М. Ларионов - Три жизни (сборник) Страница 17

Снова и снова просматривал я свой график, как командующий проверяет по карте тактическое расположение войск накануне боя, и удивлённо сознавал и готовил себя к тому, что уже завтра (в который раз это завтра!) у одной из двух первых намеченных школ, представь себе, вникни, – могут прекратиться все поиски, все тревоги – уже завтра! Отвлечённый за эти дни беготнёй выискивания школ, я вдруг увидел словно невероятное – что вплотную приблизился к главному, чего ради всё это, от возникновения идеи до нынешнего дня, созревало и делалось. И моментальным волненьем предсчастья ополыхнуло меня…

С вечера наказав себе не проспать, я проснулся едва развиднелось. «В душе моей торжественно и чудно», – сразу нашлось как-то созвучное «осебяченной» лермонтовской строкой – и вновь занялось вчерашнее волненье. Напомнив себе, что намечено на сегодня, я вскочил одеваться: надо было прийти к школе как прилежному дежурному – самым первым.

Настроение нервически-приподнятое, и погода за меня – солнце начиналось ярким, ещё холодным сиянием; час ранний, бодрительно.

Придя к намеченной на утро школе, я выбрал в кустах у газона позицию наблюдения наиудобную, так, чтобы не быть на виду, но самому хорошо видеть достаточно небольшую часть тротуара и воротца школьного забора. Улица ещё пустовала, редкие прохожие да иногда троллейбусы нарушали тишину… Вскоре начали стекаться школьники – сначала один-другой, потом всё чаще, оживлённее, и вот пошли, пошли потоками со всех сторон. Младших многих провожают родители, старшеклассники же идут, кто сам по себе, кто вдвоём-втроём; по пути встречаются и ещё до школы входят в свои особые, столь многое предвосхищающие отношения, которых вся подноготная так мало понятна, да может, даже едва известна и учителям, и, подавно, самим родителям. Девчонки идут иногда целой гурьбой, едва успеваешь напряжённо переглядывать их… Перед самым звонком поток редеет, и вот, уж опять одиночками, бегут опаздывающие.

Так вся первая смена школы прошла перед моими глазами. Мне открылась часть всего школьно-возрастного населения этих мест, и пусть таких «частей» наверняка множество (если с учётом Тольятти), число их всё равно ограничено количеством школ, которые со временем обнаружатся все – и неизбежно, неизбежно в одной из таких вот частей есть она.

Я покинул свой «пост», когда уже шёл первый урок, – и был совершенно твердо убеждён, что я просто должен найти её, предопределено… «если она здесь живёт, – опять лукаво напомнилось, – а если всё-таки…?» Снова эта дьявольская оговорка! И теперь сколько угодно снова мог я горячо-пристрастно перепоминать, как она уходила, последние минуты её на виду у меня, и сколько угодно мог твердить, что «да, конечно, здесь, где-то здесь она», – но уже не складывалось такое несомненное впечатление. Мысль эта оказалась как заноза – уколола, приутихла, но не «вылазила». И вот, стоило только задеть – снова засаднило.

На этот раз и отвлечения дня не заглушали беспокойства сомнения. Проверил вторую школу, ездил, по намеченному, на поиски школ в Тольятти – но всё это не по горячей тропе, лишь по инерции. Правда, держа хороший темп, и не позволяя себе думать об угрозе неудачи, я всё-таки приразвеял мрачность настроения, была только какая-то смиряющая физическая усталость. Возвращаясь в гостиницу, я с удивлением заметил, что уж совсем хороню в дурном предположении свою надежду, и обрадовался именно этому удивлению – в нём-то, пусть смутно, в глубине затаённая, интуитивная надежда мне и сказалась вновь. «Да, – воспрянул я, – было бы тебе слишком пустяшным делом это, искать зная наперёд, что найдёшь. Никаких опасений – ходи только к школам, как на работу, и тебе оплатится в своё время. А ты ищи и без знания, что найдёшь, но с верой! Вот тогда – будет! Фома неверующий…»

Вечером, сидя на набережной, я уже чувствовал, что готов, в случае неудачи здесь, искать её так же по школам и в Горьком. Представить это, конечно, страшно. Но само умозаключение, что если она не здесь живёт, где сошла, стало быть, там, где села на пароход, – виделось совершенно естественным. Хотя не мог я всё-таки, поверяя всякое место поисков самим обликом девочки, что находил безошибочным, вообразить её в большом городе. А тогда… что же там было у нас из остановок до её появления на палубе? Работки? Только лишь Работки? – село сомасштабное какой-нибудь местной Фёдоровке!.. Уже зрели планы обширные и отдалённые: посвятить поискам её, если ближайшие окажутся впустую, целиком свои отпуска этих двух лет, пока она учится. И готовность такая опять запалила меня воодушевлением, я набрасывал в голове те будущие поездки и уже рисовалось и виделось что-то заново великое, разгульно-бродяжническое, что-то родное – ведь на Волге же, – и тогда-то уж, по той же идее, несомненно спасительное. Возможность этого в будущем была для меня уже решена, но кроме того, я увидел по тому, как подействовало, – насколько эта новая перспектива была необходима мне для утешения и укрепления духа сейчас! Как прощёный ребёнок, я с облегчением восстановленного в душе мира истовым сердцем обратился теперь к моей девочке, и подхватила и изумила мысль: «Это уже сейчас она так владеет мной, что порой я собой не владею при мысли, что не найду, или вспоминая те моменты последние; это теперь она уже такое для меня, что я даже не замечаю, как живу не сам по себе, а относительно её существа! А что будет через год-два, когда она начнёт обретать девическую стройную плавность и осознание себя как женщины? Какая она будет года через четыре! Мм!..»

И уверен был, что её – я всегда узнаю…

…Едва открыл я глаза на другой день как увидел, что погода испортилась. Всё переменилось ночью, и теперь чуть моросил мелкий дождик. «Только бы совсем не расквасилось, подержалось ещё», – просил я, поглядывая в окно.

Сегодня на утро – посёлок Жигулёвское море. Только встал поукромней в сторонке под деревьями – потянулись по одиночке самые ранние, заспанные. Дождик здесь начался недавно, земля ещё сухая. Деревья, шуршась от накрапывания, покорно чуть подрагивали ржавеющими листьями. Одиноко и нехотя слетали с крон отжившие листики, упадали растерянно, приникали к земле. Во всём чувствовалась какая-то робость, сонливая нерешённость… Перед самым звонком пошли дружно, шевеля время, и появилось ощущение, что жизнь вспомнила, наконец, про меня. Вставал я здесь всё-таки с надеждой, а теперь казалось, что как раз вот здесь девочки и не может быть – она в одной из тех, непроверенных школ. С облегчением покидал я посёлок этот, словно после исполнения неприятной обязанности вырвался на свободу.

До дневной проверки вернулся к Речному, намереваясь перекусить. И словно подоспел – как раз к прибытию парохода нашего рейса. Он уже медленно подчаливал, на палубе собралось несколько человек пассажиров. И в памяти сразу то утро. Вот, вот: команды вахтенного, управисто орудующие канатами матросы, громыхание установки трапа, выход приехавших – ах, всё это было так! Всё это так вкусно, так свежо волнующе для меня здесь! И я подумал: вот сейчас ищешь, мечешься – а ведь совсем другим занят! И я, и она – тогда на пароходе были; а этого пароходного-то, милого обособленного, магически особенного присутствием её – этого уже не вернёшь. Странно теперь даже – была ведь столь простая доступность её тихого присутствия в том пароходном мирке… да как возможно ей быть где-то здесь, в этом огромном, далеко ушедшем и совсем другом мире! Как? – ответьте мне…

Днём поехал в Фёдоровку. Дождик так и не разошёлся, к середине дня незаметно перестал; но воздух был влажный и паркий. После парохода никакого напряжения у школы, что вот выйдет, вот увижу, – растравлен дыханием той действительности… Кроме того, столько хождений который день подряд – это уже, уже утомляло. Утомляло и душевно. Все эти поездки к школам и выстаивания на карауле, а затем поиски школ тольяттинских всё более испытывали на выносливость, а надежда с огня – может, вот сейчас увижу! – истлевала в однообразии и привычке внешних действий.

В этот день я вернулся раньше обычного, никуда больше не поехал… Сегодня как будто призрак того утра явился мне и это повернуло меня душою. Да, для будущих исканий мне надо знать школы в Тольятти, это исходное условие успеха, – но важнее, куда важнее не потерять за внешними усилиями то истинное чувство её, которое, пожалуй, впервые буквально воскресло во мне от зрительного попадания в то утро потери. И отстранясь от рысканий по городу, сейчас для меня просто невозможных, я решил в этот удлинённый вечер дать душевный выход в себя. Я гулял по набережной, заходил в здание вокзала, смотрел на расписание всех наших стоянок и вспоминал, как это было тогда; снова прогуливался. Потом сел на скамейку у цветника набережной, перед понтонным причалом местных судов, в стороне от основных.