Жан-Поль Дидьелоран - Утренний чтец Страница 14

4. doc

Когда работаешь в общественном туалете, любом общественном туалете, тебе не положено вести дневник и стучать по клавиатуре ноутбука. Ты должен быть готов с утра до вечера чистить, надраивать до блеска хромированные детали, тереть, скоблить, мыть, вовремя вешать новый рулон туалетной бумаги, и все, ничего больше. От уборщицы ждут уборки, а не писанины. Людям понятно, если я решаю сканворды, кроссворды, головоломки, играю в пропущенные слова, вообще вписываю слова во всяческие клеточки. Те же люди допускают, что в свободное время я могу читать комиксы, женские журналы и телепрограммы. Но что я своими искореженными хлоркой пальцами колочу по клавишам компьютера, записываю свои мысли – это выше их понимания. Хуже того, это подозрительно. Какое-то недоразумение, ошибка кастинга. В моем подземном мире даже несчастный десятидюймовый нетбук рядом с блюдцем для чаевых в итоге портит пейзаж. О! первое время я пыталась пользоваться ноутбуком, но по их взглядам, порой возмущенным, быстро поняла, что так не годится, что эта ненормальная ситуация рождает недоумение, смущение, даже отторжение. Пришлось признать очевидное: люди обычно ждут от вас только одного – чтобы вы отвечали желательному для них образу. Того образа, какой предлагала им я, они совершенно не хотели. Он означал взгляд на мир свысока, взгляд, которому здесь не место. Так что если я и усвоила какой урок за почти 28 лет, проведенных на Земле, то он таков: по одежке протягивай ножки, а то ноги протянешь. С тех пор я создаю иллюзию и втираю очки. Компьютер убираю с глаз долой, он аккуратно спрятан в чехол и стоит под стулом. Монеты куда охотнее кладут женщине, которая, посасывая колпачок ручки, старательно выискивает семь различий на картинках в последнем модном журнале, чем той же женщине, погруженной в созерцание дисплея своего PC последней модели. Разумнее вписаться в форму, натянуть личину, за которую мне платят, и не отклоняться от роли. Так легче для всех, и для меняпервой. К тому же людей это успокаивает. А, как любит говорить моя тетя, спокойный клиент всегда щедрее клиента раздраженного. Это тетофоризм № 11. У меня целая тетрадь таких тетофоризмов. Я их коллекционирую еще со средней школы, а самые ценные записала в блокнот на спиральке и всегда держу под рукой. Я их все наизусть могу повторить. Тетофоризм № 8: улыбка ничего не стоит, а продается задорого. № 14: мало побегаешь – много не наваришь. И № 5, самый короткий и самый мой любимый: нужду справлять – не дурака валять. Со временем я научилась писать незаметно. Черкаю в маленьких блокнотиках на шатком складном столике, который служит мне письменным столом, мараю их странички среди изобилия мелованной бумаги в магазинах, раскинувшихся передо мной. Шажок за шажком двигаюсь вперед. Не проходит ни дня, чтобы я не писала. Не писать – это словно и не прожить этот день, слиться с навязанной мне ролью прислуги при моче, блевоте и какашках, сортирной барышни, весь смысл жизни которой в том убогом занятии, за которое ей платят.

Белан поднял голову. Слушатели, казалось, были в восторге. В зале стояла тишина, причем совсем не гнетущая. Пища усваивалась легко. На их лицах, изрезанных годами, читалось некое подобие блаженства. Белан был рад, что поделился с ними гладким белым мирком Жюли.

– А где это все происходит? – раздался дребезжащий голос.

Целый лес рук поднялся к потолку. Моника не успела направить поток в нужное русло, и ответы полились со всех сторон:

– В бассейне, – предположила одна пансионерка.

– В водолечебнице, – заявила другая.

– В общественном туалете, – промямлил лысый старичок в первом ряду.

– О чем ты говоришь, Морис, это ничего не значит. Все и так поняли, что в туалете, но общественные туалеты есть везде. Нам интересно, где находится этот.

– В театре! – возбудился Андре. – Эта старушка убирает туалет в театре.

– Почему же старушка, Деде?

– Морисетта права. С чего ты взял, что это старушка, Андре, скажи, пожалуйста? – рявкнула та же фурия, что в прошлый раз; видимо, ей всегда доставляло удовольствие изливать свою желчь на голову славного Деде.

– Она не старушка, – решительно возразил принаряженный дедок. – Там же сказано: ей двадцать восемь лет. И потом, у нее компьютер. Она пишет.

– Невесть кто писать берется, а вы хотите, чтобы мир не перевернулся, – пробурчал какой-то брюзга из глубины зала.

– Месье Мартине, если вы причастны к современной словесности, это не значит, что у вас монополия на литературу, – резко отчитала его училка на пенсии.

Моника с присущей ей решительностью оборвала споры:

– Довольно, хватит. Пусть месье Бормон продолжает. Пожалуйста, месье.

Белан сглотнул подступавший к горлу хохот и перешел к следующему тексту.

52. doc

Четверг – особенный день. День моей тети. День пончиков. Пончики – это ее наркотик. Каждый четверг ей нужна доза. Восемь пончиков, купленных в ближайшей булочной. Восемь пончиков, и никак иначе. Ни разу не видела, чтобы она заявилась с эклером, тарталеткой или наполеоном. Нет, всегдаэти восемь толстеньких, обсыпанных сахаром шариков из теста. Почему восемь, а не семь и не девять – загадка. Вы мне скажете, что ничего диковинного тут нет; согласна. Но вот что в самом деле странно: смаковать свои лакомства тетя идет не домой к телевизору, чинным порядком, и не в ближайшее кафе, таскать их прямо из пакетика и макать в горячий шоколад или кленовый сироп. Нет, она бежит прямиком сюда, нежно прижимая к груди свое хрупкое сокровище.

– Понимаешь, – объяснила она мне однажды, – у них здесь другой вкус. Я пыталась, и даже не раз. Где только их не ела, в самых что ни на есть прекрасных местах, в шикарных чайных салонах, где даже крошки на полу превращаются в золото, но только здесь они отдают весь свой аромат и сладость. Настоящие глоточки рая. Как будто сами стены делают их лучше, знаешь. Тут мои пончики становятся необыкновенными, а в других местах они просто хорошие.

Не скрою, однажды я из любопытства решила повторить ее опыт. Не с пончиками, нет, не люблю пончики, а с вафлей. Я иногда люблю похрустеть вафлей, если выдается минутка. В блинной на первом этаже они отменные. Я всегда беру без топинга, съедаю, приплясывая, прямо у стойки и бегу обратно на пост. Однажды я унесла горячую, рассыпчатую вафлю с собой и закрылась с ней в кабинке. Просто попробовать. И надо признаться, тетушка моя не так уж неправа. В моей вафле было что-то особенное, какое-то отличие, как будто среди всех этих плиток она очистилась от всех примесей. Не помню, чтобы я хоть раз пробовала такую вкусную вафлю. Когда речь заходит о пончиках, тетю мою не остановить.

– Ничего общего с нахальными пирожными, что выставляют напоказ свой крем, со всеми этими вычурными бисквитами, покрытыми миндальной пастой, распластанными под тяжестью своих выкрутасов, – горячится она. – Пончик в кондитерском деле все равно что минимализм в живописи! – накидывается она на вас. – Очищенный от всяких шарлатанских эффектов, он являет себя в первозданной наготе, без всяких украшений, кроме нескольких белых кристалликов, предстает тем, что он есть, маленькой сластью, не притязающей ни на что, разве только на то, чтобы ее попросту съели.

Ах, ее надо слышать, настоящий поэт, когда заведется.

– Ты мне оставила четвертую кабинку, моя большая девочка? – спрашивает она между приветственными поцелуями.

– Конечно, тетя, ты же знаешь, я тебе всегда оставляю четвертую.

По четвергам я всегда отмываю снизу доверху тетину четвертую кабинку и запираю до ее прихода. Это ее привилегия. У нее здесь своя кабинка, как у других – свой столик у Фуке или свой номер люкс в “Хилтоне”. Оставив у меня пиджак, сумочку и шляпу, она семенит туда с пакетом пончиков в руках, с пухлой подушечкой под мышкой и с блеском гурманства в глазах. Минут двадцать, удобно устроившись на мягкой подушке, положенной на крышку унитаза, она глотает один за другим своих любимчиков, языком давит тесто о нёбо, высвобождая у самых вкусовых сосочков ванильные пары, скрытые в недрах пончиков.

– Если б ты только знала, моя Жюли, – восклицает она, выходя из кабинки. – Боже, до чего же вкусно!

Самый настоящий наркоман после восьми уколов подряд.

Часы над дверью столовой показывали уже 11.25. Скоро придет такси. Слушатели, казалось, не спешили возвращаться к повседневным делам. Зал гудел от разговоров. Дамы вспоминали свои рецепты теста для пончиков, делились маленькими секретами. Сколько брать яиц, сколько масла, какого размера кулинарный шприц. Часть аудитории обсуждала вопрос, разумно ли есть пончики, уместившись задом на унитаз. Некоторые считали эту идею совершенно нелепой, но нашлись и такие, кто, наоборот, не исключал возможности унести обеденный десерт к себе в комнату и провести сеанс дегустации на толчке. Белан с сожалением оторвался от мягкого кресла. С каждым разом он чувствовал себя все лучше в окружении “глицинок”. Моника и Жозетта подали ему руки и помогли спуститься на пол. Воспользовавшись моментом, он рассказал им про Ивона. Сестры сказали, что счастливы будут принять у себя еще одного чтеца, и согласились – при условии, что сеанс продлится лишние полчаса. Белан не видел в этом ничего страшного. Он поцеловал их, вдохнув на прощание последнее облачко одеколона, и направился к такси, которое уже показалось в конце аллеи.