Антология - Много добра, мало зла. Китайская проза конца ХХ – начала ХХI века Страница 18

«Ох уж этот У Саньлян, надо же так написать, чтобы растрогать до слез, ублюдок», – расчувствовавшись, ругался я. И по своей реакции понял, что он начинает мне нравиться. Хм, надо бы прибавить ему жалованье.

– Малышка Ду, скажи У Саньляну, что за работу, проделанную в «Лаобинчэне», его годовое жалованье повышается до ста тысяч. – Я назначал ему столько, сколько нужно было дать с самого начала.

– Шеф, успехи «Лаобинчэна» не сказать чтобы впечатляли. Хотя ежемесячно получается триста тысяч, но если принять во внимание, сколько туда вложено, это, считай, ничего. Предварительные цели, поставленные компанией, не достигнуты. Думаю, если на это поставить управляющего Хэ, он сможет добиться большего. Он, конечно, очень способный. – «Похоже, Ду Цзюаньхун не отказалась от амбиционных замыслов побороться за это место для Хэ Жэньцзи: рекомендует его, как только представляется возможность».

– Развлекательный бизнес сейчас не очень прибылен, слишком много таких заведений. Достичь уже достигнутого и то было нелегко. На мой взгляд, Хэ Жэньцзи на его месте не смог бы принести столько прибыли, и это вопрос уже решенный. – «Больше обсуждений с ее стороны не допущу».

– Статью публикуем?

– Публикуем.

– В газете или в журнале?

– Конечно, в вечерней газете, там тираж больше.

– Хорошо. В конце каждой недели четвертая полоса там посвящена литературе, значит, послезавтра и выйдет. – Ду Цзюаньхун забрала рукопись и пошла распорядиться.

В полдень, когда я собрался пойти перекусить, Ду Цзюаньхун ввела в кабинет Ван Дунфана.

– Шеф, – смущенно начал он, – образцов сегодня на фабрике подобрать не удалось. Камень слишком большой, да еще и твердый, седьмого уровня, у нас на фабрике камнерезные станки маленькие, подходящего оборудования для таких размеров нет. Я навел справки, разрезать можно только на фабрике мраморных изделий «Мэйли». Да и полировальные машины у нас используются для полировки браслетов или поверхности драгоценных камней, для такого большого камня не годятся, подойдут только машины большого размера, они тоже лишь на фабрике мраморных изделий. Камень после разрезания получается грубый, тусклый и неровный, отполировать до глянца можно только после первоначальной грубой шлифовки и последующей тонкой, лишь тогда он станет красивым и ярким. Но абразивы, которые используются на фабрике мраморных изделий, отечественного производства, требования по шлифовке мраморных плит не такие высокие, как для драгоценных камней. Наши камни именно такие, поэтому мы используем импортные японские абразивы. Сначала грубо полируем отечественными, потом наводим тонкую шлифовку японскими. Образцы будут готовы только завтра, видите ли, шеф… – Ван Дунфан глянул на меня, боясь, что я сейчас взорвусь.

Вообще-то такие вопросы, конечно, касаются ювелирной компании, они сами их решают, и дело с концом. Но запрос был сделан мной лично и был связан с получением компанией немалой прибыли. Ван Дунфан боялся допустить ошибку, не стал звонить и примчался сам.

Взглянув на него с этой стороны, я про себя порадовался: значит, предан и компании, и мне. И снисходительно улыбнулся:

– Ты, Дунфан, все правильно делаешь, я в ваших делах на фабрике не разбираюсь. Хм, ты чуть перестарался, можно было и по телефону позвонить. Попозже так попозже.

Фабрика компании расположена в южном пригороде, не ближний свет, похоже, он сегодня не только у себя на фабрике побывал, но и на пару фабрик мраморных изделий смотался, и так устал до чертиков, а еще в офис явился, чтобы доложить обстановку. Чувствует ответственность, так что эта его преданность заслуживает моей улыбки. Довольно было бы и пары слов, чтобы успокоить, но он наверняка посчитал, что в данном случае стоит явиться самому.

– Завтра доделаете, поместите в футляр из красного дерева и вот здесь поставите. – Я указал туда, где стоял подаренный тайваньцем розовый камень. – Его тайванец увезет с собой. Потом сообщите Хуан Хэ, что послезавтра приглашаю его в офис обсудить проект по экологически чистым продуктам.

Ду Цзюаньхун с Ван Дунфаном переглянулись, поняв, что преследую я совсем иные цели: как говорится, мысли Старого Пьяницы обращены не к вину[33]. Проект по экологически чистым продуктам еще не готов до такой степени, чтобы я мог лично обсуждать его с Хуан Хэ. Приглашал я его под предлогом обсуждения в основном для того, чтобы он увидел розовый камень нашей компании.

Они вышли, а я взял трубку и набрал номер Хэ Жэньцзи. Нужно понять, в каком состоянии его переговоры с Хуан Хэ по этому проекту. Перед появлением тайваньца необходимо подуспокоиться.

Я понимал, что этот день рано или поздно настанет, но не думал, что это случится так быстро и так неожиданно.

Ду Цзюаньхун в конце концов воспользовалась именем старшего брата и выложила свои карты. Это было настолько неотвратимо, словно уготовано судьбой. Речь была совсем не о том, чтобы делить со мной имущество. Она хотела выйти за меня замуж. Просто с ума сойти, мать твою.

Рассказ об этом нужно начинать с подруги ее брата.

Имя ее Ли Хунмэй. Имя как имя, ничего особенного, но для нас с ее старшим братом в пору армейской жизни оно звучало по-особенному. Для нас с однополчанами был праздник, когда в казарме появлялось письмо с этим именем. Хотя в начале письма было написано «Ду Хунцзюню», а в конце стояла подпись «Ли Хунмэй» и ко всем оно не имело отношения, но иметь в те годы женщину, которая могла, не обращая ни на кого внимания, прославлять и любить военного – этому мы все, конечно, завидовали. Мы с Ду Хунцзюнем с детства росли вместе. Высокий и сильный, талантливый и непосредственный, он в детских играх всегда был героем Ян Цзыжуном, а я – Шао Цзяньбо[34]. Хотя мой Шао Цзяньбо был старше по званию, одноклассницам, похоже, больше нравился герой. И когда мы пошли в армию, письма от них получал один Ду Хунцзюнь. Обо мне тоже иногда упоминали, но лишь в конце письма короткой фразой, мол, передай привет Сяо Цзыбэю. Из-за этого я потом очень мало общался с ними. Однажды на сборе одноклассников я и вовсе не сдержался. «Мы вот защищаем вас на переднем крае, а ни одного письма от вас не получили, как это ни печально», – вырвалось у меня полушутя-полусерьезно. В ответ одноклассницы загалдели: одни, что, мол, ты производишь впечатление человека довольно лукавого, другие без обиняков тут же заявили, что, мол, ты действительно в нашем классе человек заметный, но Ду Хунцзюнь еще более замечательный. По мнению третьих, я сейчас вроде бы многого добился, но я жив. А вот если бы Ду Хунцзюнь не погиб, разве мог бы я на что-то надеяться? На этом они и закончили обсуждать мои слова. При упоминании о смерти Ду Хунцзюня все очень расстроились. Всякий раз на этих сборах одни переживания, будто одноклассники для того и собираются, чтобы в наших застывших душах, в этом мире материального благополучия и веселья, только и можно что-то пробудить, вызвав боль, будто эта боль может сделать наши души лучше. Может, по этой причине мы с неизменной радостью и проводили эти наши сборы.

Печали и радости, разлуки и встречи – видимо, это и составляет смысл нашего существования в этом мире, то, зачем мы приходим сюда. Живем, вот и можем встречаться ежегодно. Год за годом жизнь складывается по-разному, и людей, приходящих на эти собрания, становится все меньше. Это не важно, важно то, что среди нас всегда есть живые, а если есть живые, значит, нет ушедших. Уходящие оставляют нам вечную память, и раз есть живые, им и не умереть. Пусть из нас немногих останется лишь один (может, я, может, кто другой), но, кто бы то ни был, я всегда могу представить чувства этого человека. Он может думать и об очень простом, например откуда мы пришли и куда уйдем, все эти миллиарды людей на земле, почему только мы выросли вместе. На вопрос этот еще как посмотреть. У буддистов человек идет от пределов жизни к пределам смерти; ученые же утверждают, что вышедшего из материнского чрева человека ждет обращение в прах. Из этих азбучных истин мне больше по душе первая, она хоть и умозрительная, но не производит впечатления беспредельности.

Возможно, об этом подумает последний из нас в последний миг своей жизни, когда все одноклассники явятся ему во сне. Когда он уже не восстанет ото сна, мы все снова будем вместе – в раю или в каком-нибудь другом месте, о котором не ведаем. Вероятно, туда мы будем приходить и уходить. Снова будем учиться в одном классе начальной школы, и будет ли там все так же, как в жизни, – печали и радости, разлуки и встречи? Не знаю. Но вот сможем ли мы прожить без этого? Думаю об этом, и всякий раз глаза влажнеют.

Ли Хунмэй была той самой одноклассницей, которая больше всех писала Ду Хунцзюню и в конце письма никогда не упоминала обо мне.

Но когда я вернулся с победой с полей сражений, первой, к кому я зашел, была она, Ли Хунмэй. Я хотел передать ей последние слова Ду Хунцзюня. На самом деле в свои последние минуты он о ней не заговаривал, хоть она и писала ему чаще других. Я хорошо понимал, почему он до самого конца не упоминал о ней. С малых лет Ду Хун-цзюнь был идеалистом, с детства хотел стать военным, а когда стал им, мечтал стать генералом. Ну как может человек, мечтающий стать генералом, раньше времени вступать в битву с женщиной? Поэтому Ду Хунцзюнь никогда и не говорил с Ли Хунмэй о любви. А вот она – хоть это и казалось ей несбыточной мечтой – признавалась в любви к нему. В то время признаваться в любви было в диковинку, не говорили и о постельных делах. Не то что сегодня – целый день с утра до вечера только и болтают об этом, а на самом деле это просто забава. А в ту пору только и можно было бесконечным потоком писем дать понять, что ты влюблен.