Энн Ламотт - Маленькие победы. Как ощущать счастье каждый день Страница 2

Мы шли в ногу с Барбарой, державшейся за свое транспортное средство, – и я чувствовала, что впитываю те качества, которые Барбара привносила в этот день, преисполненный радости. Гигантские секвойи были полны застывшей музыки; казалось, они вырядились в юбки из капа и молодой поросли. Я спросила Барбару и Сюзи:

– А если задрать эти юбки, что получится?

Барбара указала в ответ на вывороченное дерево: корни, покрытые мхом и чем-то вроде мшистого коралла; оно похоже на осьминога. Одни стволы были узловатыми и мускулистыми в своих юбках со множеством оборок, другие предоставляли каповые кресла для того, кому понадобится присесть.

Деревья были похожи на толпу прихожан. Когда мы шли под нависающим зеленым миром, во все стороны раскинувшим наросты и побеги, я испытала мгновенный приступ паники при мысли о неминуемой смерти Барбары – и, возможно, своей собственной. Мы все умрем! Это ужасно! Я не согласна. Как жить, зная это? Левой, правой, толкай и толкай свои ходунки…

Когда моему сыну было лет шесть-семь и он осознал, что мы с ним не умрем в один и тот же момент, он немножко поплакал, а потом заявил, что если бы знал это, не согласился бы родиться.

Барбара смотрела на меня – мы изучали друг друга, как деревья. Она никогда не пользовалась своей неподражаемой улыбкой, чтобы втереться в доверие. Это такая редкость! Мы ускорили шаг и выкатились из-за следующего угла, двигаясь со скоростью одной мили в час: Сюзи упомянула, что им нужно вернуться в Сан-Франциско на назначенную встречу. Город казался очень далеким, точно был на другой планете. Мы миновали огромную выставку каповых наростов в толстом, покрытом рябью потоке, словно остановленном в нисходящем движении, как сель или лава. Один наплыв выглядел точь-в-точь как медвежонок. Папоротники напоминают о доисторических временах – за ними прятались динозавры. Они элегантны, упруги и жизнерадостны, как перья в женской шляпке.

Я спросила Барбару:

– Ты часто боишься?

Она пожала плечами, улыбнулась, остановилась, чтобы набрать ответ на компьютере, и нажала кнопку «отослать». Кейт произнесла: «Не сегодня».

Блестящие лавровые деревья такие гибкие – в отличие от некоторых людей, например меня. Они – искатели света и солнца: когда окажешься в лесу этих могучих великанов, порой приходится брыкаться на манер дикого осла, прорываясь сквозь узкую щель между гигантами.

Мы уже почти добрались до конца тропы. Я всегда любила смотреть здесь на иностранок на высоких каблуках, говорящих по-русски, по-итальянски, счастливых, как птички. Пусть у них на родине есть Санкт-Петербург или Сикстинская капелла, зато у нас есть этот собор. Кто знает, какие трагедии оставили эти веселые туристы у себя на родине? Не бывает жизни без тяжести и грязи. Большинство старается как может – и кое-что получается, и мы хотим освободиться от того, что не получается и никогда не получится. В список вещей, которые пока еще может делать, Барбара включила следующее: «Подстригать ногти очень большими кусачками, слушать песни у себя в голове, наслаждаться бейсбольным матчем, если выигрывают «Джайентс» или «Ориолс» («Сан-Франциско Джайентс» (San Francisco Giants) и «Балтимор Ориолс» (англ. Baltimore Orioles) – профессиональные бейсбольные клубы)». Сделать так, чтобы все это получилось – благодать, не сделать – благодать в квадрате. Это намного лучше, чем отстраненное мученичество, которое отвратительно.

Барбара и Сюзи на такое не подписывались, нет. Не обошлось без ошибок: они планировали проводить как можно больше времени в Йосемити, в театре, в Мендосино – и помогать женщинам с раком груди. Но были готовы переориентировать – и самих себя, и жизнь. Что совсем не просто: мы думаем, что куда-то прибыли, и это – верно. А потом происходит некий крах, и мы оказываемся в совершенно иной реальности – будто переоделись в вещи, которые жмут. Однако сущность осталась прежней – пластичной и текучей. Все, что мы теряем, – это всего лишь вещь, в которую не нужно вцепляться мертвой хваткой. Было – и сплыло. Мы можем ее оплакать, но не обязаны ложиться с ней в могилу.

Барбара указала на пичужку настолько крохотную, что мы с Сюзи ее поначалу не увидели в хворосте и палой листве. Она была здесь единственым движущимся существом кроме нас. Мы углядели это крохотное прыгающее существо, услышали тонюсенький звонкий писк – и присели в реверансе восторга.

Большая лавровая арка над землей была нашей последней остановкой в пути. Она формировала полный округлый пролет, выгибаясь дугой над тропой, тянулась к солнцу и касалась земли на другой стороне. Интересно, подумала я, она так и будет виться поверх лесной подстилки, неотвязно следуя за светом? На ней не было ни единого листочка, словно все жизненные силы были потрачены на выгибание. Барбара подкатила к ней, улыбнулась и изобразила рукой арку, словно приветствуя ее.

Спутники

Книга радушия

Непременно должна была существовать книга – где-то там, в куче засаленных рукописей, – которая каким-то образом выскользнула из окончательных гранок Библии. Глава, посвященная тому, как возродиться после критического сеанса в Эдеме и обрести ощущение, что мы по-прежнему желанны на этой планете. В Писании есть моменты, где Бог радуется людям, но такие пассажи – редкие пташки. Вероятно, трезвые головы рассудили, что изобильная доброжелательность превратила бы всех в маменькиных дочек – и предпочли ей повествования о массовых бойнях, изгнании и позоре.

А между тем книга радушия учила бы нас, что власть и статусность никого еще не спасли; что радушие – его предложение и принятие – и есть источник безопасности. Разные главы и стихи этой книги напоминали бы, что мы желанны, а время от времени даже приносим радость, несмотря на прискорбную истину о том, что мы – алчные самопотакатели, чрезмерно склонные к осуждению и нередко истеричные. Как бы то ни было, книга «пропала». Или в процессе размышления над каноническими списками из Иерусалима и Александрии редколлегия епископов своевольно отклонила ее. И теперь мы должны написать ее сами.

Книга радушия учила бы нас, что власть и статусность никого еще не спасли; что радушие – его предложение и принятие – и есть источник безопасности.

С чего бы начать – учитывая, что нас явно не ценят такими, какие мы есть: высокомерные замкнутые личности из дома собственного детства? Начну со своего первого воспоминания.

Мне три года, я в нашей семейной хижине в Болинасе, еще до того, как этот городок превратился в общину контркультурных художников. Бабушка и дедушка уплатили две тысячи долларов за деревенский дом с одной комнатой, откуда были видны океан, горизонт и риф под ним.

Мои бабушка и дедушка, которые колесили по миру, трудясь на ниве христианского миссионерства, привезли из своих странствий штук восемь мексиканских колдовских масок из дерева и развесили их по стене хижины. У каждой были дьявольские глаза, обведенные белой краской, которые светились в темноте. И клыки. Я уже тогда начала делать карьеру человека, страдающего пожизненной бессонницей; лежа без сна или просыпаясь, видела яростный блеск этих глаз и зубов – и ужас пробирал меня до печенок. Помню, когда родители ворчливо пытались успокоить меня среди ночи, я указывала на эти маски как на источник ужаса. Они говорили всякие утешительные слова типа «Ох, ради бога, Энни, это же всего лишь маски!» Но слова не помогали мне уснуть. Поэтому я переползала на ту сторону койки, где спал мой старший брат, и отключалась. Мое присутствие будило его. Он сталкивал меня обратно на мой край кровати – но я потихоньку перетекала обратно, точно зеленая слизь. Он отпихивал меня ногами. Я возвращалась. Тогда он принимался меня бить. Теперь-то я понимаю, что меня ударил бы любой.

Иногда я даже просыпалась с воплями от этих кошмаров в хижине – в силу чего становилась еще милее окружающим. Мне даже дома снились сны, в которых маски отыскивали меня – за десять городов от хижины; снился сон, в котором мать оборачивалась от плиты с лопаткой в руке, ее глаза санпаку блестели из-под маски бруха с пеньковыми волосами. Но маски оставались на стенах. Почему родители или бабка с дедом не заменили их чем-нибудь, что рождало бы во мне чувство безопасности, – скажем, вставленными в рамки картинами Одюбона? Я продолжала бояться их и в восемь, и в девять лет – и по-прежнему не могла спать. К тому времени у меня начались мигрени, я чувствовала себя сумасбродной и заброшенной.

Реальность состоит в том, что большинство из нас прожило первые десятилетия, чувствуя себя желанными лишь тогда, когда выполнялись определенные условия: родители ладили между собой, а мы вели себя как паиньки, хорошо учась в школе, не создавая проблем и имея минимальное количество потребностей. Если же тебе требовалось от них нечто большее – удачи!