Джонатан Кэрролл - Замужем за облаком. Полное собрание рассказов Страница 18

Он любил ночное небо, поэтому первоначально слово «рак» означало для него лишь горсточку звезд, смутно напоминавшую по форме рака. Но оказалось, что болезнь – это не быстро уползающая тварь в панцире и с клешнями. Нет, скорее, это была медленная пурпурная волна, набегающая на самые отдаленные берега его тела, а потом лениво откатывающаяся. У нее были свои приливы, и их можно было почти что предсказывать.

Он был женат на женщине, считавшей себя интересной, с огоньком. Много лет они оба дурачили себя этим ее убеждением. Когда иллюзии кончились, она крикливо обвиняла во всем его – он-де попользовался ее огнем, а потом дал ему угаснуть. Оба знали, что это неправда, но так было лучше, чем признать, что оба они, в сущности, тусклые люди.

Они жили в одном и том же городе. Время от времени он видел ее, почти всегда в компании странного вида людей, чья внешность вызывала замешательство. Он понимал ее старания, и это его печалило. Когда их пути пересеклись в последний раз, на ней была желтая шляпа и черные баскетбольные тапочки. Он шмыгнул в ближайший магазин, чтобы избежать встречи.

Он преподавал историю в заурядной частной школе. Из года в год устраивая одни и те же контрольные, он знал, что, как бы ярки и любознательны ни были его ученики, он не сумеет донести до них весь блеск и пышность прошлого. На уроке они глядели на него с тем же выражением, с каким смотрят дурацкую рекламу по телевидению.

Он никогда не бывал в Европе, никогда не воевал. Жить в интересных местах не было целью его существования. Однажды он завел собаку, но когда она умерла, то не захотел брать новую.

Ночью он лежал в постели, думая, что у него остался единственный спутник – рак, который его убивает. В банке у него на счету лежало тридцать семь тысяч долларов, и не было ни малейшего представления, что с ними делать. Он определенно не собирался отдавать их бывшей жене, которая, вероятно, купила бы на них кучу спортивных тапочек или в порыве суррогатной страсти подарила какому-нибудь бедствующему приятелю-художнику.

Кроме холодной неизбежности смерти, его удручало отсутствие у него каких бы то ни было желаний – сделать или заиметь что-либо из ряда вон выходящее хоть в последние дни жизни на земле. Врачи говорили, что ему осталось жить год-два, если соблюдать осторожность, а он знал, что осторожность – это единственное, в чем он действительно силен.

В конце учебного года он уведомил директора, что осенью не вернется, и ему доставил удовольствие озадаченный, пораженный взгляд, который директор бросил на него, услышав, что он не может раскрыть причину своего ухода. Никогда еще он не вызывал ни у кого такого взгляда.

Он продал свою белую машину, черный телевизор и грязного цвета кушетку. Денег было столько, что они вызывали чувство вины. Он еще раз подумал, не дать ли сколько-нибудь жене, но, вспомнив о ее самомнении и желтой шляпе, решил не давать.

На смертном одре его мать призналась, что жалеет только об одном – что не съездила на Бали. Как счастлива она была, имея подобные мечты и разочарования! Ему подумалось, что, если пойти в бюро путешествий, тамошние цветные плакаты и глянцевые журналы могут вдохновить его купить вдруг билет в какое-нибудь опасное, экзотическое место на краю света, где посреди дороги, высунув язык, лежат тощие собаки, а женщины с корзинами на голове продают на пляже свежие ананасы.

Служащая бюро путешествий, бросив на него один взгляд, сразу предложила съездить в Диснейленд. Он знал, что на его лице банальность, на руке дешевые часы и на шариковой ручке – название сантехнического предприятия. Сидя напротив этой молодой женщины, вероятно только что вернувшейся из Танжера с одним из своих любовников, он ощутил потребность сказать: «Посмотрите, я не такой – я же умираю!» Но он был человеком не того сорта. Увидев, что его не интересуют четырехдневные туры – с оплаченным самолетом и гостиницей – в страны, куда семьи ездят, потакая своим детям, и счастливо отдыхают от своей счастливой жизни, она отмахнулась от него одним взмахом ресниц.

Он попросил что-нибудь про африканское сафари, и она с недовольным видом протянула ему брошюру, словно даже фотографии львов и водопада Виктория никак не соотносились с его руками.

И потому, когда приходила боль, он начал радоваться ей. Почему бы и нет? Раз уж ему не суждено быть ничем примечательным, он попытается быть стоиком и скроет надвигающуюся смерть от остального мира, как детский секрет. Когда его не станет, может быть, найдутся один-два человека, на которых произведет впечатление тот факт, что они не знали о его предстоящем уходе до самого момента смерти.

У него не заняло много времени привести в порядок все свои дела. Закончив с этим, он закрыл свой банковский счет, а наличные перевел в кучу дорожных чеков, достаточно пухлую, чтобы оттопырить карман.

И отправился в Нью-Йорк. Он не знал, сколько пробудет там, но огромный город был заряжен энергией, и подсознательно он надеялся позаимствовать у Нью-Йорка частицу его бесконечной жизненной силы. Он ездил туда с женой на медовый месяц, и хотя тогда город напугал его, теперь терять было нечего.

Сначала его поразила мысль, что тысячи людей здесь тоже умирают. Он провел целое утро, внимательно вглядываясь в лица прохожих и пытаясь выявить по какой-нибудь отметине или жесту признак предчувствия конца. И хотя вскоре бросил свои попытки, его грело сознание, что в нескольких шагах, прямо теперь или через минуту, есть или найдется кто-то, разделяющий его судьбу.

Он не сомневался, что если заберется в самый темный, самый жуткий уголок Гарлема, то окажется там в совершенной безопасности, потому что никто не захочет тратить время, чтобы ударить его по башке. Любой с первого взгляда поймет, что у человека такого сорта в кармане девять долларов и пластмассовая расческа. Чтобы проверить свою теорию, он в десять часов вечера доехал в зловещего вида подземке до 125-й стрит и оказался прав – точно так же он мог быть невидимым.

Но поездка не была совершенной потерей времени, так как улицы кишели полной опасностей жизнью, отчего он почувствовал себя храбрым и склонным к авантюрам. Впервые ему захотелось, чтобы где-то рядом оказалась жена и можно было бы позвонить ей и рассказать о своем поступке. Вряд ли она поверила бы, но ему было все равно, так как он сделал это, и это переживание так же принадлежало ему, как волосы на голове.

На следующий день дух поездки в Гарлем не покинул его, и совершенно без всякой причины он взял с собой утром все до последнего свои дорожные чеки. Многие ли ходят по Манхэттену с почти сорока тысячами долларов в кармане?

Откуда ни возьмись налетела гроза и застала его без пиджака на Пятой авеню. Стоя под широким навесом с несколькими другими людьми, он случайно обернулся и увидел, что находится перед эксклюзивным итальянским магазином мужской одежды. А на витрине стоял самый красивый зонтик из всех, какие он когда-либо видел. Он и не представлял, что столь банальную вещь можно превратить в нечто столь прелестное. И это вызвало удручающую мысль, что где-то в мире существуют люди, способные ежедневно придумывать такую красоту. Прекрасный зонтик. Изысканнейший зонтик.

Это привело его в уныние, но он понял, что зонтик должен принадлежать ему. Слегка поежившись, он толкнул массивную дверь и вошел в магазин, с которым, он знал это, не мог иметь ничего общего. Кроме того факта, что собирается здесь кое-что купить. Кое-что прекрасное и возмутительно дорогое, и скоро эта вещь будет его, она действительно будет принадлежать ему, на весь недолгий остаток жизни. Пройдя по толстому, сливового цвета ковру, он осознал, что никогда бы не совершил этого, если бы не его вчерашняя ночная авантюра.

На подошедшем продавце был костюм, созданный фантазией еще одного итальянского гения. Продавец был вальяжен и любезен, и его как будто ни капельки не удивляло и не оскорбляло, что этот промокший тип в банлоне неопределенно-желтого цвета просит посмотреть зонтик от Верони с витрины. Уверенным жестом матадора продавец раскрыл прекрасный предмет и с великой осторожностью поместил на пол.

Жест был великолепен, но в нем не было необходимости, поскольку тип уже полез в карман за чеком. А зонтик словно бы даже с изяществом принял свою судьбу. Зная, что ему полагается лежать на сиденье серебристого реактивного «Лир-джета» или висеть на сгибе локтя мужчины с телефоном в автомобиле, он тем не менее, как все прекрасные и благородные вещи, словно говорил, что будет служить этому умирающему так же хорошо, как если бы это был принц или финансовый воротила. Прекрасно зная себе цену, зонтик будет лгать всему миру, что его новый владелец достоин владеть им.

Стоил он триста долларов. Удивившись, что кому-то может прийти в голову запросить столько денег за зонтик, он все-таки заплатил и почувствовал приятное возбуждение от легкой одобрительной улыбки продавца.