Карл-Йоганн Вальгрен - Это Вам для брошюры, господин Бахманн! Страница 18

Выслушав этот монолог, немало удививший меня самого, человек с собакой холодно кивнул. Вы правы, сказал он, насчет собаки, это не ваше дело, вас не касается ни сама Юсси, ни мои отношения с Юсси, которая, кстати, и в самом деле притворяется и лицедействует, не мне ли это знать лучше, поскольку именно я ее хозяин? Огорошив меня этими словами, он дернул поводок, и они пошли своей дорогой, я даже не успел произнести ни слова. Он, наверное, сумасшедший, подумал я, особенно это его странное замечание насчет собаки… конечно, сумасшедший: как можно обвинять собаку, что она притворяется и лицедействует, это бред какой-то, у собак нет никакого театрального дарования, они предоставлены целиком и полностью своим собачьим инстинктам! Дураку же ясно: если собака тявкает и машет хвостом при виде другой собаки, это инстинкт, а не представление в варьете, это у них наследственное, они так же и на людей реагируют, потому что по своей собачьей темноте думают, что мы тоже собаки, они путают нас с собой, мы для них – те же собаки, мы обитатели этого лающего, рычащего, какающего, писающего и слюнявого мира… и что он хочет сказать, что четвероногое создание, не умеющее по глупости отличить человека от собаки, может манипулировать своим окружением, разыгрывать спектакли и притворяться? – нет, этот человек определенно не в своем уме, другого объяснения просто нет. И, конечно, такой человек, который уверен, что его собака насквозь фальшива, что она пытается им манипулировать, уж такой-то человек, само собой, видит те широты злопыхателей и завистников, о которых я говорил, он видит эти отвратительные широты сквозь розовые очки, а как же иначе, одно вытекает из другого. Собака у него, видите ли, лжет и разыгрывает театральные представления… но сам-то он совершенно слеп по отношению ко лжи и притворству, которыми отличается мое так называемое отечество, мне его просто жаль, сказал я себе, его обманули, он просто жертва обстоятельств. Но как же так, ведь для меня совершенно очевидно, что он и сам подвергается преследованиям и должен бы был кое-что в этом соображать. Особенно вся это история с собакой – это же просто идиотизм какой-то. Достаточно на него поглядеть, как он тащит свою собаку на поводке, а та упирается и упорно вынюхивает оставленные другими собаками экскременты, нет, вы только поглядите на него! В этом человеке все указывает на душевную болезнь, его одежда, его собака, выбор погоды, чтобы выгуливать эту самую собаку… и потом, разве это нормально – ни с того ни с сего наброситься на совершенно незнакомого человека только потому, что тот, видите ли, указал ему на его заблуждение по части актерских возможностей его собаки, или уж не знаю, что его вывело из себя, – может быть, то, что я чистосердечно рассказал ему о преследованиях, которым я подвергаюсь, в том числе и со стороны моей собственной жены? Нет, сказал я себе, ни то, ни другое, ни третье не может быть нормой, все указывает на душевное заболевание, а с другой стороны, большинство людей не отличаются тем здравым смыслом, который можно было бы признать нормальным, моя жена, например, она тоже душевнобольная… как могла она после всех этих лет заключить контракт с моими палачами, это же прямая противоположность норме и здравому смыслу… ага, сейчас он скроется из виду, сказал я себе, и он и в самом деле скрылся из поля зрения, и мне было приятно сознавать, что этот человек, как и его собака Юсси, скрылись из поля зрения, туда им и дорога, особенно после всей этой истории с театральными представлениями, которые якобы устраивает собака Юсси, это все совершенно ненормально, так что там им и место – вне поля зрения.

Дождь ненадолго прекратился, и это позволило мне оставить мое убежище под крышей павильона и добежать до ближайшего кафе на тихом перекрестке неподалеку. Я заказал так называемый Milchkaffee, кофе с молоком, и уселся у окна. Снова зарядил дождь. Я опять достал из кармана свадебную фотографию… я в костюме, моя жена в простом сливочно-белом платье. Меня вдруг поразило, что эта женщина – моя законная половина, я попытался припомнить, когда же появились первые признаки ее предательства, может быть, уже тогда… неужели уже тогда, во время нашего свадебного путешествия, можно было что-то уловить, будь я повнимательней? Нет… наверное, нет, тогда между нами царили любовь и согласие, тогда она была во всем со мной солидарна – я имею в виду в жертвенном, супружеском понимании солидарности. Ты гений! – мы гуляли по Палатино, и она восклицала совершенно искренне, без малейших признаков фальши – ты гений! Не скрою, мне это льстило… у тебя настоящий, природный талант, я никогда не встречала таких людей! – сказала она как-то… Помню, мы как раз сидели на садовой скамейке на берегу Тибра; чепуха, сказал я себе и отхлебнул кофе, этого не может быть. Тогда, во время нашего свадебного путешествия в Рим, она еще не присоединилась к этой злобной команде загонщиков, это совершенно ясно… нет, нет, не в ту неделю в Риме, тогда ее еще не купили, она была безоружна, я бы наверняка заметил – по фальшивому взгляду исподволь над тарелкой с осьминогом, по голосу, по интонации, когда она восхищалась той или иной тиберианской колонной, нет, только не тогда – я допил остывший кофе, – тогда, в этой колдовской атмосфере Рима, она еще не примеряла на себя роль Иуды, это пришло позднее, я ее ненавижу, какая свинья… предательница, сказал я хрипло вслух.

Мое внезапное восклицание привлекло внимание официантки, и, чтобы сгладить неловкость, я заказал еще чашку Milchkaffee, но я и не собирался его пить – кофе стоял на столе и остывал, а я тупо глазел в окно, на дождь, на большие лужи и маленькие лужи, величина луж, очевидно, зависела от наклона мостовой и от того, как положена брусчатка, я смотрел на лужи и продолжал анализ нашей совместной жизни. Должно быть, это произошло осенью два года назад, именно тогда она примкнула к их лагерю, когда мы поменяли квартиру и у меня не было никакой уверенности в себе, я был словно моллюск без раковины, в поисках спасения инстинктивно забивающийся под камень, я был доведен до грани самоубийства. Может быть, чуть позже, перед Рождеством… тогда мы ссорились беспрерывно, она швыряла в стену предметы и не стеснялась предъявлять мне самые подлые обвинения, обвиняла меня, что я ее больше не люблю, и еще в какой-то ерунде… наверное, это произошло именно тогда.

Я, забыв про свои намерения не пить больше кофе, сделал большой глоток – кофе был еще теплым – и начал отчаянно рыться в памяти, пытаясь найти эту точку перелома, когда у меня уже должны были зародиться подозрения в измене – но не зародились; эти усилия так меня вымотали, что я заказал рюмочку анисового ликера. Знаете, кто это? – спросил я официантку, когда она принесла ликер. Это вы, сказала она, а женщина рядом – ваша жена, ясное дело, это же свадебное фото. Она предательница, сказал я, вернее, не сказал, а пробормотал, она Иуда… она Брут, никогда не следуйте ее примеру, никогда не продавайтесь врагам вашего мужа, этот грех непростителен, наказание, которое ждет вас, чудовищно, даже Данте не смог бы его описать как следует, вы читали Данте? Впрочем, это никакого значения не имеет, просто следуйте моему совету, вам странно, конечно, что вот пришел посетитель и дает советы официантке, странные отношения между продавцом и потребителем, но все же следуйте моему совету, он пойдет на пользу. У меня нет мужа, сказала она. Тем лучше! – воскликнул я, – тем лучше, значит, вам некому изменять, а может быть, вы уже совершили предательство, поэтому у вас и нет мужа, и радуйтесь, сказал я, что он просто выгнал вас, все могло кончиться гораздо хуже, потому что женщина, которая бесстыдно продается врагам своего мужа, заслуживает самого страшного наказания; заберите ваш кофе, сказал я, он мне не нравится, признайтесь, что вы пользуетесь пастеризованным молоком, ненавижу пастеризованное молоко, оно так отвратительно пенится, с меня хватит и этого анисового ликера. Официантка унесла мой еще не совсем остывший кофе… интересно, проняло ли ее? Наверное, да, потому что она подошла к музыкальному центру и поставила не знаю уж что, кассету или компакт-диск с невыносимо банальной поп-музыкой, совершенно кретинская музыка, с дебильным синкопированным ритмом. Во всяком случае, я вызвал ее интерес, она вытирала стойку и то и дело косилась на меня, обмениваясь отрывочными репликами с новым посетителем, скорее всего, завсегдатаем, потому что они обращались друг к другу на «ты». Теоретически можно предположить, сказал я себе, что эта официантка когда-то была замужем за собачником, которого я только что встретил, ничто не исключает такой возможности, вероятность, конечно, малая, сказал я себе, но не нулевая, статистически вполне допустимая. Чисто теоретически, продолжал я развивать свою мысль, это вполне возможно, она была замужем за этим отчаявшимся человеком, которого я только что встретил в парке под дождем; странный человек, он переносит свою застарелую мизантропию на домашнее животное, на собаку, он утверждает, что его собака Юсси – собака! – разыгрывает театр и притворяется, в то время как Юсси, несомненно, просто собака, ничто иное, и, как и всякая собака, живет в плену своих природных инстинктов. А может быть, и нет, скорее всего нет, сказал я себе, с раздражением отметив, что эта поп-музыка по своему идиотизму ничем не уступает поп-музыке в моем так называемом отечестве. Мне вдруг мучительно захотелось вернуть тишину, ведь когда я зашел сюда, в это кафе, было совершенно тихо, я сидел за столиком у окна и рассматривал фотографию, нашу свадебную фотографию, и слушал, как дождь еле слышно барабанит по оцинкованному откосу окна, словно бы крошечными ноготками, словно бы эта женщина-официантка решила таким образом, тихонько постукивая ноготками, привлечь внимание задремавшего посетителя. Уменьшите звук, хотелось мне крикнуть, к черту эти банальные гармонии, недостойные даже ушей новорожденного, даже ушей этой несчастной Юсси, или поставьте что-нибудь человеческое, я не в состоянии это слушать; можно выкрикнуть все это, а потом подойти к стойке, не обращая внимания на завсегдатая, или еще лучше, обнять его за плечи, да, именно так: обнять его за плечи с наигранным дружелюбием и сказать: я хочу наконец расплатиться за этот ваш кофе со вспененным пастеризованным молоком, совершенно отвратительный, если быть откровенным, дайте счет, здесь у вас ни один нормальный человек не выдержит!