Дональд Маккейг - Путешествие Руфи. Предыстория «Унесенных ветром» Маргарет Митчелл Страница 18

В назначенное утро он, проснувшись подле жены, услышал у дома скрип колёс и позвякивание упряжи. Фыркнула лошадь. Тело Соланж согревало, как дыхание новой жизни. Рука потянулась погладить жену, но он остановил её. Вчера вечером он побрился, прежде чем лечь. Щека, печально известная своей пощёчиной, по ощущениям ничем не отличалась от другой.

Тихо поднявшись, он натянул свою лучшую рубашку, ту самую, с воланами, которую надевал на рождественский бал. Пятна от вина с неё вывели, саму рубашку накрахмалили.

Интересно, что остаётся после нашего ухода. Воображению Огюстена рисовались расходящиеся круги от брошенного в пруд камня, которые постепенно всё слабеют, смешиваются друг с другом и набегают на берег, стремясь к покою.

– Je vous salut, Marie, pleine de graces…[20] Радуйся, Мария…

Выучит ли он когда-нибудь молитву на английском? Он выжил в Сан-Доминго в отличие от многих других. Может, у Господа Бога есть определённые планы насчёт Огюстена Форнье? Он пожал плечами. Bon Dieu.

Судя по учащённому дыханию, он понял, что Соланж проснулась, но сделал вид, что не заметил, как она притворяется спящей. Он наслаждался своим одиночеством, да и что они могли друг другу сказать? Любовь Соланж согревала его. Он и не смел надеяться на столь многое… Огюстен надел сапоги, которые Руфь заботливо начистила вчера, и тот же сюртук, который носил на работу. Подойдя к трюмо, он завязал треугольный шейный платок пышным бантом.

Руфь ждала на крыльце. Под взглядом её неподвижных тёмных глаз он почувствовал, как по спине пробежала дрожь. Огюстен положил ладонь ей на голову, ощущая тепло кожи под курчавыми волосами.

– Я скоро вернусь.

Она не мигая посмотрела на него:

– Я буду молиться за вас.

Шагнув в туманную дымку, поднимавшуюся с влажной песчаной дороги, Огюстен подумал – почему за меня? – но граф Монтелон поторопил его сесть в коляску.

– Смотрите, не простудитесь, – произнёс Огюстен.

Граф спрятал обе кисти в рукава.

Они поехали на запад от города к еврейскому кладбищу, которое было излюбленным местом дуэлянтов благодаря высоким тёмным стенам и отдалённому расположению. Да к тому же евреи, которые обязательно стали бы возражать, будь они живыми, здесь их попрекать не могли.

Вскоре после приезда, как только кучер слез, чтобы открыть дверь, рядом остановился второй экипаж. Его лакированные дверцы были украшены кричаще яркими сине-зелёными гербами, а по краю крыши шли извилистые линии тех же цветов. Наверху красовался белый плюмаж, который внушал не меньший ужас, чем чёрные перья похоронных дрог.

– Какие-то индейские мотивы, – предположил граф Монтелон.

У Огюстена так окоченели руки, что он пытался их согреть, зажав между ног.

Из индейской повозки вышло три человека. Вспыхнула спичка, зажжённая Филиппом, и в глазах у Огюстена заплясали слепящие пятна.

– Пардон, – сказал граф и пошёл к противнику посовещаться.

Врач выглядел так же сдержанно и неприветливо, как его чёрный чемодан. Огюстен улыбнулся Уэсли, который горестно покачал головой.

Руки совсем заледенели. Как же спускать курок?

Огюстен вошёл в ворота кладбища, где у южной стены теснились могильные холмики. Похоже, надгробные камни были евреям не по вкусу.

Эванс со своим секундантом, как ответчик, выбрал оружие и место дуэли. Граф спросил Огюстена, какое расстояние для него предпочтительнее.

– Я не продумал…

– Вы хорошо стреляете?

– Полагаю, что нет.

– Тогда пятнадцать шагов. Может, вы промахнётесь, может, он. Филипп заверил меня, что стрелок из Эванса никудышный.

– О, боже.

– Каждый сделает по одному выстрелу, после чего, если никто из вас не сможет продолжать, честь будет восстановлена. Когда прольётся кровь, можно принести извинения.

– Со стороны Эванса.

– Естественно, с его стороны. Он нанёс оскорбление своим ударом.

Пока секунданты выбирали оружие, восходящее солнце позолотило чёрный край кладбищенской стены. Как это было красиво!

– Не взводите курок, пока не будете готовы стрелять, – сказал Монтелон. – Взведёте, когда поднимете пистолет. Цельтесь в туловище, держа палец на курке.

– О, как всё просто.

Пистолет свинцовой тяжестью лежал в руке Огюстена.

Филипп надтреснутым голосом отдал последние распоряжения, и два человека встали спина к спине, почти касаясь друг друга. Огюстен прямо чувствовал тепло, исходящее от тела Эванса. Стволы их пистолетов чуть не соприкасались, что озадачило Огюстена, пока он не понял, что его соперник – левша. От этого ему почему-то захотелось плакать.

Один, два, три… каждый шаг торжественно объявлялся, как важная особа. Огюстен шёл к серо-бурому холмику свежей могилы. Сверху лежали почерневшие цветы.

– Повернитесь. Джентльмены, оборачивайтесь и стреляйте!

Огюстен с улыбкой развернулся. Какие же люди глупцы! Какие идиоты! Он поднял пистолет, заметив, что Эванс поднимает свой. Эванс показался Огюстену на удивление маленьким. Огюстен не успел ещё поднять пистолет до горизонтали, когда из пистолета Эванса вырвалось облачко белого дыма, но звука выстрела не донеслось.

Граф крикнул:

– Осечка засчитывается за выстрел. Капитан Форнье, можете стрелять!

Всё ещё улыбаясь абсурдности происходящего, Огюстен поднял дуло вверх. Курок спустился так легко, словно сам собой. Выстрел оказался громче, чем ожидал Огюстен, и пистолет дёрнулся в руке.

Пока секунданты совещались, Огюстен не сводил глаз с противника, затуманенных собственным добросердечием. Славный парень! Какой смельчак! Секунданты подошли к Огюстену.

– Эванс ударил вас, не так ли?

– Он держал за руку мою жену, – в замешательстве ответил Огюстен.

– Это не имеет значения. Он ударил вас? – Тонкие губы графа заметно посинели. – Тогда продолжим. Вам придётся сойтись снова, если только мистер Эванс не согласится на порку розгами.

– Что? – Огюстен до боли нахмурился.

Граф стал терпеливо, как ребёнку, растолковывать:

– По дуэльному кодексу, ни один джентльмен не может ударить другого безнаказанно. Эта пощёчина, капитан Форнье, физический удар – непростительное оскорбление.

Лицо у Филиппа блестело от пота.

– Мистер Эванс глубоко сожалеет о своих действиях в оранжерее, но не может согласиться на порку.

Порка? Почему Огюстен должен его сечь? Он ничего не имеет против этого молодого человека. Он отрицательно помотал головой, но граф был неумолим.

– Капитан, поскольку вы джентльмен, вы должны стреляться. – И, пожав плечами, добавил: – Не обязательно до смерти. Первая пролитая кровь восстанавливает честь.

Пока секунданты перезаряжали пистолеты, Огюстен смотрел на свежую могилу, гадая, что за цветы на неё возложили.

Филипп перезаряжал пистолет с мрачным, непроницаемым лицом подчёркнуто чёткими движениями. Больше он такой ошибки не допустит. Огюстен не мог сдержать улыбки. Все улыбались, глядя на Филиппа. Филипп ничего не замечал, а у окружающих не было никакого намерения оскорбить его.

Огюстен присел на каменный бордюр, шедший вокруг могилы, а Эванс прислонился к стене и принялся набивать трубку. Сигара! Как было бы чудесно ощутить вкус сигары, но руки у Огюстена так дрожали, что он не смог бы её зажечь.

Мысли Огюстена обратились к повседневным делам. Надо будет попросить Неемию сменить оформление витрины. И ещё новые носки нужны. Вечером он купит выпивки на всех в «Брате Жаке». Соланж не осмелится возразить. И почему бы ей на этот раз не пойти вместе с ним?

Секунданты, зарядив пистолеты, церемонно пожали друг другу руки. Эванс выбил трубку, и из неё вылетел сноп искр.

Вот и мы словно искры.

Дуэлянтам сказали встать с опущенными пистолетами там, откуда они стреляли в первый раз. По команде они должны были одновременно поднять оружие, прицелиться из длинных стволов без мушки и выстрелить.

«Эванс, может, и не станет стрелять», – подумал Огюстен, вытянув руку с пистолетом вперёд. Он чувствовал себя маленьким, уставшим, запачкавшимся мальчишкой.

Хорошие манеры

На неделе после рокового выстрела, убившего капитана Форнье, Уэсли Эванс купил хлопок «миддлинг», уплатив по девятнадцать центов за фунт. Спустя два года, в день свадьбы Уэсли и вдовы Форнье, даже «хай миддлинг» шёл лишь по десять центов. Саваннцы винили президента Джефферсона в этом обесценивании, поскольку тот запретил продажу всех американских товаров, даже хлопка, Франции и Англии. Несмотря на то что оба государства нарушали американский нейтралитет, Британию, насильно завербовавшую не одну тысячу американских моряков, ненавидели больше, к тому же её торговые суда захватили утраченную американцами торговлю. Хотя существовала контрабанда и ткацкие фабрики Новой Англии стали закупать больше хлопка, для торговцев Саванны наступали тяжёлые времена.

Соланж никогда не допускала мысли, что Огюстена могут убить: такой исход не укладывался у неё в голове. Глупые мужчины – вроде Огюстена – вечно либо сносили обиды, принося извинения, или в худшем случае, вступаясь за честь, получали лёгкое, красивое ранение. Позёры – таковы все мужчины! Хотя в сокровенных мыслях Соланж порой представляла себе смельчаков, сражающихся из-за неё, что было весьма романтично, как в тех утончённо-сентиментальных романах, которые ей теперь прискучили.