Любко Дереш - Намерение! Страница 19

Это в самом деле было удивительно. Стоило нам поработать рядом всего два-три дня, как между нами установилось приятное взаимопонимание. Благодаря обхождению вышеупомянутых опустошительных микроконфликтов мы непосредствен но вышли на общение уровня homo sapiens – homo sapiens.

Мне, например, нравилось выходить с ним на перекур в проезд Кривая Липа: в любую погоду, в любое время суток, потому что в его присутствии занудный дождь на рассвете вдруг казался специфически… уместным. По-своему неповторимым.

Хорошо было поутру пить с ним кофе – тоже молча, отчего каждый жест становился знаком, каждая деталь становилась особенной. Я никогда не слышал от него слов: «конечно», «само собой», «очевидно» – всякий раз, когда могли бы прозвучать эти слова, он молчал, словно давал себе время увидеть, не что кто думает , а как на самом деле. Давал возможность уникальному оставаться уникальным.

Мы не разговаривали, только переглядывались – и казалось, будто Гагарин именно это и говорит мне своей позой, своими движениями, глубоким ровным дыханием: «Будь спокоен, отпусти себя. Будь осторожен, следи за собой ».

Пока он работал рядом, я чувствовал себя защищенным.

Дело было вечером – или, точнее говоря, ночью. Ночь стала моим излюбленным временем. После полуночи приток посетителей в кафе уменьшался до четырех-пяти человек, которые сидели себе тихонько за столиками, смаковали пиво и непрерывно курили. Для «Открытого» это стало фирменным знаком – накуренное помещение, дым, за которым мало что видно. Почему-то хорошо запомнилась музыка, особенно две вещи: Стинг «Little Alien» и 5’nizza: «Я солдат… Я не спал пять лет, и у меня под глазами мешки, я сам не видел, но мне так сказали…»

Это то, что играло нон-стоп. Задавало направление. То, чем пахли прокуренные сентябрьские ночи в сонном городе.

Где-то с часу до пяти была самая кайфовая пора смены – минимум клиентуры, официантки возле стойки вяло флиртуют с последними посетителями. Сергей, добряк-охранник с физиономией интеллигентного бладхаунда, читает томик Искандера. С балкона над барной стойкой видно, как кто-то из продавцов в книжном отделе клюет носом над тетрадкой заказов, монитор компьютера полосуется скринсэйвером «трубопровод», а программка медиаплеера, поставленного на «луп», снова и снова запускает: «Я солдат, и у меня нет башки, мне отбили ее сапогами…»

Вот в такой атмосфере мы с Гагариным сидели на втором этаже, опершись спинами на перила балкона, а ноги закинув на серый квадратный столик. Между нами стояла табуретка, тоже серая, на табуретке стояла переполненная пепельница. Мы курили сигарету за сигаретой.

Моей смене предстояло длиться до семи утра, а Гагарин сменился еще в одиннадцать. Но он никуда не идет – куда идти, когда все наши вещи, включая спальники, лежат этажом ниже, в подвале? Город, улица за улицей, входил в сновидение. Я тоже отъезжал во что-то вроде сна – мир становился уютным и локальным, словно все, что не попадало в поле зрения, переставало существовать и выныривало из небытия только под моим взглядом. Люди в кафе тоже удивительным образом настроились – это слышалось за сходной тональностью, за темпом разговоров, за лаконичностью свободных жестов. На короткое время мы стали единым синхронизированным организмом, одним уютным сознанием. Гагарин тоже проживал эту тему – а может, именно он ее и задавал.

Руководствуясь спонтанностью момента, я слово за слово начал рассказывать Гагарину про память. Будто наблюдал за собой со стороны. Рассказал про ее цепкость, про ее объемы, про способность ярко вспоминать события. Рассказал даже про то, что я называл «неземными воспоминаниями». Мне было нелегко найти слова про то, насколько мощно изменилось мое мироощущение за последнее время. Но Гагарин кивал так уместно, словно вполне понимал мои проблемы. Удивительно, я-то думал, у меня насобиралось столько всего, что надо рассказать другому… на деле же вся история вместилась в пятнадцать минут.

Все это время Гагарин сидел молча, только кивал головой. Не могу сказать, что я рассчитывал на бурное выражение эмоций с его стороны, – но хоть какой-нибудь комментарий мог бы быть!

Словно читая мои мысли, Гагарин сказал:

– Тут не о чем говорить. Тут надо смотреть. Хочешь глянуть?

– Куда?

– В память. Ты никогда не пробовал воспринимать ее не как препону, а как транспорт?

– Это как понимать?

Он выпрямился на табуретке и попросил меня сделать то же самое.

– Дыши животом. Дыши часто.

Я сделал, как он сказал. Юра встал и подошел ко мне сзади, просунув руки у меня под мышками. Он слегка встряхнул мои плечи, давая им расслабиться. Я почувствовал, как от его рук в меня входит гипнотическое тепло.

– На счет «три» вдохни воздух и задержи дыхание.

Не переставая глубоко сопеть ртом, я едва кивнул. Голова шла кругом.

Следующее, что я ощутил, это взрыв электрической тьмы.

– Забыл, как дышать? – спрашивает какой-то мужчина.

Я как рыба на берегу, грудь парализована, горло сдавлено, живот твердый, как бетон. Моя спина выгибается от напряжения дугой.

– Напрягись еще, выдави это из себя! Давай, назад дороги нет! – мужчина массирует мне задубевшие мускулы затылка.

Меня выгибает еще сильнее, кажется, сейчас либо мускулы оторвутся от костей, либо кости рассыплются в прах. ВСПЛЕСК! Горячие волны прокатываются по телу, и в легкие с хрипом влетает воздух. Я размякаю, словно стекаю весь на пол невесомой жидкостью.

Как легко мне, Господи, как легко, как горячо! Я словно соткан из пламени.

Он помогает мне подняться:

– Ну как? Вспомнил?

Даже не обдумав смысла его вопроса, отрицательно мотаю головой. И тут до меня доходит этот смысл: «Вспомнил, кто я?»

– Помнишь, как меня звать?

Я абсолютно расслаблен:

– Помню. Ты – Юра.

– А перед этим что было?

Я абсолютно расслаблен:

– Не помню.

– Постарайся.

– Не помню. О боже! Я не помню!..

– Тихо-тихо, лежи, – Юра укладывает меня на пол. – Припомни, что было двадцать секунд назад.

Я думаю, но мыслей нет. Возле меня перевернутая табуретка. Стол. Светит несколько ламп с необычными жестяными абажурами. Лестница ведет вниз, к барной стойке.

И тут, аллилуйя, аллилуйя, я вспомнил!

– Я вспомнил. Мы сидели с тобой за этим столом. Правильно?

Юра молчит, смотрит на меня сквозь свои затемненные сиреневые очки. Он выглядит слегка разочарованным.

– Сидели за столом и разговаривали. Я рассказывал тебе про память. А потом ты что-то сказал… или показал мне, и я упал с табуретки.

Юра усмехается, и разочарование исчезает:

– Где мы сейчас?

– Во Львове. В «Открытом кафе».

– Какой сейчас год?

– Две тысячи третий.

– А как меня кличут, хоть помнишь?

– Помню. Гагарин.

На этом завершился круг моих воспоминаний про кафе. Гагарин не ошибался – теперь я в самом деле чувствовал себя собой, но – более легким, более свободным. Хотя и страшно утомленным. Глянул на часы – только половина третьего. Глаза слипаются.

– А это правда, – спрашиваю, – что вас на курсах учили, как можно высыпаться за два часа?

Гагарин кивнул, все так же глядя прямо перед собой.

– Тета-ритмы, – проговорил он. – Они отвечают за глубокий сон без сновидений. Если ты научишься контролировать тета-ритмы в мозгу, сможешь спать молниеносным сном. Силы можно восстановить за какие-нибудь сорок минут.

– А как можно контролировать тета-ритмы?

Гагарин помолчал, усмехаясь.

– Когда ты будешь во сне без сновидений и при этом сможешь оставаться в сознании, это он и будет. Контроль тета-ритмов. Но это требует тренировок, знания специальных техник. Биообратная связь, если коротко.

– Научи меня, – брякнул я легкомысленно.

– Зачем тебе это?

– Я хочу восстанавливать силы за сорок минут.

– А остальное время чем будешь заниматься?

Я хмыкнул. Еще какое-то время мы сидели молча и курили. Гагарин много курил, и я рядом с ним, за компанию, тоже стал курить, как сапожник.

– Существует нечто большее, чем техники, – заговорил Гагарин, словно продолжая какую-то мысль. – Нечто более важное, чем тета-ритмы.

– Что именно? – я не совсем понимал, куда он клонит.

– То единственное, для чего нужны тета-ритмы. Если ты не знаешь, о чем я говорю, тогда остальное – просто куча мусора.

На миг я почувствовал себя обиженным – откуда ему известно, знаю я или не знаю, о чем он говорит?

– Ну, а ты испытай меня, – сказал я.