Марк Миллз - В ожидании Догго Страница 17

Урвав рекламную кампанию на лосьон «Со свистом!», Патрик осыпал нас подарками и благодарностями. Однажды мы с Эди ушли с работы с винтажными бутылками шампанского «Дом Периньон», а Догго – в новом, с иголочки кожаном ошейнике, на котором был подвешен серебряный диск с выгравированным именем и номером моего мобильного телефона. Медальон вызвал споры: почему Догго? Хотя я сомневался, что пес когда-нибудь получит другое имя.

Я поискал Догго, но на диване его не оказалось. Скорее всего он с Анной, милой девчушкой, заменившей Эди за столом секретарши. Она очень баловала его.

В ящике моей электронной почты появилось письмо. Я посмотрел, от кого оно, и замер – письмо пришло от Клары. Быстро произвел подсчеты: в Новой Зеландии сейчас девять вечера. Покосился на часы – до совещания у Тристана оставалось двадцать минут. Может, открыть письмо позднее? Но тогда Клара, возможно, уйдет из Сети. Я открыл почту:

«Теперь я готова к разговору х».

Я не сводил с ее слов глаз. Это все, на что она расщедрилась после всего, через что заставила меня пройти? Шутка? Несколько слов плюс один поцелуй? Понимал, что надо несколько минут посидеть, остыть, но…

«Потрясающе! Я тоже почти готов. Только дай мне лет десять».

В ожидании ответа я смотрел на Эди. Она перехватила мой взгляд и спросила:

– Что там такое?

– Ничего.

«Тебе обидно, я понимаю».

Раньше мне обидно не было, а теперь стало. В голову лезла непрошеная картина: Клара в гостиной стильного дома Уэйна Килси, он ее оглаживает, рядом бокал белого совиньона, и она, стуча пальцами по клавишам, несколькими ленивыми словами заканчивает целую главу своей жизни. Ни намека на извинения.

«Если всеобъемлющее чувство облегчения оттого, что мне больше не надо иметь дел со всякой чушью твоего самовлюбленного Нового века, можно назвать обидой, то да – я уязвлен и испытываю все муки ада».

Вряд ли в настроении утренней медитации на тему «живи и давай жить другим» мне приходили подобные мысли.

«Это подтверждает, что я поступила правильно».

«Смешно. Разве случалось, чтобы ты поступала неправильно?»

Я ждал ответа и, не дождавшись, начал сочинять следующее письмо.

– Что с вами?

Я поднял голову.

– Ничего.

– Вы что-то бормочете.

– Не имею такой привычки.

– Если будете продолжать так сильно лупить по клавишам, то расшибете клавиатуру.

Сдавшись, я показал ей переписку. Эди читала из-за моего плеча, положив ладони на спинку стула.

– Ох-ох, – проговорила она, закончив. – Совсем не слышно свадебных колоколов.

– И чья вина? Моя? Ее?

– Разве это имеет значение? Вы были грубы, а она холодна, как глина.

– В ней говорит дочь горшечницы.

Эди улыбнулась и вернулась к своему столу.

– Она хочет с вами встретиться.

– Кто?

– Горшечница.

– Думаете?

– Да. Только ума не приложу зачем.

В кабинет ворвался Догго с письмом в зубах. В последнее время он осмелел и свободно разгуливал по всему агентству. Сначала я решил, что письмо пес стянул у кого-то со стола. Но вслед за Догго на пороге появилась Анна.

– Получилось! А я всего-то и сказала: «Отнеси это Дэну».

Я удивился и был тронут:

– Он знает мое имя!

– Он знает, где лежат собачьи шоколадки, – заметила Эди.

– Ничего подобного! – возмутилась секретарша. – Мое имя он тоже знает. Проверьте!

Она отошла к дивану, и когда я произнес «Анна», Догго повернул к ней голову.

– Вот видите? Очень умный пес.

– Только прежде скрывал свой талант.

Догго по-прежнему держал письмо в зубах. Я выдал ему собачью шоколадку, затем повалил на пол.

– Ты моя умница, мой маленький Эйнштейн!

Мы немного повозились, он порычал, но по-доброму: мол, это я так, показать, что мне сейчас хорошо.

Дети Ральфа закончили семестр, и он повез их на каникулы на Мальорку, а держать оборону в агентстве оставил Тристана. Неглупый малый, но понятия не имел, как действует на окружающих. Неужели не слышал шушуканья в рядах подчиненных? По мнению некоторых, уж слишком распустил крылья, поспешив занять освобожденное Ральфом место. В нем появилась чванливость с налетом вкрадчивой льстивости. Когда мы с Эди вошли в его кабинет, он, изображая значимость, даже положил ноги на стол и читал какой-то документ.

– Нет покоя нечестивым. Вот, только что пришло.

Тристан подвинул нам бумаги через стол. Это оказалось описание продукта – долго несмываемой краски для волос.

– Умри, но не сейчас. Краски хватит надолго, – отшутился я.

– А что, неплохо, – встрепенулся Тристан. – Очень даже неплохо.

Своим замечанием он только показал, как мало разбирается в нашем деле. Во-первых, если речь идет о волосах, то «красители» больше не в моде – предполагают слишком грубое, химическое воздействие. Окрашивают ткань, а волосам меняют цвет. А во вторых, клиенту не понравится, если мы станем вызывать у потенциального покупателя ассоциации с худшим из фильмов «бондианы».

Когда я все это сказал, Тристан посмотрел на меня с обиженным видом.

– Это мой любимый фильм о Джеймсе Бонде.

– Правда?

Такого просто не могло быть. В фильме подвизалась Мадонна, не говоря уж об абсурдной путанице линий: прекрасно сложенный красавец Тоби Стивенс, то есть его герой Густав Грейвс, оказывается генетически измененным северокорейским злодеем из пролога.

– Нет, конечно, – согласился Тристан. – «Лицензия на убийство».

В моем рейтинге «бондианы» «Лицензия на убийство» стоит еще ниже, чем «Умри, но не сейчас». В этом, последнем, Бонд хотя бы делает то, что умеет лучше всего: спасает мир от очередного высокопоставленного психа. А в «Лицензии на убийство» Тимоти Далтон срывается с катушек и носится по Флориде, чтобы отомстить латиноамериканскому наркобарону.

– Похоже на плохое кино со Сталлоне, только с большим бюджетом.

– Не скажите, – вступилась за начальника Эди. – Там прекрасный пролог.

Она была права и явно знала ленты «бондианы».

– А ваш какой любимый фильм? – обратился я к ней, рассчитывая получить в ответ что-нибудь с Коннери: «Голдфингер» или «Из России с любовью».

– «Казино Рояль».

Хороший выбор. Первый выход Дэниела Крэйга в качестве агента 007 и до сих пор его лучшая роль. Мы с Эди наперебой цитировали фразы из сцены в поезде, где Бонд знакомится с Уэспер Линд, когда Тристан раздраженно прервал спор и отпустил нас. Но меня попросил на минуту задержаться.

Тристан хотел поговорить об обеде, которым я собирался угостить его на прошлой неделе, но тогда он отказался, поскольку в то самое время, вероятно, трахал Эди в каком-нибудь маленьком отельчике неподалеку от вокзала «Виктория». Мы наметили обед на следующий вторник. Но это не все, чего он от меня хотел. Ему требовался совет. Я слышал от Эди, что Тристан пишет на стороне книгу. Она, однако, не сказала, что эта работа, как сообщил мне теперь автор, «перевернет практику менеджмента с ног на голову». Но еще сильнее заинтересовало ее замечание, что Тристана воодушевило на труд учение Монтеня.

– Монтеня?

– Французского философа.

Я знаю, кто такой Монтень. В университете меня заставляли читать его «Опыты» – они мне понравились. Но у меня нет ни малейших сомнений, что философу нечего было сказать по поводу управленческих капиталистических структур хотя бы потому, что он жил в докапиталистическом шестнадцатом веке.

– Такой книге требуется завлекаловка, УТП,[5] и я остановился на Монтене.

– Почему?

– Он скептик, а многие из моих теорий… – Тристан подыскивал слово.

– Скептические?

– Сейчас, сейчас… Только не надо хохмить.

Сказать «теории» было явным преувеличением. Насколько я понимаю, у него имелась всего одна: пресытившийся управленец порождает инерцию и застой системы, поскольку для того, чтобы содержать в порядке то, чем руководишь, необходимо сомневаться и отметать ненужное. Какой от сотрудника толк, если он соглашается со всем, что попадает к нему на стол? Работа теряет смысл, и его можно прогнать, сэкономив деньги на зарплате.

Интересная мысль, даже если она подозрительно напоминает закон Паркинсона. И еще: она базируется на основополагающем предположении, что любая идея хороша и должна беспрепятственно достигать самого верха управленческой структуры. Я же считаю, что на организационных ступенях успешно отметается вся муть, способная поставить бизнес на колени. Но Тристану я ничего не сказал. Чтобы выстроить свои гипотезы, разумеется, запасся аргументами и тщательно отобрал примеры.

– Как будет лучше: контрменеджмент или антименеджмент?

– Простите?

– Для заглавия.

Я задумался.

– Анти-, пожалуй, резковато. Контрменеджмент предполагает позитивный процесс… как если бы на дереве отсекались засохшие ветви.

– Для обложки мне потребуется подзаголовок – ключевая фраза. Что-нибудь вроде: «Контрменеджмент: Как… и далее б…» Ну, вы понимаете.