Филиппо Томмазо Маринетти - Как соблазняют женщин. Кухня футуриста. Страница 2

Такова в самых общих чертах футуристическая парадигма, отстаиваемая Маринетти в качестве нормальной повседневной практики. Сегодня можно говорить о длительном и многостороннем влиянии пророческих находок, изобретений и манифестов Маринетти, которые использовали и провозглашали его последователи на протяжении долгих, очень долгих лет. Эта парадигма определила его посмертную актуальность, находящую свое выражение в воле к открытию неведомого, в постоянном конфликте с эпохой, в борьбе с предрассудками и фантазмами обыденного сознания, питающими конформизм, какого бы оттенка он ни был.

Наконец, сам способ современной коммуникации, основанный на безудержном копировании и мгновенном распространении информации посредством смс, электронной почты и социальных сетей, очень напоминает вихреобразный, турбулентный процесс, предсказанный футуризмом. Маринетти предсказал наступление и последующее доминирование эпохи массмедиа, главной чертой которой станет не столько высокое качество культурных продуктов, сколько их немыслимо широкое распространение в информационном пространстве, во всех социальных и культурных стратах. Таким образом, искусству поневоле пришлось стать массовым, действительно демократическим, готовым вступить в универсальный диалог со всеми. Эстетика, созданная Маринетти, продолжает вдохновлять все новые и новые поколения также благодаря вниманию, которое он уделял тому, что теперь зовется массовой аудиторией. Наша культура, наше видение мира уже давно ассимилировали интуиции футуризма. Футуризм впервые придал культурный статус интересу к науке, технологии, культуре мегаполисов («…на наших глазах рождается новый кентавр – человек на мотоцикле, – а первые ангелы взмывают в небо на крыльях аэропланов»), преодолев запоздалые сожаления и ностальгию по прошлому («Пора избавить Италию от всей этой заразы – историков, археологов, искусствоведов и антикваров!»), став, в свою очередь, неотъемлемой частью нашего культурного наследия.

Футуризм непреклонен в отстаивании свободы. Он отстаивает неотъемлемое право человека на творчество, эксперимент, опыт проживания всех возможностей, данных ему самим фактом человеческого существования. Он стремится освободить искусство от сковывающих его предустановленных ограничений: литературу – от грамматики и скудного словаря логики («заговорим свободными словами», ибо «старый синтаксис, отказанный нам еще Гомером, беспомощен и нелеп»), живопись – от субъекта (предпочитая краски, которые «кричат», и художника, который без всяких аллегорий летает, создавая свою несусветную «аэроживопись»), книгу – от бумаги, театр – от сюжета (противопоставив классическому театру нечто «сумасброднофизическое»), музыку – от нот. Характерной чертой футуризма можно, не боясь тавтологии, назвать его принципиальную направленность в будущее и его преимущественное влияние не столько на настоящее, сколько на будущее, в которое он простирается, внедряясь в коллективную память, менталитет, интеллектуальные завоевания, ставшие возможными также благодаря первоначальному футуристическому идейному сдвигу, всепоглощающему, сейсмическому.

Человек, запустивший цепную реакцию взрывоопасных футуристических идей и проектов, на первый взгляд кажется обычным буржуа, не лишенным снобизма, выходцем из благополучной семьи. Маринетти пришлось ждать известности тридцать три года, проведенных между увлечением и зачарованностью Египтом (он родился 22 декабря 1876 г. в Александрии Египетской) и ученичеством в парижских литературных кругах, миланских салонах и анархистских остериях. После многих неудачных попыток издаваться в Италии ему удалось в 1909 г. опубликовать свой «Манифест» на страницах парижской «Фигаро» – не в последнюю очередь потому, что Маринетти был тогда влюблен в дочь акционера этой газеты. Удачной находкой Маринетти стал созданный им себе имидж экстравагантного персонажа с галстуком-бабочкой, в котелке, с лихо закрученными усами, с замашками эксцентричного денди, комедианта, шута. Один из великих современников Маринетти Габриеле д’Аннунцио называл его «взрывной бездарью», поскольку тот и правда опасно балансировал на тончайшей грани между гениальностью и шутовством. Чудовищной иронией судьбы представляется тот достойный сожаления, хотя и неоспоримый факт, что провозвестник освобождения человека от уз прошлого и изживших себя традиций стал впоследствии фашистом и сподвижником Муссолини. Фашизм Маринетти был густо замешан на чувстве патриотизма, для которого слово «Родина» должно превалировать над словом «свобода». Это кричащее, взрывное противоречие пронизывает все творчество итальянского футуриста. Принимая во внимание все кричащие противоречия личности и творчества Маринетти, невозможно в то же время изучать футуризм, получивший столь широкое распространение и яркое воплощение в России в начале XX века, игнорируя личность его создателя или, лучше сказать, изобретателя. Вот как отзывался о нем поэт Эзра Паунд: «Маринетти и футуризм дали сильнейший импульс развитию всей европейской литературы. Движение, которое мы основали вместе с Джойсом и Элиотом в Лондоне, не могло бы существовать без футуризма».

Ирина Ярославцева

КАК СОБЛАЗНЯЮТ ЖЕНЩИН

1. Женщина и разнообразие

Книга об искусстве соблазнения женщин – сегодня?.. Да, именно сегодня, посреди всемирной футуристической катастрофы, в разгар очистительной войны, освобождающей, обновляющей и преумножающей, я чувствую необходимость рассказать вам о том, как соблазняют женщин.

Война придает женщине особый колорит и раскрывает ее истинную ценность. Появись эта книга до или после войны, она была бы анахронизмом.

Я с удовольствием вам это продемонстрирую.

Женщины поспешно прыгают в окопы, готовые защищаться от моих неминуемых атак. Они убеждены, что в этой книге не может быть ничего, кроме оскорблений, осуждения и яростной критики нежного пола. Мое исследование основано на длительном и кропотливом изучении вопроса, и я даже испытываю что-то вроде эротического возбуждения, сжимая в пальцах перо, призванное явить миру эту книгу. То есть на самом-то деле моя рука не сжимает никакого пера, однако я начал диктовать эту книгу моему дорогому и славному другу Бруно Корра[1], который, будучи, несмотря на свою молодость, экспертом в данной опасной области, улыбается. Я диктую уверенным, твердым голосом, меряя комнату энергичными шагами, а между тем дым от бесчисленных сигарет закручивается спиралями воспоминаний в такт позвякиванию моих артиллерийских шпор. В этой гостинице, в ожидании отправки на фронт, в поезде, среди солдатских шинелей, пропитавшихся едким запахом окопов, в сутолоке, толкотне и неразберихе я продолжаю диктовать эту книгу, грубо и второпях сжимая прекраснейшее, упругое тело женщины, в котором слились сотни женщин – память о них каждый уносит с собой на войну. Каждый… само собой, итальянец, исполненный мужества, свободный от любых немецких предрассудков, враг библиотек, кровно связанный с неисчерпаемым источником чувственности под названием Средиземное море. Наверняка этой безрассудной книге суждено быть разорванной в клочья руками каких-нибудь уродин, однако ее, несомненно, бережно раскроют нежные ручки красивых женщин.

Более или менее красивых. Я имею в виду загадочный животный магнетизм, а не совершенную красоту, лишающую женщину всякого очарования. Стремление к красоте значит гораздо больше, чем любое физическое совершенство. В моем пространном эротическом исследовании я всегда отдавал предпочтение искушенной плоти, постоянно движимой неусыпным и скрытым желанием наслаждения. Женщины, проповедующие так называемую естественную красоту, бесконечно смешны, скучны и не знают толка в наслаждениях. Это особое свойство – искушенность плоти – нельзя приобрести, и нельзя обучиться ему. Это нечто вроде бессознательного инстинкта, которым обладают все звери. Особая томность во взгляде, волнующие обертоны голоса, бархатистая плавность движений, манера усаживаться в кресло или устраиваться среди подушек, а также постоянное стремление исправить свой главный и самый опасный физический недостаток. У каждой женщины имеется хотя бы один. Я слышу, как юная двадцатилетняя женщина с густыми волосами и маленькой округлой грудью с негодованием заявляет, что у нее «нет недостатков». Ваш недостаток, отвечаю я ей, – само ваше совершенство; вы должны постараться заставить мужчину забыть о том совершенно антисексуальном и антиэротическом восхищении, которое вызывает совершенство ваших форм, чтобы вскоре не наскучить ему. В двадцать, в тридцать и в сорок лет мужчина, созерцающий совершенную женскую красоту, не может не испытывать музейной скуки. Вот плод личных наблюдений: не существует общих законов в этом отношении. Каждая женщина – особый случай или, лучше сказать, существует множество особых и разнообразнейших случаев, точно так же, как жизнь предлагает нам множество историй любви. Женщину творит любимый мужчина и обстановка любовного свидания. Нет ничего более изменчивого и менее предсказуемого. Скажем, женщина отдается возлюбленному в Милане, робко, сдержанно, стыдливо и неуверенно; а в Риме она отдалась бы тому же самому мужчине открыто, грубо и щедро, всеми своими чувствами и плотью, пылко. Я не хочу тем самым превозносить эротические качества Рима, а только говорю о городе в целом. Впрочем, это убедительное свидетельство может быть опровергнуто сотней противоположных примеров.