Клод Хабиб - Мы, кошки Страница 2

Мы с братом снова забились в нору, жалобно пища, будто потерянные. Я не видел, что произошло с сестрой, мой брат тоже, хотя он и утверждал, будто ее унес гигантский голубь. И брат вполне заслужил те удары, которыми я его наградил. Я не решился сказать о происшедшем матери, когда та вернулась с охоты. Несмотря на всю свою власть, она не смогла вернуть мою сестру домой. Она сделала все, что могла. Два дня напролет она искала свою дочь: звала ее, прислушиваясь к каждому звуку. Она обшаривала нору, каждый сантиметр лужайки. С одной стороны, у меня не было никаких сомнений: сестра вылезла из норы перед нами и пошла навстречу ужасной судьбе. С другой стороны, я был еще котенком, для которого мать сильнее всех на свете.

Итак, я ждал, чем все это закончится. Прошло два ужасных дня, во время которых она покидала нас гораздо дольше, чем обычно, когда отправлялась на охоту. Честно говоря, это было невыносимо. Мы с братом очень утомились от этого. Мы больше не осмеливались даже высунуть нос из норы. Мы ютились там, несчастные, забившиеся в темноту, где нам только и оставалось, что гоняться каждому за своим хвостом. Когда мама, наконец, вернулась, лучше от этого не стало. Она рычала на нас, вылизывала кое-как. Или даже вставала, не докормив нас, бросая прямо посреди главного удовольствия. И, я говорю это с сожалением, она становилась грубой. На следующий день она взяла меня за шкирку, и я пересек полянку у нее в пасти. Замерев от ужаса, гнева и ощущения своей беспомощности, я лишь наблюдал, как земля проплывает подо мной. Мать бросила меня в какое-то углубление, пахнущее пожухлой листвой. Не зная, что это наше второе логово, я плакал.

Место было просторным и ветреным. С одной стороны оно было скрыто торчащими на поверхности корнями. Там я никогда не чувствовал, что я у себя дома. Мой плутишка брат прибыл чуть позже. Мама снова ушла искать нашу сестру. Она вернулась без нее, и это был конец всему.

Мы снова начали жить своей семьей, проводя время в играх и послеобеденной дремоте. Но все это проходило как-то трусливо. Семья, которая стала меньше, на земле, казавшейся теперь еще более огромной. У нас было свое место, но сердца там уже не было. Для нас, хоть мы были еще малышами – месяц или, может быть, два, – что-то безвозвратно закончилось. Местечко было, прямо скажем, не райским. Когда шел дождь, через час вода уже заливала нашу нору. Свисавшие с потолка корни щекотали спину, и это очень раздражало. Было нелегко содержать себя в чистоте, даже старательно вылизываясь, что я, в конце концов, начал делать, понемногу лишенный материнской заботы. И здесь совсем не было места, чтобы поиграть. Впрочем, мы уже поняли, что жизнь состоит далеко не из одних игр.

Погода сделалась более мягкой, лес заполнился молодыми травинками, покалывающими живот, и движущимися тенями, приковывающими взгляд. Я до безумия любил своего плутишку брата, который, став более подвижным, сделался хорошим товарищем по играм. Понемногу мама освобождала нас от своего присмотра. Она выводила нас ночью – сперва вместе с собой, затем одних. Единственным, что оставалось неизменным, был второй запрет.

Второе, что наказывала нам мать: никогда и ни при каких обстоятельствах не приближаться к людям.

Как я потерял мать

Прошло еще какое-то время, мы охотились втроем: мой плутишка брат, моя мать и я. Пройдя хорошую школу, мы совершенствовались прямо на глазах. Прыжки и безумные опасности – все это присутствовало в полной мере. Бесспорная истина: удача улыбается молодым. Уверен, что до нас никому не удавалось так хорошо сочетать охоту и радость. Затем мать начала отпускать нас. Не сразу, постепенно. С горестно сжавшимся сердцем мы заметили, что ее становится все меньше и меньше в нашей жизни. Ей случалось упустить простейшую добычу. Нет, не белку; мышку, каких-то пичужек. Она научила нас всему, и ее роль в нашей жизни заканчивалась. Показав нам все хитрости, которые помогают подстерегать и преследовать дичь, отныне она рассчитывала на нас больше, чем мы рассчитывали на нее. И она стала такой прожорливой. Она подбирала остатки нашей еды и не пренебрегала даже насекомыми. Я был удивлен, однажды увидев, как она пожирает стрекоз и червей.

Потом мы ее больше не видели. Чуть позже она окотилась, произведя на свет выводок каких-то слепых крысят. Откровенно говоря, гордиться тут было особо нечем. Но я продолжал ее любить; в конце концов, это же моя мать. Впрочем, я не являюсь кем-то исключительным, и потом, частная жизнь – это частная жизнь. Но черт меня побери! Она принималась вылизывать этих недоносков, плоды неожиданной страсти. Печально, что она не замечала мошенничества, грубой подделки. Но нет. Они теперь были на нашем месте, и она не отдавала себе в этом отчета. Она заботилась об этих крысенышах так, словно от этого зависела ее собственная жизнь. Когда я приближался к ней – я, ее настоящий сын, – она выпускала когти. Может быть, это из-за потери дочери? Или она испугалась, что мы выросли такими большими? С уверенностью можно было сказать только одно: она принимала этот выводок за своих настоящих котят. Такова сила веры – так, во всяком случае, говорят. К моему удивлению, те и в самом деле стали котятами. Скажем так, нео-котятами. Их было четверо. Она заботилась о них так же, как о нас троих: моей безумной сестричке, моем брате и обо мне. Напрасно я убеждал ее, что нельзя быть такой простофилей. Мама, шептал я, приди в себя, наконец! Действуй! Нелепость и фальшь этой ситуации заставляли меня содрогаться и щелкать зубами. Я не выношу несправедливости. Это заблуждение глубоко уязвляло меня. Я бы как следует проучил этих нео-котят, хотя бы отвесил им хороший удар лапой, но мать все время была начеку.

В конце концов я удалился, переполненный глубокой печалью, сознавая, что никого на земле я не люблю так, как ее. До того, как стать тем, чем она являлась сейчас, она была для меня целым миром – благоуханным и добрым.

Некоторое время мы с братом продолжали жить вместе, вдвоем совершая наши охотничьи вылазки. У племени кошачьих такое не особенно распространено, но все же встречается. Безусловно, это было связано с невзгодами, разразившимися над нашей бедной семьей: исчезновение нашей отчаянной сестрички и невероятное пренебрежение со стороны матери. Нас осталось всего двое. Мы были связаны, будто коготь и палец.

Но вернемся к фактам. Мы с братом ушли не очень далеко, и нам частенько доводилось столкнуться с матерью на лесной опушке. Она была все так же очаровательна, хотя не прекращала производить на свет все новые выводки котят. У нее это было своего рода склонностью, но об этом я больше не беспокоился. Ее постоянное материнство уже не вызывало у меня никаких чувств. У других матери оставляют желать лучшего, моя же была совершенством – добрая, прекрасная, превосходная дикая охотница, великолепная советчица. Всем, что я знаю, я обязан ей. Единственный ее недостаток – плодовитость. Она была настолько плодовитой матерью, что она уже едва ли могла считаться моей, ведь у нее было столько других.

Однажды я столкнулся с ней на опушке в Буа Рон. От нее веяло теплом, я сразу же ощутил это. Тогда мне уже было два с половиной года. Мысленно я философски заметил, что один выводок прогоняет другой. Она позвала меня совсем другим тоном – более низким, повелительным. По правде говоря, я не привык к тому, чтобы ослушаться своей матери. Меня влекло зрелище ее хвоста, вытянутого в струночку над ее коричневой вульвой, открытой, будто дыра в земле. Меня будто пеленой накрыло ее запахом – гораздо более сильным, чем когда-либо. Я знал, что она моя, что мы никогда больше не расстанемся. После всей этой лжи я снова обрел ее. Я вскочил на нее, она согнулась под моим весом, застонала. Она помнила, что у нее есть сын, единственный – и это я. Я укусил ее в затылок, слившись в одно целое с ее благоухающим телом. Я больше не владел собой, счастье было таким сильным. Оно уравновешивало разочарование, так как, представьте себе, та, которую я держал в своих когтях, была моей матерью, но воспоминания об этом блекли и скукоживались, становясь все более смутными. Она была нервной и миниатюрной, если не сказать худой. Теперь она была для меня только самкой.

И у меня больше не было матери.

Самка. Заметьте, я ничего не имел против. Во многом гораздо более близкая, но все же одна из многих. Когда я ее выпустил, другой кот, непонятно откуда выскочивший, принялся лавировать, приближаясь к ней. Буа Рон становился чересчур населенным.

Причина была в «Седико»[1] и том, что находят в урнах, постоянно переполненных из-за близкого соседства колбасных магазинов и лодочной пристани. Их содержимое и привлекало сюда уличных котов, которые затем возвращались в наш лес.

Я ускользнул, даже не оглянувшись. Там, на полянке, я царствовал, хоть это и длилось всего минуту. Это было мгновение чистоты, вот в чем все дело. Ощущение абсолюта рождает меланхолию; посмотрите на тигров, посмотрите на королей.