное лишь вот этим расположением домов. Она здесь прошла. Здесь приют душе.