Тиффани де Бартоло - Как убить рок-звезду Страница 2

– Так как? – спросил Дуг, заходя в лифт.

Я отрицательно покачала головой. Я шла сюда не за сексом. Я шла за тем, чтобы меня научили, как жить. К тому же Дуг был как отец для меня, и ни при каких обстоятельствах я не смогла бы заниматься с ним сексом.

Я на секунду подумала, не признаться ли ему, что я журналист, но вспомнила: он никогда не разговаривает с репортерами. А потом неожиданно для себя самой выговорила:

– У меня сохнет душа. – Отчаянная попытка объяснить, зачем я пришла к нему.

Его брови взлетели вверх, и он поперхнулся.

– У тебя сохнет душа?

Тут что-то нашло на меня, и я разревелась.

Дуг прижимал пальцем кнопку лифта, не давая дверям закрыться, а я, всхлипывая и захлебываясь слезами, но ни на секунду не прерываясь, выложила ему все: что должна немедленно уехать из Кливленда или умру здесь, и другого выхода у меня нет. Что мои родители погибли, когда мне было четырнадцать лет; а в шестнадцать я неумело попыталась перерезать себе вены; что мой брат с женой переехали в Нью-Йорк несколько лет назад, а Адам, с которым я жила шесть лет, сбежал в Портленд со своей ударной установкой и с Келли – официанткой из «Старбако»; и что работа в отделе досуга местной газеты совсем не то, о чем мечтает начинающий музыкальный обозреватель; что на счете у меня всего четыре сотни долларов; и что в довершение всего мы, черт возьми, имеем президента, которого на самом деле не выбрали. И я была абсолютно одинока. Более одинока, чем нормальный человек может вынести.

И конечно, я могла продолжать работать в этой никакой газете и жить в своей никакой квартире. Со временем найти себе никакого мужа и родить несколько детей; привыкнуть к провинциальной тоске и втянуться в нее, как и все окружающие меня, и, в конце концов, оказаться на шести футах под землей, даже не заметив этого.

Только я хотела большего.

И у меня была надежда.

«Ведь больше чем жизни несносной, боялся я все-таки смерти» – я предполагала, что, узнав строчку из своей знаменитой и пронзительной песни, Дуг скорее проникнется моими проблемами.

В лифте заливался тревожный звонок, но он как будто не слышал его. Он долго и оценивающе рассматривал меня, а потом сказал:

– Как, черт возьми, могу я сказать «нет» таким глазам?

Я посмотрела в пол и попыталась улыбнуться.

– Ну ладно, – вздохнул Дут, – заходи, Элиза Силум.

Я глубоко вздохнула, шагнула в лифт и немедленно уставилась на бегущие над дверью номера этажей. Мы поднимались на одиннадцатый.

Помню, как я успела подумать, что за последние десять лет Дуг Влэкман уже второй раз спасает мою жизнь.

В тот день, когда я получила работу в журнале «Соника» и уже не сомневалась, что перееду на Манхэттен – ровно через три месяца после того, как Дуг дал мне интервью, я твердо решила, что полечу, а не поеду в Нью-Йорк. Когда мой брат Майкл услышал эиу новость, он немедленно заказал мне билет на беспосадочный рейс из Кливленда в аэропорт Кеннеди и в придачу к этому прислал набор кассет под названием «Ты умеешь летать: как преодолеть страх перед полетами». Кассеты предлагали использовать специальную дыхательную технику и при этом мысленно рисовать себе картины спокойных взлетов, гладких рейсов и мягких посадок.

Вся эта медитация казалась вполне убедительной, когда я проделывала ее дома на диване, но я с ужасом думала, насколько бесполезной она окажется в случае захвата самолета террористами или отказа обоих двигателей.

– Если я могу летать – значит, и ты можешь, – Внушал мне Майкл по телефону.

– Авиация – самый безопасный вид транспорта в мире. – добавляла в трубку его жена Вера.

В день отъезда я проснулась с чувством заключенного, которого должны отпустить под залог после долгого пребывания в тюрьме. Двенадцать лет я даже близко не подходила к аэропорту и теперь не решалась оглянуться вокруг себя, боясь каких-то страшных напоминаний.

Мне удалось дойти до выхода на посадку, не поднимая глаз и сфокусировавшись на земле под ногами, но потом я случайно выглянула в окно. Как только увидела самолет, меня затрясло, а в животе возникло такое чувство, будто туда бросили таблетку растворимого шипучего аспирина. Я опять увидела себя стоящей между Майклом и нашей тетей Карен: мне четырнадцать лет, и мы провожаем родителей, которые улетают во Флориду, чтобы отметить семнадцатую годовщину свадьбы.

Я помню, что мне очень хотелось увидеть их лица еще раз. но никак не удавалось найти их в маленьких иллюминаторах самолета.

Я помню, как боялась, что никогда не увижу их снова.

Авария произошла из-за ошибки пилота. Это стало известно гораздо позднее. На первом двигателе отвалилась лопасть винта, и компрессор вышел из строя. Если бы пилот отключил этот двигатель и немедленно пошел на посадку, то, по утверждению Национального совета по безопасности на транспорте, все закончилось бы благополучно. Но по ошибке вместо неисправного первого двигателя летчик отключил второй. Когда он это понял, было уже поздно. Самолет врезался в землю на пустынном поле к северу от Акрона. Выживших не было.

В аэропорт имени Кеннеди меня должен был доставить «Боинг-777». Тогда, в июне 2000 года, страшная авария с его участием была еще впереди. Но в последнюю минуту – по техническим причинам, которые нам не потрудились объяснить, – он был заменен на «Боинг-737», выглядевший так, будто на нем мог летать еще Джим Моррисон.

СПРАВКА: Джим Моррисон умер 3 июля 1971 года.

Иллюминаторы были грязными, корпус давно следовало покрасить, и, естественно, напрашивался вывод, что если авиакомпания не может следить за внешним видом самолета, то нет никакой надежды, что она содержит в порядке гидравлику.

Я очень хотела полететь этим рейсом – хотя бы затем, чтобы доказать себе, что у меня есть какое-то минимальное мужество. Но с другой стороны, рассуждала я, существует очевидная грань между мужеством и глупостью, и ни один человек в здравом уме не доверит свою жизнь абсолютно незнакомым людям, в компетентности которых он совсем не уверен, если на расстоянии всего в четыреста шестьдесят семь миль его ожидает блестящее будущее.

Я решительно порвала свой посадочный талон и выбежала из аэропорта, остановившись лишь на минуту, потому что меня стошнило прямо под ноги носильщику в щегольской униформе, стоявшему у выхода.

– Мать моя женщина! – вздохнула Вера, когда я по телефону сообщила ей новость. – Ведь всего чуть-чуть не хватило.

– Я беру билет на автобус, – сказала я, – и приеду завтра вечером.

Автобус отправлялся в семь утра и делал остановки в нескольких городах между Кливлендом и Нью-Йорком. Я сидела прижавшись лбом к стеклу, и мне казалось, что я смотрю слайды на испорченном проекторе, постоянно показывающем только две или три одни и те же картинки: одинаковые заведения фаст-фуд, одинаковые торговые центры с парковками, одинаковые универсамы «Уол-Март».

Я представляла себе, что в этих городах живут такие же люди, как я – одинокие и мечтающие выбраться из этой тоскливой скуки, когда единственное развлечение – это покупка продуктов в одном месте и за один раз на всю неделю, но они или не знают, как это сделать, или у них не хватает смелости.

Дуг Блэкман считал, что в моих мучениях виновата – отчасти – гомогенизация Америки.

– Она разрушает нашу культуру, нашу индивидуальность и убивает нас изнутри, – говорил он мне тем вечером в Кливленде. – А мы молча смотрим, как это происходит. И стараемся даже не думать об этом, потому что думать об этом слишком мучительно.

Я попросила Дуга поговорить о музыке, и он неожиданно завелся.

– Я и говорю о музыке. Популярная музыка – это микрокосм культуры, Элиза. В ней отражается ментальность нации. Скажи мне, когда ты последний раз слышала по радио что-нибудь по-настоящему неординарное?

Из страстной проповеди Дуга можно было сделать два вывода: либо из ментальности нашей нации окончательно исчезла душа, либо ее интеллект находится на уровне тринадцатилетнего подростка, любителя походов в «Уол-Март».

Я никогда не умела расслабиться в автобусе, и пока мы переправлялись на Манхэттен, у меня в голове металась пугающая мысль о том, что из восьми миллионов людей, населяющих Нью-Йорк, я знакома только с двумя – Майклом и Верой, которые переехали сюда два с половиной года назад. Тогда Майкл решился бросить свою едва начавшуюся карьеру художника-графика и попробовать исполнить мечту всей своей жизни – стать рок-звездой.

Уговорить его уехать удалось не сразу. Он боялся оставлять меня одну. Но далее Сьюзан Кохен – психотерапевт, наблюдавшая меня после несостоявшегося самоубийства, – сказала, что, пожалуй, стоит немного ослабить поводья. И Майкл уехал. А я чувствовала себя вполне прилично до тех пор, пока Адам не сбежал от меня в Орегон с девицей, которая раньше делала нам карамельные маккиато, и в моей голове что-то стало раскручиваться, как клубок пряжи, покатившийся с лестницы.