Мариан Фредрикссон - Анна, Ханна и Юханна Страница 15

– Так что теперь отец Рагнара мертв, – сказал Йон.

Ханна побелела как полотно и оцепенела.

– Это правда или только слухи? – прошептала она.

– Правда. С фьордов в Люккан пришел человек и рассказал об этом старикам. Это тяжелая для них новость.

Кровь бросилась Ханне в лицо. Все тело ее сотрясала теперь крупная дрожь. Из горла вырвался неистовый крик:

– Так им и надо, проклятые сволочи!

Бруман изумленно воззрился на жену, которую вместе со стыдом покинули рассудок и обычная сдержанность. Она выскочила из дома и принялась метаться по двору. Дикие вопли перемежались с сумасшедшим хохотом. Из уст Ханны одно за другим сыпались проклятия. Бруман никогда не думал, что она вообще знает такие слова.

– Он в аду, в аду! Эта чертова Ловиса получила что заслужила – Бог пометил шельму. Так тебе, так тебе, дорогая тетушка! – Она снова расхохоталась – так громко, что спугнула сидевших на дереве птиц. – Рагнар, Рагнар, мальчик мой, где ты? Ты свободен, ты наконец свободен от зла.

До смерти напуганный Йон бросился к жене, которая побежала вниз, к озеру, крича:

– Я свободна! Рагнар, мы освободились от этого ужаса. Теперь отец твой горит в геенне огненной.

Повернувшись, она кинулась к дому, но поскользнулась на пригорке и беспомощно упала на спину. Юбка задралась на голову, обнажив все ее прелести, но Ханна этого не замечала, стыдливость покинула ее. Она сорвала юбку с головы, но лишь для того, чтобы протянуть к небу сжатые кулаки.

– Я никогда тебя не прощу, проклятый Бог, если ты простишь его. Ты слышишь меня, ты слышишь?

Она вдруг притихла, оправила одежду, легла на бок и, свернувшись, как младенец, калачиком, горько расплакалась. Бруман подошел к ней, присел рядом и принялся гладить ее по голове, а она, шмыгая носом, шептала:

– Ты же знаешь, я плачу только от радости.

– Еще бы, конечно, знаю, – сказал Бруман. Он долго молчал, потом снова заговорил: – Я не знал, что тебе было так тяжело.

Слезы мгновенно высохли, и Ханна произнесла звонким, уверенным голосом:

– Вы, Йон Бруман – добрый человек, и вы один можете понять любого.

Он долго молчал, прежде чем ответить.

– Ты ошибаешься. Я очень радовался, когда умер мой отец.

Слезы Ханны окончательно высохли. Она села, вытерла лицо и удивленно посмотрела на мужа:

– Так, значит, мы похожи – вы и я. Ну, во всяком случае, хоть немного.

Она впервые за все время их супружества смотрела ему прямо в глаза – и не отвела взгляда до тех пор, пока он не ответил: «Да, вероятно, что так».

Только теперь он заметил, как она замерзла, и сказал: «Пошли скорее в тепло, пока ты не простудилась». Она послушно встала, а придя на кухню, первым делом вымыла руки и лицо. Потом она подошла к зеркалу в зале и долго стояла перед ним, рассматривая свое отражение.

– Вот теперь я похожа на довольного жизнью человека, – сказала она после долгого молчания. Она вдруг спохватилась и покраснела от стыда. – Где мальчик?

– У кузнеца, играет.

– Это неплохо.

– Да, это хорошо.

– Я вела себя как помешанная. – Голос ее дрогнул.

– Хорошо, что ты от всего этого избавилась.

К его удивлению, жена поняла, что он сказал, и согласилась:

– Все равно это было лишнее. Вы просто не говорите…

– А вот это уже глупо, – сказал он.

В следующую секунду в дом влетел мальчик и закричал, что кузнец сказал, будто Рикарда из Люккана застрелили в лесу.

– Это не так, – решительно возразил Йон Бруман. – Все получилось случайно. Просто тот, кто стрелял, принял Рикарда за медведя.

– Тот человек просто ошибся?

– Да, такая вот ошибка, несчастный случай.

– Я понял, – тихо сказал Рагнар.

Однако стоило Йону сказать, что он собирается на озеро проверить вентери, как мальчик снова оживился:

– Мама, можно я покатаюсь на лодке?

– Можно, – ответил за Ханну Бруман. – У мамы нет времени грести за меня, пока я проверяю сеть, так что это будешь делать ты, а мама пока приготовит ужин.

В лодке мальчик снова помрачнел, собрался с духом и после долгих колебаний спросил:

– Он был мой отец, да?

– Да, – ответил Бруман. – Он был твоим отцом.

В тот вечер Ханна впервые со страстью отдалась мужу в постели. Потом Ханна уснула, а Йон долго ворочался без сна, испытывая неясный страх перед женой. Он был напуган больше, чем смел признаться самому себе. Он был уверен, что она ненормальная, хотя то, что она делала, выглядело абсолютно нормальным. Правда, Йон вспомнил, какую радость испытал сам, когда узнал, что старик Бруман провалился под лед. Удивительно было, что Йон неудержимо рыдал на похоронах.

Неужели он, как и Ханна, плачет от радости?

Наутро, разжигая в печи огонь, Ханна ощутила внутри какую-то пустоту. «У меня будет ребенок», – подумала она.

С того дня воздух на мельнице словно стал чище. В четверг пришли родители Ханны, потрясенные страшной новостью: Иоэль задушил свою жену, а потом пошел в хлев и застрелился. Ханна сумела сдержать свои чувства, но очень выразительно долгим взглядом посмотрела в глаза Бруману.

Он не отвел взгляда, но испытывал при этом странное чувство вины.

В пятницу они вспахали картофельное поле. Ханна копала, а Йон, испытывая неудобство от того, что ему приходится идти вслед за женой, делал борозды. Каким-то образом надо раздобыть лошадь, думал он.

Сразу после Рождества он получил письмо от Альмы. Попытка с помощью судьи решить вопрос наследства ни к чему не привела – мать просто не стала разговаривать на эту тему.

«Она хочет всех нас пережить», – писала Альма, и Йон подумал, что, наверное, так и случится. Лошадь точно успеет издохнуть до того, как мать наконец сдастся.

В письме сестры не было ни единого упрека, но Йон читал их между строк. Если бы он остался дома, то, как единственный сын, мог претендовать на долю усадьбы, хотя Альма и ее семья получили бы большую и лучшую часть. Но он еще в ранней юности покинул отчий дом и стал учеником мельника в соседней деревне, а потом женился и жил с женой, пока не случилось несчастье.

Несмотря на то что в тех краях не уважали самоубийц, на похороны Иоэля Эрикссона пришло довольно много народа. Все должно быть сделано как положено. Мужа похоронили рядом с женой и сыном, простреленное на охоте тело которого привезли из Трэсиля. Эрик Эрикссон стоял у могилы прямой как палка, а когда траурный кофе был выпит и гости разошлись, он поделился своими планами. Август получит Люккан, а его старшему сыну перейдет Бротен. Однако впервые в жизни старому крестьянину осмелились перечить. Август сказал, что ему не нужен Люккан, он хочет сохранить за собой Бротен, а что касается сына, то он решил уехать в Америку.

Потом все единодушно решили, что никто не хочет жить в Люккане, где вечно будут бродить души Иоэля и Ловисы, не говоря уже о несчастном Рикарде. Эти разговоры до смерти напугали Ханну, которая целый день крепко держалась за руку Йона Брумана.

Эрик Эрикссон, не привыкший к подобной строптивости, внезапно ссутулился, сидя во главе стола в Бротене. Плечи его обвисли, и все вдруг увидели, как он стар и как тяжело переносит он свое несчастье. Как обычно, самые разумные слова были сказаны Ингегердой. Она предложила оставить усадьбу как есть, а потом, когда наступит черед Августа, пусть он и решает, как ее делить и кому оставить.

– Пока можешь упрямиться сколько твоей душе угодно и жить в Бротене, – сказала она зятю. – Это твое дело.

Август изо всех сил старался не показать, насколько был доволен таким решением. Именно на него он втайне и рассчитывал. Ханна круглыми глазами смотрела на тетю Ингегерду и, как много раз до этого, думала, какая же стройная и красивая старшая дочь Эрика Эрикссона. Ей было пятьдесят, она была на семь лет старше Майи-Лизы, но выглядела моложе.

О дочках в этих краях было принято отзываться с пренебрежением, но что касалось Ингегерды из Фрамгордена, то люди прикусывали языки. Говорили, что Эрик Эрикссон никогда не принимал важных решений, не посоветовавшись со своей старшей дочерью.

Такими могут быть женщины, которым удается избежать лоханей и сопливых детишек, подумалось Ханне. Потом она устыдилась своих мыслей, ибо понимала, что женщина должна склониться перед неизбежным – должен же кто-то рожать детей.

Позже Эрик Эрикссон и его дочь уехали домой в коляске, которой правил Август, а его сыновья и Йон Бруман остались и налегли на водку. Напились они так, что о возвращении домой не могло быть и речи. Вместе с матерью они затащили пьяных мужиков на чердак, положили на пол и укрыли одеялами. Потом спустились в кухню, привести ее в порядок после похорон и пьянки. Говорили они об Ингегерде, которая смолоду отличалась красотой и умом.

– Сватались к ней очень многие, – принялась рассказывать Майя-Лиза. – Приходили очень достойные люди, но она лишь смеялась над ними. Отцу же только того и надо было – он не хотел с ней расставаться. Бедняга Иоэль то и дело слышал, что он уродился бабой, а настоящей наследницей рода Эрикссонов является Ингегерда, и что самое главное его несчастье в том, что она уродилась девочкой.